Между молотом и наковальней

МЕЖДУ МОЛОТОМ И НАКОВАЛЬНЕЙ

Провиант и прочие припасы дороги и очень плохого качества, а условия даже для мелкого ремонта отсутствуют.

«Предупреждение мореплавателям»

Национальная принадлежность этого судна была прописана в судовых документах как британская, но вы бы не отыскали названия компании, которой оно принадлежало, в списках нашего торгового флота. Это был винтовой грузовой пароход, ничем не отличающийся от любого другого трампового судна^[37]: водоизмещением в девятьсот тонн, с обшитым железом корпусом и парусным вооружением шхуны. Но каждый пароход, как и человек, имеет свои склонности и характер. Некоторые, например, за соответствующее вознаграждение готовы держать как можно круче к ветру - и в нашем грешном мире таким людям и кораблям непременно находится соответствующее применение.

С того момента, как «Аглая» впервые вышла в Клайд - новенькая, сверкающая и невинная, с пеной дешевого шампанского, еще не смытой с форштевня, - судьба в лице ее владельца, который одновременно приходился ей капитаном, решила: отныне она будет иметь дело исключительно с оказавшимися в безвыходном положении коронованными особами, спасающимися бегством президентами, нечистыми на руку финансистами, женщинами, которым требуется решительная перемена обстановки и климата, и прочими нарушителями закона. За время своей бурной карьеры ей не раз случалось побывать в Адмиралтейском суде, где данные под присягой показания ее шкипера вызывали жгучую зависть у коллег по цеху. Моряк не станет лгать перед лицом морской стихии - ураган не введешь в заблуждение; но, как убедились судейские чиновники, он компенсирует эту упущенную возможность, едва ступив на сушу и предусмотрительно держа в обеих руках разноречивые документы и письменные свидетельства.

«Аглая» сыграла заметную роль в спасательной операции на реке Макино. Тогда она оступилась впервые, там же узнала, что значит сменить название, сохранив все остальное, и пересечь океан из конца в конец. Под именем «Путеводной звезды» ее с нетерпением ждали в одном южноамериканском порту, правда, из-за сущего пустяка - когда она на полном ходу вошла в гавань, ей подвернулись на пути угольная баржа и единственный военный корабль маленького, но гордого государства, который как раз собирался бункероваться. Без объяснения причин она бросилась наутек в открытое море, не обращая внимания на то, что батареи трех фортов целых полчаса палили ей вслед. В качестве «Джулии Макгрегор» она оказалась замешана в некой темной истории, сняв со спасательного плота нескольких джентльменов, которым полагалось бы оставаться в Нумеа, но которые предпочли рассориться с властями в другом уголке земного шара. Под именем «Шахиншах» ее задержал в открытом море с грузом военного снаряжения крейсер одной беспокойной державы, состоящей в натянутых отношениях со своими соседями. В тот раз ее едва не потопили, но ее изрешеченный корпус предоставил возможность недурно подзаработать адвокатам обеих стран. Однако уже спустя несколько месяцев она возродилась под именем «Мартин Хант», с корпусом, выкрашенным в серо-стальной цвет, с темно-оранжевой дымовой трубой и бледно-голубыми шлюпками, и ввязалась в контрабандную торговлю в Одессе, пока ей не предложили (да так, что от этого предложения невозможно было отказаться) держаться как можно дальше от портов Черного моря.

На ее долю выпали бесчисленные экономические и политические кризисы и неурядицы. То невозможно было днем с огнем отыскать никаких грузов, равно как и платы за их транспортировку, то члены профсоюза моряков забрасывали гаечными ключами и гайками дипломированных капитанов, то стивидоры с помощью нехитрых махинаций осуществляли разгрузку так, что груз буквально испарялся на пристани. Но «Аглая», под какими бы именами она не значилась, продолжала заходить в порты, неизменно деловитая, настороженная и неприметная.

Ее капитан не жаловался на трудности, а экипаж подписывал новые трудовые контракты так же охотно, как боцманы на трансатлантических лайнерах. В случае необходимости она легко меняла название, но хорошо оплачиваемый экипаж не изменял ей никогда; и большая часть доходов, полученных от тайных рейсов, щедрой рукой расходовалась на нужды машинного отделения. «Аглая» никогда не беспокоила страховщиков и очень редко останавливалась поболтать с сигнальными постами, поскольку, как правило, была занята неотложными делами приватного свойства.

Но всему на свете приходит конец. Пришел он и торговым операциям «Аглаи», все еще носившей имя «Мартин Хант», да и ей самой. В Европе, Азии, Африке, Америке, Австралии и Полинезии воцарился мир. Державы вели себя друг с другом более-менее честно; банки рассчитывались с вкладчиками вовремя; бесценные бриллианты благополучно попадали в руки владельцев; республики переводили дух, вполне довольные своими диктаторами; дипломаты не усматривали никого, чье поведение беспокоило их хотя бы в малой степени; монархи жили с законными женами. Складывалось впечатление, что весь мир принарядился в свой лучший воскресный наряд; и дела «Мартина Ханта» шли все хуже и хуже.

И когда это благочестивое спокойствие похоронило под собой «Мартина Ханта» вместе с его стальным корпусом, оранжевой дымовой трубой и всем прочим, в другом полушарии внезапно возник китобойный пароход под названием «Галиотис» - черный и ржавый, с трубой цвета гуано, разнокалиберными шлюпками и огромной печью для вытапливания ворвани на передней палубе. Не могло быть сомнений в том, что его плавание было успешным - «Галиотис» заходил в несколько малоизвестных портов, и дым от вытапливаемого китового жира повсюду осквернял воздух ни в чем не повинных побережий.

Вскоре этот китобой снова вышел в море со скоростью среднего лондонского кэба и направился в одно теплое голубое внутреннее море, которое по сей день остается одним из самых охраняемых мест в Мировом океане. Там корабль на некоторое время задержался, и крупные звезды с бархатного неба следили за тем, как он играет «в свои соседи» среди островов, где киты отродясь не водились. При этом он самым кошмарным образом отравлял райский воздух, а издаваемый им смрад явно не имел к китам ни малейшего отношения.

