От моря до моря.
Глава XXVIII

Глава XXVIII

рассказывает, как на берегу реки Йеллоустон Янки Джим представил меня Диане из Кроссвейза; как немецкий еврей заявил, что я не являюсь истинным гражданином; заканчивается описанием празднования 4 июля^[232] и извлеченных из него уроков

Ливингстон - город с двумя тысячами жителей, узловая станция, и от него небольшая ветка ведет в Иеллоустонский национальный парк. Город стоит в прерии, но за ним ландшафт резко меняется, река Йеллоустон устремляется в горный проход. В Ливингстоне только одна улица, где ковбойские лошади и жеребенок от племенной кобылки, запряженной в легкую двухместную коляску с откидным верхом, нежатся под лучами солнца, покуда сам ковбой бреется у единственного в городе парикмахера. Я «вобрал» в себя весь этот городишко, включая салуны, за десять минут, а затем удалился в волнующееся море трав, чтобы передохнуть. У подножия холма, где я расположился, пронесся табун лошадей под присмотром двух верховых. Не скоро забудется это зрелище. Над зеленой травой, потревоженной копытами, взметнулось легкое облачко пыли, задернув, словно вуалью, три сотни незнакомых с путами дьяволов, которым очень хотелось попастись. «Йоу! Йоу! Йоу!» - словно койоты, распевали дуэтом всадники. Лошади, словно кавалерийский эскадрон, шли рысью, потом, встретив по дороге бугор, разделились на два отряда и рассыпались веером на окраине Ливингстона. Я услышал шелканье бича, несколько «Йоу!», и с пронзительным ржанием табун снова соединился (молодняк то и дело взбрыкивал) и коричневой волной покатился к предгорью.

узнал его по дурной выучке его войска), который рванулся назад, уведя за собой несколько своенравных лошадок. Снова послышалось щелканье бичей, которое доносилось до меня из-за пыльной завесы, и кобылицы, ошарашенные и недовольные, вернулись легким галопом. Их преследовали оба живописных хулигана, которые пожелали узнать, «какого черта» я здесь делаю, помахали мне шляпами, а затем понеслись вниз по склону, догоняя своих подопечных. Когда топот табуна замер вдали, в прерии наступила удивительная тишина, та самая тишина, которая, как говорят, навечно поселяется в сердце закоренелых охотников или трапперов, обособляя их от прочих людей. Город растворился в темноте, и молодая луна показалась над усыпанной снегом вершиной. Река, которая скрывалась за стеной осоки, возвысила голос и спела горам песенку, а старая лошадь, которая подкралась сзади в сумерках, вопросительно задышала мне в затылок.

Вернувшись в отель, я заметил, что приготовления к празднованию 4 июля были в полном разгаре. Какой-то пьяница с винчестером на плече прохаживался по тротуару. Не думаю, чтобы он подкарауливал кого-то, потому что держал ружье так, словно это был обыкновенный дорожный посох. Тем не менее я постарался выйти из сектора обстрела и далеко за полночь слушал проклятия и богохульства рудокопов и пастухов.

В каждом баре Ливингстона лежал экземпляр местной газеты, и каждый внушал жителям, что они самые лучшие, самые храбрые и самые прогрессивные люди самой прогрессивной нации на земле. Газеты Такомы и Портленда льстили своим читателям точно так же. Однако мои подслеповатые глаза видели только замызганный городишко, переполненный людьми в грязных воротничках и совершенно неспособных произнести хотя бы одну фразу, не вставив в нее три ругательства. Они занимались коневодством, добычей руды в окрестностях Ливингстона, но вели себя так, словно разводили херувимов с алмазными крыльями.

Поезд полз в национальный парк горным проходом вдоль реки, а дальше по земле вулканического происхождения. Какой-то незнакомец, заметив, что я не отрываю глаз от ручья, пробегавшего под окном вагона, чуть слышно пробормотал: «Если хотите половить рыбку, задержитесь у Янки Джима».

Затем поезд остановился в горле узкой долины, и я выпрыгнул из вагона буквально в объятия Янки Джима - единоличного владельца бревенчатой хижины, неподсчитанного количества сенокосных лугов, а также конструктора двадцатисемимильной узкоколейки, на которую сохранял право взимания пошлины. А вот и сама хижина, река в пятидесяти ярдах поодаль и отполированные линейки рельсов, скрывавшиеся за утесом, - и все. Узкоколейка служила как бы завершающим мазком на этой картине уединения.

