Флотские будни.
Глава 2

ГЛАВА 2

В воскресенье около полудня к впавшим в полный ступор крейсерам-разведчикам подошел один из наших посыльных кораблей и передал общий приказ возвращаться обратно к флагману. Но добравшись до обозначенной в приказе точки, мы не обнаружили там ни флагмана, ни линкоров, а только гигантские бронепалубные крейсера «Пауэрфул» и «Террибл», которые немедленно взяли под свое крыло все шесть легких крейсеров второго и третьего класса. До этой минуты мы выглядели вполне внушительно, однако рядом с парой этих четырехтрубных гигантов мгновенно превратились в крошечные трамповые суденышки. Не так-то просто было привыкнуть к размерам и высоте бортов этих морских берсерков.

После этого пошли всеобщие переговоры. Кто и что слышал и видел, куда девались все остальные, что слышно о «противнике». А шедший за нами крейсер сообщил уж и вовсе мрачную информацию, совершенно сбившую с толку всех и каждого.

В половине восьмого сегодняшнего утра этот крейсер, как и мы, патрулировавший окрестности залива Блексод, доложил флагману: «Вижу противника к западу». Флот бросился в погоню, флагман дал выстрел из одного орудия, как только оказался на расстоянии трех миль от предполагаемого врага - то есть в пятнадцати милях к западу от залива. Но затем «враг» втянулся в залив, а наши корабли, по нению семафорившего нам крейсера, двинулись на юг - к Бантри. А что на самом деле сделал «враг», я уже в самых общих чертах объяснял.

Что касается нас, то мы больше ничего поделать не могли. оставалось только отправиться на нос, чтобы послушать комментарии экспертов к этому сообщению.

МОРСКИЕ АДВОКАТЫ

Голос, полный непоколебимой уверенности и горького опыта, произнес:

- Нас поимели! И не надо мне тут рассказывать сказки.

- Ничего подобного! Мы перехватили поганца, - начал было юный морской адвокат. Он торчал прямо на точке встречи у залива Блексод.

- А какие при этом были правила? И что там с планом? - перебил его еще один голос.

- Мы сражались не с правилами, а с человеком! И я говорю вам: нас поимели. Разве я не предупреждал об этом, как только мы сменили курс за Рокуэлл-бэнк? Там-то он нас и обошел - уж не знаю, каким образом.

- Но поглядите сюда! Сигналы подтверждают, что победа на нашей стороне.

- Только он с этим никогда не согласится. Обе стороны заявят о победе.

- Так они всегда и делают. Когда я служил на...

И голос начал повествовать о других маневрах, в которых, судя по всему, именно он сыграл ведущую роль.

А легкие крейсеры тем временем плелись на юг за «Пауэрфулом» до самого восточного входа в Берхейвен. И никаких линкоров и броненосцев в заливе Бантри-Бэй - все они отправились на учебные стрельбы, а нас рассыпали между мысами с той же целью, а заодно с приказом впоследствии собраться в нескольких милях южнее Фастнета - этого потрепанного и заслуженного дорожного указателя для трансатлантических лайнеров.

ПОЧТИ ДЬЯВОЛЬСКАЯ МОБИЛЬНОСТЬ

Никакое описание не поможет вам понять, какова мобильность флота в море. Это нечто почти дьявольское. Я видел, как корабли созывают с огромных пространств, как по единому слову команды флот разбивается на части и по единому же слову исчезает за горизонтом. Как они растягиваются в линию, словно стервятники в белесом от жары небе над умирающим зверем, как они выжидают, как взвиваются, словно лассо, захлестывают петлей горло противника, а затем вновь собираются тугим жгутом у седельной луки. Как раскладывают этот пасьянс на пятидесятимильном зеленом столе, как его собирают, тасуют колоду и заново раздают в каждой новой игре. Я видел такие крейсеры, которые летали, словно ястребы, на которых мчались, как на рвущихся к финишу лошадях, и при этом они маневрировали, словно легкие велосипеды. И тем не менее я так и не перестал поражаться тому, как они появляются и исчезают.