Но однажды вечером у острова Пайанг-Ватаи его подстерегла беда. Корабль бросился наутек, а его экипаж тем временем начал отпускать обидчивые замечания, сопровождаемые оскорбительными жестами, в адрес приземистой канонерской лодки, устроившей эту погоню и пачкавшей голубое небо черным дымом далеко позади.

Возможности каждого судна в этих водах были известны морякам с «Галиотиса» вплоть до числа оборотов двигателя, тем не менее они старательно избегали подобных встреч. Британский пароход с чистой совестью, как правило, не стремится удрать от военного корабля иностранной державы, а если тот рискнет остановить и обыскать подданного британской короны, это будет считаться нарушением неписанного этикета. Но капитан «Галиотиса» не решился проверить справедливость этого утверждения на практике, а вплоть до наступления ночи держал скорость на отметке в одиннадцать узлов. И только одну вещь он все-таки упустил из виду.

Держава, содержавшая военно-морской патруль из двух судов, курсировавший в этих водах, недавно перевела сюда третье судно, обладавшее скоростью хода в четырнадцать узлов и чистым днищем. Именно поэтому на рассвете «Галиотис», шедший на всех парах с оста на вест, оказался в положении, при котором невозможно было не заметить четырех сигнальных флагов в полутора милях позади, сочетание которых означало: «Приказываю лечь в дрейф, иначе не отвечаю за последствия».

У «Галиотиса» был шанс, и он решил им воспользоваться. Рассчитывая на свою более мелкую осадку, он решил повернуть на норд и пройти над знакомой отмелью. Но снаряд, угодивший в каюту старшего механика, имел в диаметре около пяти дюймов и нес учебный, а не боевой заряд. Он был выпущен прямо по курсу «Галиотиса», поэтому сбил с переборки портрет супруги старшего механика - а она была очень красивой женщиной, вдребезги разнес умывальник, вылетел в проход, ведущий в машинное отделение, и, пробив решетку, врезался в станину передней машины. Там он разлетелся на части, аккуратно срезав два болта, которые удерживали главный шатун, ведущий к переднему коленвалу.

То, что последовало за этим событием, достойно более подробного описания. Передняя машина полностью вышла из строя. Освобожденный шток ее поршня, который теперь уже ничто не сдерживало, яростно рванулся вверх, сорвав большую часть гаек с крышки головки блока цилиндров. Затем, движимый давлением перегретого пара, он снова опустился, и лапа отсоединившегося шатуна, бесполезная, как стопа человека после растяжения лодыжки, отлетела вправо и со страшной силой врезалась в чугунную несущую опору передней машины со стороны штирборта, переломив ее примерно в шести дюймах над основанием и выгнув верхнюю часть наружу так, что она вошла на три дюйма в борт судна. После этого шатун заклинило.

Тем временем задняя машина, оставшаяся неповрежденной, продолжала работать и во время следующего оборота приподняла коленчатый вал передней машины таким образом, что он окончательно разрушил уже застопоренный шатун, согнув его под немыслимым углом, а вместе с ним и крейцкопф - массивный ползун, скользящий по направляющим вверх и вниз.

Ползун отлетел в сторону, врезавшись в направляющие, а заодно окончательно добил и без того уже поврежденную опору правого борта и расколошматил опорную колонну левого борта. Теперь, когда в обеих машинах двигаться было больше нечему, они заклинились с жуткой икотой, подбросившей «Галиотис» на добрый фут над поверхностью воды. Тем временем механики и кочегары, открыв все паровыпускные клапаны, какие только сумели найти в суматохе, выскочили на палубу, ошпаренные, но живые и, как ни странно, спокойные. Снизу доносились дьявольские звуки - шипение, клацанье, скрежет и звук; впрочем, продолжались они не более минуты. Машина, так сказать, под влиянием обстоятельств непреодолимой силы приспосабливалась сразу к сотне внезапно изменившихся условий.

за три секунды, не разрушив их. «Галиотис» все еще скользил вперед, окутанный облаками пара, издавая при этом пронзительное ржание, словно раненая лошадь.

Но делать было нечего. Пятидюймовый снаряд с уменьшенным зарядом перевернул ситуацию с ног на голову, утвердив окончательный порядок вещей. Когда ваш трюм, все три отсека, под завязку забит раковинами моллюсков-жемчужниц; когда вы обчистили четыре жемчужные банки, расположенные в разных концах Аманальского моря, буквально вырвав сердце у правительственной монополии, да так, что пять лет каторжных работ не в силах возместить причиненный вами ущерб, - остается только улыбаться и с достоинством принять удар судьбы.

Однако капитан «Галиотиса», следя за тем, как от военного корабля отваливает катер, вдруг вспомнил, что его обстреляли в открытом море, то есть в нейтральных водах, да еще под живописно развевающимся на флагштоке британским флагом - и решил утешиться хотя бы этим соображением.

- Где, - осведомился флегматичный лейтенант, поднимаясь на борт, - где эти чертовы жемчужницы?

Они находились здесь, и скрыть это было невозможно. Никакие письменные объяснения не помогли бы им избавиться от смрада разложившихся моллюсков, водолазных костюмов и люков, усыпанных пустыми раковинами. Они были здесь, причем на сумму в семьдесят тысяч фунтов; и каждый из этих фунтов был добыт противозаконным путем.

Военный корабль пребывал в явном раздражении; он сжег массу угля, едва не надорвал свою машину, но хуже всего - его офицеры и команда вымотались и изнемогали от напряжения и усталости. Каждого члена экипажа «Галиотиса» арестовывали по нескольку раз по мере того, как на его палубу поднимались все новые офицеры; в конце концов, субъект в чине, примерно равном мичману, сообщил им, что они должны считать себя военнопленными, со всеми вытекающими отсюда последствиями, и поместил их под арест.

- Это недружественный и поспешный шаг, - учтиво возразил шкипер. - Было бы лучше, если бы вы просто взяли бы нас на буксир...