^[233]. Мне показалось (поскольку я был самонадеян в своем неведении), что будет вполне уместным, если я вставлю в беседу несколько собственных историй, намеренно приукрасив кое-какую ложь, собранную в процессе бродяжничества. Янки Джим внимательно выслушал меня и тут же, не сходя с места, переплюнул. Ведь ему приходилось иметь дело с медведями и индейцами (не менее чем с двумя десятками разом), он превосходно знал реку Йеллоустон и носил на теле следы индейских стрел. Его глаза видели, как, привязав к столбу, сожгли живьем женщину из племени Ворон. Он сказал, что она пронзительно кричала. И только в одном старик действительно не врал - в том, что касалось достоинств местного плёса, кишевшего форелью.

Это была правда. Я вылавливал форель с полудня до наступления сумерек, и рыба клевала так, будто упитанная форелевая муха никогда прежде не садилась на воду. Семь часов подряд я трудился на галечных берегах, дрожавших в мареве, где мои ноги запинались об обрубки деревьев, аккуратно срезанных резцами бобров; трудился у самой кромки зарослей осоки, которые были густо заселены насекомыми и кишели жабами и водяными змеями; стоял над дрейфующими по воде бревнами в благодатной тени больших деревьев, затенявших омуты, в которых пряталась самая крупная рыба. Склоны гор по обеим сторонам долины излучали тепло, как это бывает в пустыне, а сухой песок вдоль железнодорожного полотна, где я наткнулся на гремучую змею, казался на ощупь раскаленным железом.

Форель не обращала внимания на жару. Она рассекала грудью кипящую воду реки в погоне за мухой и получала ее. Не хочу прослыть хвастуном, но я прекратил счет на сороковой рыбине, а поймал ее уже через два часа. Рыбки были небольшие (весили не более двух фунтов), но сражались, словно тигрята, и я потерял не одну муху, прежде чем приспособился к их уловкам. О боги! Это была настоящая рыбная ловля, несмотря на то что кожа лоскутами слезала с моего носа.

Когда наступили сумерки, Янки Джим, протестуя, оторвал меня от этого занятия и утащил ужинать в хижину. Рыбной ловлей я был подготовлен к любым неожиданностям и поэтому, когда он представил меня молодой женщине лет двадцати пяти, с глазами, опушенными ресницами, словно у молодой газели («На шейке покоилась очаровательная головка, колеблющаяся, словно колокольчик на грядке»), я не сказал ни слова. Все это словно входило в программу дня. Она выросла в Калифорнии и была замужем за владельцем скотоводческой фермы, которая стояла «неподалеку, вверх по реке». Она гостила вместе со своим мужем у Янки Джима. Мне известно, что эта женщина носила комнатные туфли и не пользовалась корсетом, но я знаю также, что она соответствовала всем стандартам красоты, а приготовленная ею форель годилась на королевский стол.

«Телка у Никольсона заплутала; вдова из Грантс-Фока не желает расстаться с сенокосным участком, хотя она и ее ббльшие братья справляются только с половиной собственной земли. Она чертовски гордая». Диана из Кроссвейза принимала всех словно королева, а ее муж и Янки Джим приглашали пришельцев присесть и располагаться как дома. Затем старик пускался в свои лживые россказни о былых индейских войнах. Фляжка с виски ходила по кругу. Муж Дианы гудел о том, что свободно владеет лассо, но знавал людей, которые по заказу набрасывали веревку на любую ногу или рог быка. Затем Диана сняла камень с сердца, пожаловавшись на соседей. Ближайшее жилье находилось в трех милях, но «женщина там неприветливы, хотя и соседи», сплетничают, будто им больше нечего делать. Если женщина пошла на танцы и вдоволь повеселилась, начинаются разговоры. Если надела шелковое платье, то любопытствуют, как это простые люди с ранчо могут позволить такое. От них достается всем - от Гарднер-Сити до Ливингстона. Сами они, почти все, из Монтаны и нигде больше не бывали. «Как они сплетничают! Бывает ли такое в большом свете, спрашивала Диана, - там, откуда вы появились?» - «Да, - отвечал я, - такое происходит повсюду», а сам подумал о далеком поселении в Индии, где новое платье или веселье на танцах возбуждает кудахтанье пусть более правильное с точки зрения грамматики, но куда более ядовитое по сравнению со сплетнями кумушек из Монтаны, которые живут на ранчо у реки Йеллоустон.