«Пауэрфул» подавал сигнал - и через десять минут эскадра крейсеров растворялась в морской дымке; при этом у каждого из них имелись своя сера и свои спички, чтобы создать свой персональный ад. А каков этот ад, когда он работает на полную мощность, я понял только тогда, когда мы развернулись к земле и раздался сигнал горна. С этого момента самым важным и влиятельным лицом на борту стал главный артиллерист (в военно-морском флоте у каждого часа каждого дня есть свой «калиф»).

четырехдюймовых скорострельных орудий, два из которых располагались на баке, четыре в средней части судна и два на корме - вперемежку с таким же количеством пулеметов Гочкиса. Еще три «максима»^[15] были установлены на уровне нижней сети заграждения. Их кожухи с водяным охлаждением перед началом забавы обслуга наполнила из вполне невинных ведер.

Со стороны это походило на попытку напоить измученных жаждой дьяволов.

СМЕРТОНОСНАЯ ЧЕРТОВЩИНА

Мы отыскали подходящую скалу - самую оконечность известнякового мыса, населенную разве что чайками, у подножия которой кипела кремовая пена прибоя. В качестве мишени она была признана вполне подходящей: по ней можно было видеть эффективность наших залпов, а заодно потренировать наводчиков бить в уровень ватерлинии чужого судна. Затем на сцене появились сияющие латунью снаряженные кордитом^[16] «максимов», и вся эта смертоносная чертовщина ожила, нацеливаясь на ничего не подозревающих чаек. Прозвучала команда «Внимание!» - и на корабле воцарился тот штиль, который бывает во время Настоящего Дела.

С верхнего мостика я мог слышать сквозь пульс судовых машин, как звенят ножны кортика лейтенанта, командующего огнем (вот зачем, спрашивается, человеку, которому необходима полная свобода действий, вешать в такую минуту на пояс это совершенно бесполезное оружие?) Затем - негромкий звон открывшегося казенника четырехдюймовки, крахмальный хруст вертикально скользящего затвора «гочкиса» и нетерпеливый стрекот - что-то вроде швейной машинки. Это «максим» проверяет свою готовность.

Штурман, стоя на платформе над моей головой, озвучил расстояние до скалы:

- Две тысячи семьсот ярдов, сэр!

- Две тысячи семьсот ярдов! - пронеслось от орудия к орудию. - Десять узлов поправки вправо... Батарея правого борта...

- Пристрелочный из трехфунтовой!

Хлопок у кордита выше тоном и куда внезапнее, чем у черного пороха, который сгорает медленнее. Послышался пронзительный ахающий вопль - примерно таким бывает начало женской истерики - и небольшой снаряд понесся к цели; облачко грязного дыма на поверхности известкового обрыва вспугнуло чаек.

Насколько я мог видеть, ни один из стволов четырехдюймовок не окутался даже намеком на дымок. Пока из казенника не вылетела использованная гильза, я даже не знал, которая из дьявольской четверки пушек сказала свое слово.

КОГДА НАЧНЕТСЯ НАСТОЯЩЕЕ ДЕЛО

И снова не было дыма; и снова запела горячая гильза - но в этот раз орудие издало не вскрик, а полноценный скорбный рев. И снова несколько секунд ожидания (какими они будут, думал я, когда начнется Настоящее Дело?), и опять бледная звезда разрыва на мишени. Крейсер слегка вздрогнул, словно его ущипнули.

Прежде чем сработало следующее орудие, из казенника первой пушки извлекли пустой цилиндр патрона и, по мановению руки, которой я не мог видеть, заменили его новым снарядом. Затвор захлопнулся. Даже винтовку Мартини-Генри^[17] трудно было бы перезарядить быстрее.

- Две тысячи триста! - крикнул штурман, и мы всерьез взялись за работу; высокие вскрики трехфунтовки и низкий рев главного калибра сплелись в поистине инфернальную фугу, взбесившиеся «максимы» без всякого почтения вмешались в эту мелодию своим кряканьем и стрекотом. Скалу рассекали, разрывали и расшвыривали во все стороны, огромные обломки породы рушились в море.