- Молчать! Вы арестованы! - последовал ответ.

- Хотел бы я знать, как, дьявол меня побери, мы можем сбежать? Мы же совершенно беспомощны. Вы должны отбуксировать нас куда-нибудь, а заодно и объясниться, с чего это вам вздумалось обстреливать нас в нейтральных водах. Мистер Уордроп, мы ведь совершенно беспомощны, не так ли?

- Я бы сказал - уничтожены, - поправил старший механик своего капитана. - Если начнется бортовая качка, передний цилиндр оторвется и пробьет нам днище. Обе опорные колонны перебиты в нескольких местах. Словом, машина в руинах.

Военный совет, безжалостно колотя кортиками в ножнах по ногам, отправился лично убедиться в правдивости слов мистера Уордропа. Он, правда, предупредил их, что спускаться в машинное отделение опасно для жизни, и офицеры удовлетворились осмотром с безопасного расстояния, благо клубы пара уже начали рассеиваться. «Галиотис» покачивался на длинной зыби, и колонна правого борта негромко поскрипывала, как человек, скрежещущий зубами оттого, что ему угрожают ножом. Передний цилиндр держался на той непонятной силе, которую называют «сопротивлением материалов».

- Видите, что творится! - сказал мистер Уордроп, поспешно уводя их прочь. - Теперь эти машины не продашь даже на металлолом.

- Мы возьмем вас на буксир, - последовал ответ. - А потом конфискуем все подчистую.

На военном корабле имел наличие некомплект команды, и потому там не сочли возможным отправить абордажную партию на борт «Галиотиса», ограничившись одним-единственным младшим лейтенантом, которого капитан моментально напоил, поскольку ему не хотелось уж слишком облегчать врагу буксировку, да и с носовой части его судна свисал слишком короткий трос.

Буксировка началась со средней скоростью в четыре узла. «Галиотис» оказался неповоротлив и тяжел, поэтому у лейтенанта-артиллериста, от большого ума всадившего в судно браконьеров пятидюймовый снаряд, было время поразмыслить о последствиях собственной поспешности. А вот мистеру Уордропу передохнуть было некогда. Он взял в оборот всю команду, чтобы деревянными брусьями и блоками приподнять с днища и выставить на распорки блоки цилиндров. Работа была рискованной, однако моряки были готовы на что угодно, лишь бы не пойти ко дну, болтаясь на конце буксирного троса. Если бы передний блок цилиндров сорвался с крепления, то неизбежно пробил бы дно и отправился в пучину морскую, утащив с собой и «Галиотис».

- Куда мы направляемся, и как долго они собираются нас буксировать? - поинтересовался механик у шкипера.

- Бог его знает! А этот лейтенант мертвецки пьян, от него ни слова не добиться. Вы полагаете, что сможете что-то сделать?

- Шанс есть, но крохотный, - ответил мистер Уордроп шепотом, хотя поблизости не было никого, кто мог бы их подслушать. - Если в человеческих силах починить машину, мы ее починим. А при наличии некоторого времени и терпения мы сможем поднять пары. Да, пожалуй, сможем.

У шкипера просветлело лицо и загорелись глаза.

- Вы хотите сказать, - начал он, - что наша старушка еще не так плоха?

скатился по лестнице на пять пролетов вниз. Сказать прямо сейчас, как обстоят дела, решительно невозможно; но одно я знаю точно - ей нужны новые внутренности. Видели бы вы те конденсаторные трубки и паропроводы, что ведут ко вспомогательному движку на палубе! И если они нас конфискуют, то чинить судно не станут, а попросту продадут все, что еще можно украсть.

- Они стреляли в нас. Им еще предстоит ответить за это.

- Наша репутация не так хороша, чтобы требовать объяснений. Удовлетворимся тем, что имеем, и не станем гневить судьбу. Вы же не хотите, чтобы в столь неподходящий момент консулы припомнили нам и «Путеводную звезду», и «Шахиншах», и «Аглаю». На протяжении последних десяти лет мы вели себя ничем не лучше пиратов. Зато сейчас, благодаря провидению, мы ничем не хуже воров. Нам есть за что благодарить небеса - даже если наша посудина больше никогда не выйдет в море.

- В таком случае, вам и карты в руки, - сказал шкипер. - Если есть хотя бы микроскопический шанс...

- Ну уж им-то я точно не оставлю ни единого, - отозвался мистер Уордроп. - Выбросьте за корму плавучий якорь и не позволяйте им буксировать нас слишком быстро. Нам нужно время.

Шкипер никогда не вмешивался в дела машинного отделения, и мистер Уордроп, настоящий художник своего дела, спустился под палубу и принялся за работу. Фоном ему при этом служили закопченные и промасленные стены машинного отделения, а материалами для создаваемого им шедевра - металлические части паровой машины, помноженные на силу и решительность, а также круглые деревянные катки, тесаные брусья и канаты. А военный корабль, между тем, неутомимо, угрюмо и яростно тащил их на буксире.

«Галиотис», следовавший за ним, негромко гудел, словно улей перед вылетом роя. Дополнительными круглыми стойками экипаж заблокировал пространство вокруг передней машины, так что она сама стала похожа на статую в деревянных лесах. Глаз стороннего наблюдателя, если бы таковой вдруг оказался внутри, постоянно натыкался бы на перекрещивающиеся столбы опор. Кроме того, этот сторонний наблюдатель моментально лишился бы душевного равновесия, узрев, что глубоко утопленные болты опор были небрежно обмотаны разлохмаченными концами тросов, отчего возникало впечатление полной и абсолютной ненадежности. Затем мистер Уордроп извлек агрегат из задней машины, которая, как мы помним, не пострадала во время аварии, и тяжелой кувалдой сокрушил выпускной клапан цилиндра. В отдаленных портах найти запасной клапан чрезвычайно трудно, если только, подобно мистеру Уордропу, вы не возите с собой запасной. Одновременно его люди отвинтили гайки двух огромных анкерных болтов, которыми машины крепились к литому основанию. Паровая машина, резко и неожиданно остановленная на полном ходу, могла запросто сорвать гайку анкерного болта, так что подобное происшествие выглядело вполне естественным.