На следующий день я снова ловил рыбу и выслушал рассказ Дианы о ее жизни. Я забыл, что она говорила, зато убедился в том, что у нее были глаза королевы и губы, которым позавидовали бы сотни графских дочерей, до того эти губы были маленькими и изящными. «А вы приезжайте снова, говорили эти прямодушные люди. - Приезжайте проведать нас - покажем, как ловится шестифунтовая форель там, в горле каньона».

Сегодня я приехал в парк. Жаль, что я не умер по дороге. Поезд остановился на станции Синнабар, и всех нас распределили по экипажам (запряженным совершенно по-разному), чтобы мы совершили восьмимильное путешествие к первой достопримечательности парка - месту под названием Мамонтовы горячие ключи.

- Что означает эта нетерпеливая, волнующаяся толпа? - спросил я возчика.

- Вы угодили в одну из экскурсионных партий Раймента. Вот и все. В основном - толпа проклятых идиотов. Разве вы не с ними?

То, другое лицо, то есть мистер Раймент, судя по товару, с которым работает, должно быть, является сыном кока. Он собирает массы американцев-восточников из Новой Англии и вообще отовсюду и мчит их через континент на экскурсию в Йеллоустонский парк. Европейские туристы Кука, которые катапультируются из Парижа (я сам видел их), - сущие ангелы света в сравнении с экскурсантами Раймента. Отвращение вызывает не столько безобразная вульгарность или прилипчивая, неистовая и крепкая, словно бессемеровская сталь, самонадеянность и невежество мужчин, сколько проявление тех же качеств у женщин.

В экипаже я познакомился с новым для меня типом американца, и все мечты о более совершенном Востоке рассеялись как дым.

- Вот эти… э… лица… что, они важные персоны у себя дома? спросил я пастыря, который, судя по всему, погонял их.

- А как же! Среди них много выдающихся и представительных граждан из семи штатов. Многие очень богаты. Да, сэр, выдающихся и представительных…

«выдающихся» граждан.

Было 4 июля. Оголовья уздечек у лошадей были разукрашены американскими флажками, некоторые женщины тоже держали в руках флажки, а за поясом пестрые носовые платки. Какой-то молодой немец, сидевший рядом со мной на козлах, оплакивал утрату коробки с пиротехникой. Он сказал, что его посылали на континент для завершения образования и оттого он утратил американский акцент. Однако никакое европейское образование не переделает немецкого еврея. Он был истовым американским гражданином. Это тот самый тип американца, сойтись с которым невероятно трудно. Как правило, его необходимо неумеренно и всесторонне восхвалять. Подобная политика помогает держать таких в состоянии покоя. Однако некоторые, если вам не удалось поддержать потока похвал, тут же начинают оскорблять страны Старого Света. Они считают себя американцами почистокровнее самих американцев и настроены особенно агрессивно.

Этот молодец начал с нападок на английскую армию. Он видел где-то наши войска на параде и презрительно назвал людей в медвежьих шапках рабами. Кстати сказать, истинный американский гражданин презирает даже свою армию и много сильнее, чем любой самый ярый представитель непросвещенной Англии. Я согласился, что наша армия действительно очень плохая, не совершила ничего стоящего и не бывала нигде. Мои слова вызвали у него раздражение, потому что он ожидал ответных доводов, и тогда он обрушился на британского льва в целом. Когда ему не удалось вывести меня из равновесия, он стал доказывать, что во мне нет ни капли патриотизма, подобного его собственному. Я сказал, что действительно нет, и рискнул даже заявить, что многим англичанам вообще не свойственно чувство патриотизма. Если подумать хорошенько, то это, в общем-то, правильно. Когда он убедительно доказал, что, прежде чем принц Уэльский взойдет на престол, мы превратимся в никчемную республику, экипаж выехал на такую извилистую дорогу, нависавшую над рекой, что мой интерес к «политике» сменился восхищением перед искусством возчика, который ловко управлялся с четверкой крупных лошадей. Для ошибок не оставалось места: любая неосторожность привела бы к падению с высоты шестьдесят футов в ревущую реку Гарднер. Кто-то заметил, что пейзаж выглядит «элегантно». Вот почему с риском для собственной жизни я пожелал, чтобы немедленно случилось несчастье, которое привело бы к массовой гибели выдающихся граждан. Режьте меня на куски, но я не мог понять, что «элегантного» в нагромождении скал цвета меда, в этих тысячефутовых пиках, бастионах и даже в главном пике, который был вызывающе увенчан орлиным гнездом, откуда в бездну смотрел орленок, отчаянно требуя пищи. Американцы вообще говорят на странном языке.