- Хороший выстрел. О, еще один! Как раз в ватерлинию... Это трехфунтовка морской пехоты. Отлично!.. Ага! А вот это паршиво, хуже некуда... Недолет! Чей это был выстрел?

Снаряд разорвался вдали от цели, и у командира орудия вежливо поинтересовались, действительно ли он уверен, что правительство предоставило нам трехфунтовые снаряды только с тем, чтобы глушить макрель и треску.

Так мы и продолжали, пока большие пушки не исчерпали свою норму, а у «максимов» не закончился их бесовский запал.

На этом учебные стрельбы завершились. Серая скала стала белой, а у барбетов каждого орудия сияли латунью еще не остывшие стреляные гильзы.

И лишь после этого до меня начал доходить ужас происходящего. То, чему я стал свидетелем, было всего лишь обычным методом Адмиралтейства избавляться от устаревших боеприпасов, но выглядело это как настоящее орошение смертью с помощью садового шланга, а не рядовой учебной стрельбой. А что же будет, когда заработают все орудия, когда кожухи водяного охлаждения пулеметов окутаются паром, когда трехфунтовые заряды будут подаваться на палубу по дюжине за раз и расходоваться по двадцать штук в минуту; когда единственным ограничением для нашей четырехфунтовой батареи станет скорость перезарядки? Что будет, когда начнется Настоящее Дело?

И улыбающиеся беззаботные лица моряков ответили мне одним довольным аккордом: «Ад! Разверзнутся врата преисподней!»

В эпоху парусов у морских сражений был свой этикет. Ни один из линейных кораблей, выстроившихся в боевой порядок, не стал бы стрелять по легкому фрегату, разве что тот уж очень назойливо пытался ему помешать. В этом случае линейный корабль попросту сдувал фрегат с поверхности моря. Но каким будет этикет современной войны? Предположим, крейсер встретится с бронированным линкором, у которого половина машин вышла из строя и который ползет на скорости в восемь узлов. Станет ли крейсер атаковать охромевшее судно, заставлять его тратить боеприпасы? Для того, чьи борта не толще чайного подноса, атака будет рискованной, но, учитывая обстоятельства, может оказаться прибыльной. Решится ли небольшой корабль на стремительную ночную атаку в манере эсминца? В начале войны корабли могут делать что угодно, но в конце позволяют себе ровно ту степень свободы , относительную безопасность которой показал опыт длительного противостояния с противником. И невозможно предсказать, что может, а чего не сможет сделать другая сторона во время шторма: военно-морской флот не любит плохой погоды - низко сидящие суда с блиндированными бортами неэффективны в бурном море, а остроносые броненосцы с их высокими надстройками и боевыми марсами боятся перевернуться.

Поэтому мы должны молиться о плохой погоде, о бурном море и высоких волнах, о ветре, который пронизывает насквозь, о сковывающем холоде, о мелких затяжных дождях, которые ослепляют, выстуживают, лишают боевого духа. Зато нашим матросам они нипочем. 

Сегодня возможности хорошего корабля практически неограниченны, если им управляют те, кто хорошо знает, как это делается, а команда состоит из тех, кто готов рисковать.

Как и в армии, в военно-морском флоте действует неписанный закон. Звучит он так: «Ты не должен подвергать риску собственность налогоплательщиков, за которую отвечаешь, иначе тебя публично разжалуют; но если ты не готов пойти на все мыслимые риски и даже далее - ты будешь разжалован в душах своих собратьев. Ты потеряешь репутацию и любовь команды и уже никогда их не вернешь».

Британский младший офицер, следует отдать ему должное, ловко маневрирует между этих двух огней. Благодаря службе на эсминцах, с которой он начинает свою карьеру, он обретает проницательность и изворотливость. На эсминцах служит преимущественно молодежь - на их тесных палубах нет места для людей среднего возраста, и там она учится управлять двумя сотнями футов окованной сталью смерти, способной покрыть милю за две минуты, развернуться и набрать крейсерскую скорость быстрее, чем тот, кто отдал приказ, оторвется от переговорной трубы. На этих кораблях они рискуют столкнуться с самыми страшными капризами моря и часто идут на эксперименты такого рода, что о них лучше умолчать. Их мало что удивляет, когда с эсминца они перемещаются, к примеру, на легкий крейсер. Им доводилось бывать на волосок от рокового столкновения и проползать через мели почти вплотную ко дну; они изведали самые долгие шторма в Канале, и сделали это не потому, что не сумели найти тихую гавань, а потому, что стремились узнать, каково это на самом деле.