Пройдя по галерее, механик отвернул болты и гайки муфты, соединяющей валы, и разбросал их по полу вместе с прочим ненужным хламом. Болты головки блока цилиндров второй машины он попросту срезал - все шесть, - чтобы она походила на свою соседку, а в трюмные помпы и нагнетательные насосы набил ветоши. Затем он собрал целую охапку железок - гайки и золотниковые штоки, все аккуратно смазанные, - и удалился с ними под настил машинного отделения, где с тяжким вздохом, поскольку был человеком весьма корпулентным, прополз из одного люка междудонного пространства в другой и спрятал свою ношу в относительно сухом потаенном местечке. Любой механик, особенно в недружественном порту, имел полное право хранить запасные части там, где ему заблагорассудится; а лапа одной из опор блока цилиндров наглухо перекрыла вход в каптерку, даже если бы он не был заблокирован самим механиком неприметными стальными клиньями.

В довершение ко всему Уордроп отсоединил вторую машину, тщательно смазанные поршень и шатун положил туда, где никому не пришло бы в голову их искать, снял три из восьми вкладышей опорных подшипников и спрятал их там, где смог бы найти только сам, вручную наполнил котлы водой, заклинил раздвижные двери угольных бункеров - и только после этих праведных трудов позволил себе отдохнуть.

Теперь машинное отделение походило на заброшенное кладбище, и даже пылинки золы, плясавшие в столбе солнечных лучей, проникавшем из светового люка наверху, не могли усугубить тягостное впечатление.

Затем старший механик пригласил капитана взглянуть на дело рук своих.

- Вам когда-нибудь приходилось видеть столь впечатляющие руины? - с гордостью поинтересовался он. - Мне и самому страшно туда заходить. Ну, как, по-вашему, что они теперь сделают с нами?

- Поживем - увидим, - ответил шкипер. - Ждать осталось недолго, и особенно радужных надежд я не питаю.

В этом он не ошибся. Беззаботные деньки буксировки закончились даже слишком быстро, хотя «Галиотис» скрытно тащил за собой плавучий якорь - наполненный водой небольшой треугольный парус, и вскоре двадцать семь пленников оказались в тюрьме, полной свирепых насекомых. Канонерка отбуксировала их в ближайший порт, а не в административный центр колонии, и при виде грязной маленькой гавани с потрепанными китайскими джонками, теснившимися у причала, единственным буксиром и сараем шлюпочной мастерской, которой заведовал философ-малаец, мистер Уордроа лишь тяжко вздохнул и покачал головой.

- Я все сделал правильно, - сказал он. - Здесь водятся лишь грабители потерпевших крушение судов да воры всех мастей. Мы на самом краю вселенной. Как, по-вашему, в Англии хотя бы догадываются об этом?

- Судя по всему, нет, - отозвался шкипер.

Их согнали на берег и под охраной внушительного эскорта предали суду в соответствии с местными обычаями.

Итак, налицо был краденный жемчуг, браконьеры и невзрачный, но весьма горячего нрава губернатор колонии, перед креслом которого выстроили пленников. Губернатор коротко проконсультировался с приближенными, и события начали развиваться с поразительной быстротой, поскольку он не желал оставлять экипаж в селении, а канонерка ушла по своим делам куда-то вдоль побережья. Одним мановением руки - письменными распоряжениями здесь, очевидно, пренебрегали - он отправил их в местную каталажку, расположенную в какой-то неведомой глуши. Рука закона, так сказать, убрала преступников с его глаз и из памяти людской. Моряков выстроили в колонну и погнали в чащу, и вскоре джунгли поглотили всех, кто еще совсем недавно был экипажем «Галиотиса».

А в Европе, Азии, Африке, Америке, Австралии и Полинезии в это время продолжал царить безмятежный и прочный мир.

* * *

Как ни странно, но на выручку им пришел один-единственный орудийный выстрел.

быстро. А когда, в довершение ко всему, выяснилось, что экипажу, обвиненному в воровстве и контрабанде жемчуга, отказали в общении с консулом, поскольку такового попросту не нашлось в радиусе нескольких сотен миль, даже самые дружественные державы получили право задавать неприятные вопросы.

Что касается благородных и великодушных сердец британской публики, то они заходились от волнения по поводу выступления некой печально известной скаковой лошади, но в них не нашлось места для сочувствия инциденту, случившемуся в столь отдаленных краях.

Тем не менее глубоко в недрах монстра, именуемого государственным аппаратом, все-таки отыскался механизм, осуществляющий надзор за иностранными делами. Этот механизм пришел в движение, и кто оказался потрясен и шокирован сильнее всех? Конечно же, держава, позволившая себе захватить «Галиотиса»! Она объяснила, что колониальные губернаторы и военные суды, находящиеся в дальнем плавании, плохо поддаются контролю и управлению, и обещала примерно наказать в назидание другим как губернатора, так и командира канонерки. Что же до пленного экипажа, насильно завербованного на военную службу в тропическом климате, то было дано обещание вернуть его как можно скорее и даже извиниться в случае необходимости.

Но время для извинений было безнадежно упущено. Когда одна нация приносят извинения другой, миллионы граждан, которых это ни в коей мере не касается, приходят в такое неописуемое возбуждение, что оно способно привести в растерянность даже квалифицированного специалиста. Было выдвинуто требование немедленно разыскать и освободить экипаж, если он еще жив - вот уже восемь месяцев о нем нет ни слуху, ни духу, - и в этом случае забыть о происшествии.

А маленький губернатор маленького порта был весьма доволен собой. Двадцать семь белых, образовавшие особый отряд, казались ему неплохим подспорьем в нескончаемой войне с туземцами, которую он вел, - перестрелки в джунглях и осады фортов продолжались долгие годы в гористой, покрытой джунглями местности в сотне миль от побережья. Война эта досталась ему в наследство, она тянулась с незапамятных времен и успела изрядно утомить всех официальных лиц колонии. Губернатор полагал, что честно послужил своей стране; а если бы кто-нибудь еще и купил несчастный «Галиотис», стоявший на якоре в бухте под террасой его резиденции, он был бы совершенно счастлив.