En route мы разминулись с экипажами, переполненными экскурсантами, которые уже успели завершить свои пять суток в парке и по-братски кричали нам что-то, пока не скрылись в облаке красной пыли. Затем мы напоролись на «Маммот Хот Спрингс-отель» (огромный амбар желтого цвета), и доска крупными буквами известила, что мы находимся на высоте шесть тысяч двести футов над уровнем моря.

Парк - это обширная территория площадью три тысячи квадратных миль, переполненная всевозможными чудесами необузданной природы. Компания, которая содержит отель, вероятно, пользуется поддержкой государственного секретаря по внутренним делам и контролирует всю территорию парка. Отели расположены во всех пунктах, которые представляют интерес; там стоят киоски, где продаются путеводители, образцы минералов и прочее, совсем как на летних швейцарских курортах.

праздновать 4 июля. Они называли это «проявлением патриотизма». Они избрали в президенты какого-то клерикала их собственной веры и, усевшись на площадке второго этажа, стали произносить речи и читать вслух Декларацию независимости^[234]. Президент поднялся во весь рост и сказал, что они - самый великий, самый свободный, гордый, рыцарский и самый богатый народ на земле, а собравшиеся ответили «Аминь». Другой священник заявил языком все той же Декларации, что все люди равны и имеют право на жизнь, свободу и счастье. Хотелось бы знать, на самом ли деле грубый и дикий Запад признает первое из перечисленных прав, как на это надеялись люди, его даровавшие. Затем оратор обратил внимание собравшихся на тот факт, что в число туристов входят представители семи штатов Новой Англии. Мне стало жаль эти штаты. Он также выразил мнение, что перемещения по земле под покровительством превосходного мистера Раймента способствуют сближению американцев из разных уголков Америки, особенно если жители Запада узнают, каким опасностям подвергаются они, жители Востока, путешествуя по рекам и железным дорогам. Через точно рассчитанные интервалы времени конгрегация спела «Страна моя» на мотив «Боже, храни королеву» (в этом случае они не встали) и «Звездное знамя» (тут они встали), под конец взвинтив себе нервы какой-то бессмыслицей собственного сочинения на мотив «Джона Брауна», в коей весьма трогательно перечислялись все опасности, на которые уже были сделаны ссылки. Затем туристы перешли на веранду и несколько часов наблюдали за хилым, трескучим фейерверком.

Что изумило меня сильнее всего, так это невозмутимость, с какой они собрались вместе, чтобы превозносить собственное благородство, собственную страну, ее «завИдения» и все прочее, что было Их. Речи звучали в моих увядших ушах грубой рекламой, бахвальством, трескотней и прочим, что лежит за рамками здравого смысла. Архангел, продающий участки на Зеркальном море, покраснел бы до корней перьев на своих крыльях, если бы ему пришлось расписывать свою собственность подобными красками. Затем все собрались вокруг пастора и сказали, что его короткая проповедь была «просто великолепна, просто величественна, грандиозна» и так далее, а он, как подобало лицу его сана, сдержанно принимал похвалы.

В заключение на меня набросился незнакомец и спросил, что я думаю об американском патриотизме. Я ответил, что в Старом Свете не встретите ничего подобного. Кстати сказать, всегда говорите эти слова американцам. Они служат для них утешением.

- Собираетесь ли вы просить о натурализации?

- Сэр, - произнес я медовым голосом, - за морем лежит маленький, всеми забытый остров, который называется Англия.

Он немногим больше Иеллоустонского парка. На этом острове любой гражданин вашей страны может работать, вступить в брак, нажить себе одно или двадцать состояний и спокойно умереть. В течение его карьеры ни одна живая душа не спросит, является ли он подданным Британии или сыном самого дьявола. Вы меня понимаете?

Думаю, что он понял, потому что пробормотал что-то о «британцах», а это далеко не комплимент.

232

4 июля - день провозглашения независимости английских колоний в Америке (1776 г.).

233

Ананий (библейск.) - муж Сапфиры, будучи уличенным во лжи Павлом, умер; разг. - любой лжец.

234

Декларация Независимости - принята 4 июля 1776 г. в период Войны за независимость в Северной Америке (1775-1783); провозглашала отделение колоний от метрополии и образование самостоятельного государства - США.