И такое погружение в морскую службу буквально сроднило их с командой.

Подобный старт закаляет, остужает горячие головы и учит толково распоряжаться ресурсами. Это осознаешь, слушая разговоры молодых офицеров между собой. Опыт в военно-морском деле приходит рано, и к тому времени, как мальчики дослуживаются до звания младшего лейтенанта, они уже, как правило, повидали достаточно, чтобы протрезвить самого Улисса. Но отрезвляться они не желают. Не было зафиксировано ни одного случая депрессии у младших лейтенантов. Чтобы призвать гардемарина к порядку, требуется порой влияние младшего механика, врача и судового казначея, но и этого чаще всего недостаточно, чтобы усмирить одного младшего лейтенанта. Он жизнерадостно следует своим путем, беспристрастно и красноречиво критикуя старших по возрасту и званию; он многогранен, непостоянен и неудержим. Но когда он стоит на мостике в полночь и рассуждает о том, как держать подобающую дистанцию от болтающегося в двухстах ярдах позади чужого стального тарана на скорости в десять узлов - вот тогда младший лейтенант изрядно потеет, пока не привыкнет.

Давайте предположим, что он идет третьим в колонне из четырех кораблей, время близится к полуночи, а наш лейтенант на вахте с восьми. До сих пор мы идеально держали дистанцию: мы даже посмеивались над соседней колонной, идущей в миле от нас по правому борту, - те дважды или трижды теряли строй. Через двадцать минут его ждут свобода, чашка горячего какао, трубка и благословенная койка. Младший лейтенант наблюдает за ходовыми огнями переднего судна, поскольку при смене этих огней он должен быстро скорректировать свою скорость хода. Но идущий впереди крейсер использует самый дешевый уголь, а ветер приносит не менее двух миллионов его пылинок в минуту - и прямо в глаза вахтенному офицеру. Он держит дистанцию абсолютно правильно, в чем готов поклясться. Старшина-рулевой у штурвала выдвигает вперед мощное плечо. До этого момента он вообще не подавал признаков жизни. Каблуки младшего лейтенанта нетерпеливо притопывают по палубе, его губу приближаются к переговорной трубе машинного отделения, и в то же время он готов отдать команду рулевому, на случай... на случай, если внезапно понадобится увести нос своего судна в сторону, потому что с судном, идущим впереди, что-то явно не так. Оно сбилось с курса и потеряло свое место в колонне, забрав влево от головного корабля. Лейтенант протирает левый глаз, запорошенный копотью, и что-то произносит...

И НАЧИНАЕТСЯ ВЕСЕЛЬЕ

И начинается веселье! Головной корабль сбросил обороты машины - скажем, с десяти узлов до девяти с половиной, но вовремя не сменил огни, показывающие скорость движения колонны. Наш крейсер уходит вправо от переднего судна, быстро и почти бесшумно. И теперь все должны во все глаза следить за скоростью и курсом, пока лидер исправляет свою ошибку. То, что недавно было строгой колонной военных кораблей, внезапно превращается в балаган на воде - ценой в три четверти миллиона фунтов стерлингов, массой в десять тысяч тонн, с восемью сотнями обитателей. Переднее судно уходит влево, заднее - о, ужас! - вот-вот поравняется с нами. И, слава Всевышнему, ни один из капитанов не решил проснуться в этот час. Младший лейтенант командует снизить обороты до восьмидесяти пяти, но машины - это всего лишь машины, они не могут повиноваться немедленно.

с рулевым. Ветер доносит до нас запах флотского табака. Машины медленно убавляют обороты, медленно потому, что стоит кораблю сбавить ход ниже известного предела, как он перестанет слушаться руля, и, что еще хуже, вполне может проснуться капитан.