Окинув взором очаровательные посеребренные лампы, позаимствованные из кают «Галиотиса», губернатор принялся прикидывать, что еще из судового имущества можно обратить в свою пользу. К несчастью, его соотечественники в этом влажном и жарком климате быстро размякали душой и теряли хватку. Заглянув в мертвое машинное отделение, они лишь сокрушенно качали головами. Даже канонерка отказалась отбуксировать проржавевшего китобоя дальше вдоль побережья - туда, где, как свято верил губернатор, его можно отремонтировать. - Сам корабль не представлял ценности, и сбыть его с рук не было ни малейшей возможности, зато ковры из его кают, бесспорно, были превосходны, а его супруге пришлись по вкусу корабельные зеркала.

Но уже тремя часами позже вокруг губернатора, словно шрапнель, начали взрываться угрожающие каблограммы, поскольку именно он, даже не подозревая об этом, оказался жертвой, угодившей между молотом и наковальней. Ибо, как гласит Библия, «...никто не должен брать в залог ни верхнего, ни нижнего жернова, ибо таковой берет в залог душу». При этом собственные чувства и побуждения губернатора ни в малейшей степени не волновали его начальство. Каблограммы буквально вопили, что он самым злостным образом превысил свои полномочия и даже не счел необходимым доложить вышестоящей инстанции о том, какой прискорбный инцидент имел место на вверенной ему территории. Следовательно (прочитав эти строки, как подкошенный рухнул в свой гамак), ему надлежит немедленно вернуть экипаж «Галиотиса». То есть, не теряя ни минуты, послать гонца за несчастными пленниками, а в случае неудачи самому взгромоздить свою милость на пони и доставить их обратно. Оказывается, в его полномочия не входило право заставлять контрабандистов участвовать в какой-либо войне, и потому-то теперь ему предстоит ответить за самоуправство.

На следующее утро каблограммы желали знать, удалось ли губернатору отыскать экипаж «Галиотиса». Его следовало немедленно найти, освободить, накормить и поставить на довольствие - и сделать это он должен лично! - до тех пор, пока не представится возможность отправить всех до единого в ближайший английский порт на военном корабле.

Если вы достаточно долго грозите всеми казнями египетскими человеку, находящемуся от вас за тридевять земель, он в конце концов может проникнуться возложенной на него ответственностью. Губернатор послал-таки в горы за своими пленниками, которые теперь превратились в его солдат; и еще никогда ни один территориальный полк не горел столь пылким желанием сократить свой численный состав. Даже под страхом смерти невозможно было заставить этих безумцев облачиться в униформу, полагавшуюся им по службе. Они наотрез отказывались сражаться, разве что со своими соотечественниками, и по этой причине полк так и не отправился на войну, а остался в гарнизонном форте, обнесенном частоколом. Осенняя компания закончилась полным фиаско. Зато в джунглях возрадовались страшные косматые враги, вооруженные духовыми трубками и отравленными стрелами. Пятеро членов экипажа погибли от болезней, и сейчас на губернаторской террасе выстроились двадцать два моряка, чьи ноги были обезображены шрамами от укусов сухопутных пиявок и паразитов. Кое-кто из них еще щеголял лохмотьями, некогда именовавшимися брюками; на остальных красовались набедренные повязки из веселенького ситца; но на террасе резиденции они чувствовали себя прекрасно и естественно, а при появлении губернатора возликовали.

Поистине, когда вы лишились семидесяти тысяч фунтов, потеряли весь заработок, судно и одежду, а после этого провели восемь месяцев в рабстве там, где не существует такого понятия, как цивилизация, вы начинаете ценить подлинную независимость и становитесь самым счастливым существом на свете - человеком естественным, таким, каким его создала природа.

Губернатор объявил экипажу, что они поступили дурно, а моряки в ответ попросили их накормить. Однако, увидев, с каким аппетитом они едят, чиновник вспомнил, что патрульные канонерки, охраняющие жемчужные отмели, ожидаются не раньше, чем через два месяца, и испустил тяжкий вздох.

А тем временем моряки разлеглись на его террасе, заявив, что отныне считают себя пансионерами его благодеяний и щедрости. Седобородый мужчина, толстый и лысый, на котором из одежды была только желто-зеленая набедренная повязка, завидев стоящий в гавани «Галиотис», испустил радостный вопль. Остальные столпились у балюстрады, пинками расшвыряв в разные стороны плетеные кресла. Они тыкали пальцами, жестикулировали и яростно спорили, не обращая ни малейшего внимания на представителя власти. Территориальный полк, якобы конвоировавший пленников, в полном составе расположился в губернаторском саду, а сам губернатор уединился в своем гамаке - отдать богу душу в лежачем положении ничуть не хуже, чем стоя, - а его жена и дочери жалобно запричитали в покоях, занавешенных жалюзи и драпировками.

- Он уже продан? - полюбопытствовал седобородый, указывая на «Галиотис». Это и был мистер Уордроп.

- Нет, - ответил губернатор, сокрушенно качая головой. - Плохо дело. Никто не хочет покупать.

- Зато моими лампами не побрезговали, - задумчиво протянул капитан, у которого от брюк сохранилась одна почти целая штанина. Он окинул террасу внимательным взором - и губернатор окончательно пал духом. На самом виду стояли легкие раскладные стулья из капитанской каюты и письменный стол оттуда же.

- Разумеется, они обобрали нашу старушку до нитки, - заметил мистер Уордроп. - Этого следовало ожидать. Надо подняться на борт и провести инвентаризацию. Смотри! - Он повернулся к губернатору и широким жестом развел руки, охватывая всю гавань: - Мы... теперь... живем... там. Это понятно?

Губернатор заискивающе и с явным облегчением улыбнулся.

- Он доволен, - заметил кто-то из членов экипажа. - Ничего удивительного.

Дружной толпой моряки спустились на пристань, не обращая внимания на территориальный полк, который плелся позади, гремя амуницией, и погрузились на первую попавшуюся посудину - ею оказался губернаторский катер. А потом они скрылись за фальшбортом «Галиотиса», и губернатор стал горячо молиться, чтобы они нашли себе какое-нибудь занятие на судне.

Первым делом мистер Уордроп отправился в машинное отделение; и пока остальные восторженно похлопывали палубы и обнимали мачты, снизу донесся его голос, возблагодаривший господа за то, что все осталось на своих местах. Сломанные паровые машины так и стояли нетронутыми; ничья рука не посягала на его тайники; стальные клинья, удерживавшие дверь каптерки, приржавели к порожку, а самое главное - никто не покусился на сто шестьдесят тонн первоклассного австралийского угля в бункерах.

вмешалось само провидение!

- Пожалуй, вы правы, - отозвался сверху шкипер. - Здесь побывал всего один вор, зато все мои вещи он вынес подчистую.

Тут шкипер приврал для красного словца, потому что за обшивкой в его каюте, куда можно было добраться только с помощью стамески, хранилась некая сумма денег, которая не привлекла ничьего внимания - небольшой запасец на черный день. Там лежали исключительно старые добрые золотые соверены, имеющие хождение по всему миру, и насчитывалось их там не меньше сотни.

- Они оставили машины в покое. Слава Всевышнему - повторил мистер Уордроп.

- Зато унесли все остальное - взгляните!

«Галиотис», за исключением машинного отделения, был тщательно и планомерно выпотрошен от носа до кормы и от киля до клотика. Несчастный лже-китобой лишился стеклянной и фарфоровой посуды, столовых приборов, матрасов, ковров и ковриков из всех кают, стульев, шлюпок и латунных вентиляционных раструбов. Мародеры также не побрезговали парусами и стальными растяжками, за исключением тех, что обеспечивали устойчивость мачт.

- Надо полагать, губернатор продал все это, - заметил капитан. - А остальное, как я полагаю, перекочевало к нему в резиденцию.

Вся фурнитура, какую только можно было отвинтить или оторвать, исчезла. Ходовые фонари, тиковые решетки, раздвижные рамы ходовой рубки, капитанский комод вместе с набором карт, лоций и штурманским столом, фотографии, светильники и зеркала, двери кают, резиновые коврики перед ними, ручки люков, пробковые кранцы, точильный камень плотника и его же ящик с инструментами, швабры, резиновые валики и скребки для чистки палубы, все оборудование камбуза, флаги и шкаф для сигнальных флагов, часы и хронометры, передний компас, судовой колокол и фигурный кронштейн для его крепления также числились в списке пропаж.

На досках палубы остались глубокие царапины в тех местах, где по ним волочили грузовые стрелы. Должно быть, одна из них свалилась во время транспортировки, потому что леерное ограждение фальшборта было смято и вдавлено, а листы бортовой обшивки оборваны.

- Это губернатор, - заметил капитан. - Он продавал судно по частям, так сказать, в рассрочку.

- Надо бы вооружиться гаечными ключами и лопатами и поубивать их всех, - послышались крики матросов. - Или, еще лучше, утопить губернатора, а его женщин оставить себе!

- Тогда нас просто расстреляет его полк - то есть наш собственный полк, если кто запамятовал. Кстати, а что там творится на берегу? Они что, решили встать там лагерем?

- Мы отрезаны от суши, только и всего. Можете сами сходить и поинтересоваться, что у них на уме, - ответил мистер Уордроп. - У вас ведь есть брюки.

Губернатор, будучи существом бесхитростным, тем не менее проявил себя превосходным стратегом. Он не желал, чтобы экипаж «Галиотиса» опять сошел на берег, хоть поодиночке, хоть всем скопом, и додумался превратить пароход в плавучую тюрьму. Им придется подождать - объяснил он с пристани капитану, который попытался причалить туда на баркасе, - до тех пор, пока не вернется канонерская лодка. А если кто-нибудь из них осмелится ступить на сушу, то туземный полк откроет огонь, а сам он не постесняется использовать оба орудия, которые имелись на вооружении городской стражи. Провиант им будут доставлять ежедневно на лодке в сопровождении вооруженной охраны.

Капитану, голому по пояс, да еще и сидевшему на веслах, оставалось лишь скрипеть зубами в бессильной ярости; а губернатор разошелся не на шутку, отыгрываясь за разнос, полученный им свыше, и высказал все, что думает о моральных устоях как самого капитана, так и его команды. Баркас вернулся на «Галиотис», и когда шкипер поднялся на борт, все увидели, что на скулах у него перекатываются желваки, а ноздри побелели от ярости.

- Так я и знал, - возвестил мистер Уордроп. - И приличной провизии они нам наверняка не дадут. Нам придется перейти на бананы вместо завтрака, обеда и ужина, а на фруктовой диете много не наработаешь. Увы, но это так.

Тут капитан не выдержал и послал мистера Уордропа подальше за совершенно неуместные рассуждения, а команда принялась клясть друг друга, «Галиотис», затею с контрабандой жемчуга и вообще все, что только приходило им в голову.

Вконец умаявшись, они умолкли, но еще долго сидели на палубе, бросая по сторонам яростные взгляды. На зеленые воды гавани, на заросли пальм вдали, на белые домики над единственной местной дорогой, на бухту каната, лежавшую у стены лодочной мастерской, на флегматичную туземную солдатню, равнодушно рассевшуюся вокруг двух пушчонок на причале, и, наконец, на голубую линию горизонта. Мистер Уордроп тем временем о чем-то сосредоточенно размышлял, чертя давно не стриженным ногтем какие-то схемы на досках палубы.

- Я ничего не обещаю, - сказал он, наконец. - Но у нас есть корабль, а у него есть мы.

Его слова были встречены презрительным смехом. Мистер Уордроп недовольно нахмурился, сведя брови на переносице. Он еще не забыл те дни, когда носил брюки и был старшим механиком «Галиотиса».