Младший лейтенант осознает это с предельной ясностью, но импульс прежних десять узлов хода несет нас вперед, и двигаемся мы быстрее, чем нам хотелось бы. И вновь нетерпеливые каблуки младшего лейтенанта выбивают чечетку по стальной палубе.

КОГДА ЖЕ ОНИ ЗАМЕДЛЯТСЯ?

Неужели там, в машинном отделении, они так никогда и не убавят ход? Стрелка на шкале перед рулевым перемещается на крохотную долю дуги - и все наши головы дружно поворачиваются влево. Тот, кто стоит на мостике, чувствует себя все более одиноким, а веретенообразный корпус судна под ним становится все более непослушным. Переднее судно медленно отваливает еще левее, а мы продолжаем держать безопасную дистанцию, одновременно уходя вправо. Колонна из бесформенного скопления судов постепенно превращается в ступенчатую диагональ. Тот, кто следует за нами, плавно занимает нужное место.

Только теперь, при двух оборотах в минуту, младший лейтенант, убедившись, что наш собрат возвращается на место, исправив свою ошибку, может позволить себе вытереть пот с разгоряченного лба и вознести благодарственную молитву за то, что капитан так и не проснулся, и со всей этой путаницей удалось разобраться до конца вахты.

да и море вместе с теми побережьями, которые его окружают.

И вот оглашается приговор! Наш лидер, конечно, не мог отсемафорить впрямую тем, кто находился в хвосте колонны, но сигнал должен был неукоснительно продублирован всеми - от ведущего корабля до последнего. Поэтому мы, как вы понимаете, ознакомились с ним, так сказать, «по диагонали». Прожектор на мостике лидера, подмигивая короткими и длинными вспышками, как пьяный, устроил нам выволочку - и весьма серьезную. Правда, электрические громы и молнии пали на голову крейсера второго класса, следовавшего перед нами, и нам оставалось только возблагодарить Господа за то, что существуют подобные громоотводы.

Близился конец вахты; наш лейтенант безмолвно вопросил у звезд и глубин: «Кто не продал бы ферму и не ушел бы в море?», а затем спустился с мостика в превосходном расположении духа и тремя минутами позже погрузился в крепкий сон под мурлыканье корабельного котенка у левого уха.

Но капитан, как выяснилось, все это время бодрствовал. Изменения скорости и звука работы машин разбудили его, и он лежал, наблюдая за потолочным каютным компасом у себя над головой, готовый в любое мгновенье связаться с мостиком через переговорную трубу. Его правый глаз косил в открытый иллюминатор, а правая нога на всякий случай была спущена с койки. Но лейтенант должен научиться действовать самостоятельно и уверенно, как учился этому сам капитан четверть века назад. Не следовало ему знать, что за ним пристально наблюдают.

На следующее утро капитан якобы случайно обмолвился о том, что «множество кораблей порой сбивается с курса».

- Да, когда я был младшим лейтенантом, это тоже был передний, - последовал невозмутимый ответ. - Знаю я этих передних...

Позже, в кают-компании, где младший лейтенант пространно повествовал об успехе своих ночных маневров, кто-то полюбопытствовал: часто ли ему случается идти против ветра с самим «хозяином»?

КАК МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ПОЛУЧАЕТ ОБРАЗОВАНИЕ

И это лишь один из способов, с помощью которых флотская молодежь получает знания. На большом эсминце, говорили мне, младший лейтенант почти ничем не отличается от гардемаринов, которых тем не менее презирает. Он живет в кают-компании для младших офицеров, он посещает судовую школу, его посылают с заданиями, и если он в порядке, ему позволяют следить за дисциплиной, пока остальные драят палубу. Но на крейсере третьего класса он становится вахтенным офицером, украшением кают-компании и наслаждается своим положением, как я и попытался это отобразить.

15

«Максим» - станковый пулемет, разработанный британским оружейником американского происхождения Хайремом Стивенсом Максимом в 1883 г.

16

Кордит - один из видов нитроглицеринового бездымного пороха, широко применявшегося в морской артиллерии.

17

Винтовка Мартини-Генри была основным оружием британской пехоты вплоть до начала Первой мировой войны.