- Здесь, сэр! - Инстинкт заставил матросов машинного отделения мгновенно откликнуться.

- Все вниз!

Матросы, как один, поднялись и отправились в машинное отделение.

- Капитан, я позволю себе побеспокоить вас, если мне в помощь понадобятся люди. Мы извлечем спрятанные мной запасные части, разберем ненужные подпорки и попробуем подлатать нашу старушку. Мои люди живо вспомнят, что находятся на «Галиотисе» - и под моей командой.

отделение, не верил, что может найтись сила, способная сдвинуть судно с места его последней стоянки, - если, конечно, эта сила не заменит полностью судовые машины на новые.

Тайные запасы машинного отделения были извлечены на свет божий, и лицо мистера Уордропа, раскрасневшееся от духоты и долгого ползания на животе в протухшей трюмной воде, осветилось радостью. Комплект запасных частей на «Галиотисе» отличался редким изобилием, и двадцать два человека, вооружившись домкратами, дифференциальными блоками, талями, клещами, кузнечным горном и прочим, могли, не мигая, взглянуть в глаза судьбе, которую в здешних местах именовали на арабский манер - «кисмет».

Машинной команде было приказано заменить анкерные болты и крепления опорных подшипников, а также вернуть на место вкладыши блока опорных подшипников. Когда с этим было покончено, и матросы расселись вокруг мертвых агрегатов, мистер Уордроп прочитал им лекцию о способах ремонта паровых машин двойного расширения без помощи заводских мастерских. Застрявший в направляющих крейцкопф пьяно ухмылялся им, не предлагая, впрочем, никакой помощи. Наконец они взялись за концы канатов, обмотанных вокруг подкосов, а в это время по машинному отделению эхом раскатывался могучий глас мистера Уордропа, подбадривавшего свою команду, пока световой люк наверху не накрыла стремительная тень тропической ночи...

На следующее утро начались восстановительные работы. Было совершенно очевидно, что лапа главного шатуна врезалась в основание опорной колонны штирборта и застряла в таком положении, расколов колонну пополам и выгнув ее в сторону наружной обшивки. На первый взгляд, да и на второй тоже, затея представлялась совершенно безнадежной, поскольку шатун и опора буквально сплавились друг с другом. Но тут провидение опять улыбнулось им, решив сократить предстоящие недели тяжелого и неблагодарного труда. Второй механик - субъект скорее отчаянный, нежели изобретательный - ударил наобум зубилом по литому чугуну колонны, и из-под заклиненной лапы шатуна вдруг полетели ошметки серого металла, и шатун медленно отъехал в сторону, вызвав громоподобный гул в поддоне картера. Направляющие пластины по-прежнему оставались намертво заклиненными, но первый шаг был сделан.

Остаток дня они приводили в порядок небольшой вспомогательный двигатель, который располагался прямо перед люком передней машины. Просмоленная парусина, которой он был накрыт, естественно, отсутствовала, поскольку была украдена, и восемь месяцев, проведенных под открытым небом, отнюдь не улучшили состояния его узлов. Более того, последняя судорога «Галиотиса» приподняла его на анкерных болтах, после чего весьма неаккуратно опустила обратно, нарушив соединения паропроводов.

невозможно. Что ж, если ничего другого не остается, значит, утром у нас будет пар. Она у нас зашипит, как ошпаренная!

На следующее утро тем, кто оказался на берегу, почудилось, будто палуба «Галиотиса» задымилась, и весь корабль окутался облаком тумана. Экипаж пытался подать пар из котла по разорванным паропроводам в передний вспомогательный двигатель; а там, где пакля не могла остановить утечку, они обматывали трещины своими набедренными повязками, ругаясь от боли в обожженных ладонях и не стесняясь собственной наготы.

Наконец двигатель заработал - благодаря невероятным усилиям и постоянному подбрасыванию угля в топку - и проработал достаточно долго, чтобы завести стальной строп, скрученный из растяжек дымовой трубы и фок-мачты, в машинное отделение и зацепить им крышку блока цилиндров передней машины. Ее удалось приподнять, а потом и вытащить через световой люк на палубу, и все это время множество рук помогало ненадежной паровой лебедке.

Затем наступил решительный момент - предстояло добраться до поршневой группы и заклинившегося штока поршня. Матросы вытащили две шпильки из уплотнительного кольца поршня, ввернули в него два прочных рым-болта^[38], чтобы использовать их наподобие ручек, сложили вдвое стальной трос, а затем принялись колотить импровизированным тараном по торцу штока поршня, выглядывавшему из цилиндра, пока вспомогательный двигатель силился подтолкнуть вверх сам поршень. После четырех часов упорной и яростной работы шток неожиданно освободился, а поршень рывком скользнул вверх, сбив с ног одного или двух человек в машинном отделении. Но когда мистер Уордроп объявил, что поршень не треснул и не раскололся, его слова были встречены радостными воплями людей, на мгновение забывших о своих ушибах и ранах. Вспомогательный двигатель был спешно остановлен, и надругательство над его паропроводами прекратилось.

«заключенные» на «Галиотисе» получили разрешение закупать питьевую воду у малайца из шлюпочного сарая. Вода была затхлой, но малаец готов был поставлять ее в любых количествах, лишь бы ему платили звонкой монетой.

Теперь, когда храповики коленчатого вала передней машины торчали в стороны, освободившись от нагрузки, матросы принялись расклинивать подпорками сам блок цилиндров, на что у них ушло почти три дня - жарких и душных, когда взмокшие ладони скользили, а едкий пот заливал глаза. Но когда последний клин был вбит на место, опорные колонны уже не несли на себе ни унции веса, и мистер Уордроп обшарил весь корабль в поисках котловой стали в три четверти дюйма толщиной. Найти удалось совсем немного, но эти находки были на вес золота. И вот однажды ранним утром весь экипаж, обнаженный и исхудавший, ценой колоссальных усилий более-менее вернул на место опорную колонну правого борта, которая, как мы помним, была переломлена пополам.

По завершении этого адского труда мистер Уордроп обнаружил, что его люди уснули прямо там, где стояли - так сказать, на рабочих местах. Тогда он предоставил им день отдыха, одарив отеческой улыбкой, а сам принялся наносить отметки мелом вокруг трещин. Когда же матросы пробудились, их ждала еще более тяжелая работа: каждую трещину следовало укрепить разогретой пластиной котловой стали толщиной в три четверти дюйма, причем сверлить отверстия под крепеж предстояло вручную. И все это время им приходилось довольствоваться одними бананами, лишь изредка перемежая их кашицей из саго.

То были дни, когда взрослые мужчины теряли сознание над ручными дрелями и кузнечными мехами и оставались валяться там, где их настиг обморок. В сторону их оттаскивали только тогда, когда они начинали мешать товарищам. И так, заплата за заплатой, они, наконец, укрепили всю опорную колонну правого борта, но едва им стало казаться, что мучения близятся к концу, мистер Уордроп объявил, что все эти латки ни за что не удержат работающую машину. В лучшем случае, они примут на себя вес направляющих, но дедвейт цилиндров должны принять на себя вертикальные подпорки. А посему всей команде предстоит отправиться на нос, и там напильниками и слесарными пилами срезать фишбалки^[39] большого станового якоря, концы которых достигали в диаметре трех дюймов.

тыкать в них раскаленными железными прутьями и погнал на носовую палубу. Назад они вернулись с отпиленными фишбалками, но после этого проспали шестнадцать часов кряду. А еще через трое суток две распорки были водружены на предназначенные для них места: одним концом они были прикреплены к подошве опорной колонны штирборта, а другим - поддерживали блок цилиндров.

Но оставалась еще конденсаторная колонна левого борта, которую, хоть она и была повреждена не так сильно, как ее напарница, пришлось укреплять в четырех местах заплатами из котловой стали. Увы, ей тоже потребовались подпорки. Для этой цели пришлось снять вертикальные стойки мостика и, вкалывая как проклятые, матросы установили их на место и только после этого обнаружили, что круглые железные прутья необходимо расплющить сверху донизу, чтобы через них проходили рычаги воздушного насоса. Эта ошибка была целиком и полностью на совести мистера Уордропа, и он со слезами на глазах повинился перед своими людьми, попросив у них прощения, после чего дал команду отвинтить распорки и расплющить их кувалдой, предварительно раскалив в кузнечном горне.

Зато теперь увечная машина была надежно закреплена снизу, и матросы убрали деревянные брусья из-под блока цилиндров, установив их вместо металлических опор под ни в чем не повинным капитанским мостиком, то и дело благодаря Всевышнего за то, что хотя бы полдня можно поработать с мягким и податливым деревом. Что и говорить - восемь месяцев, проведенных в забытой богом глуши, среди кровососущих насекомых и тридцатиградусной влажной жары, плохо отразились на их нервах.

Но самую тяжелую работу они приберегли напоследок, как мальчишки в школе оттягивают до последнего заучивание латинских склонений. И какими бы измотанными они не выглядели, мистер Уордроп не мог дать им передышку. Шток поршня и главный шатун следовало выпрямить, хотя сделать это можно было только на судоверфи, располагающей необходимым оборудованием. Но они взялись за это безнадежное дело, ободряемые пометками мелом на переборке машинного отделения, которые показывали, сколько работы сделано и сколько на это потрачено времени. Минуло пятнадцать суток - пятнадцать суток непрерывного убийственного труда, - и впереди замаячил отблеск надежды.

Смешно, но никто из них так до конца и не понял, как им удалось выпрямить эти штоки.

«Галиотиса» помнил эту неделю так же смутно, как больной лихорадкой с трудом припоминает бредовые видения минувшей ночи. Повсюду пылали какие-то огни; весь корабль словно превратился в одну огромную печь, а молотки и кувалды гремели без умолку. Хотя, сказать по чести, вряд ли там могло гореть больше одного кузнечного горна - мистер Уордроп совершенно отчетливо помнил, что выпрямление происходило только под его присмотром. Помнили они и то, как на протяжении многих лет посторонние голоса отдавали им приказы, которые они выполняли, в то время как их мысли и души странствовали в иных мирах и далях. Им казалось, будто много дней и ночей подряд они только и делали, что медленно двигали взад и вперед тяжелый брус в ослепительно-белом пламени, которое стало неотъемлемой частью их корабля. Они помнили невыносимый грохот, эхом отдающийся в раскалывающейся от боли голове и отражающийся от стен котельной; помнили, как работали молотами люди, спавшие с открытыми глазами, а когда их смена заканчивалась, они непроизвольно чертили в воздухе прямые линии, вздрагивали во сне и просыпались с криком: «Он выпрямился?»

И наконец - они не знали, день это был или ночь, - мистер Уордроп вдруг начал неуклюже приплясывать, вытирая слезы с глаз; и они тоже сплясали нечто невообразимое, а потом повалились на палубу, и их руки и ноги во сне продолжали подергиваться.

Проснувшись, они узнали, что штоки действительно выпрямлены, и целых два дня матросы только и делали, что валялись на палубе, объедаясь фруктами. Только мистер Уордроп время от времени спускался вниз, чтобы любовно погладить штоки, и они слышали, как он напевает духовные гимны.

Но вскоре легкое помешательство старшего механика миновало, и под конец третьего дня безделья он вычертил мелом на палубе схему, обозначив узлы и механизмы буквами алфавита. А затем объявил: хотя шток поршня более или менее выпрямлен, крейцкопф - та самая штуковина, что боком врезалась в направляющие и застряла в них, - сильно искривился, расколов при этом нижний конец штока. Посему он намерен выковать хомут и надеть его на шейку штока там, где тот соединяется с крейцкопфом, а концы хомута развести в стороны буквой V, закрепив их болтами на крейцкопфе. Для этого им придется использовать последние обрезки котловой стали.

Итак, горн запылал вновь, и матросы снова и снова обжигали руки, уже не чувствуя при этом боли. Получившееся соединение вряд ли можно было назвать красивым, зато выглядело оно вполне прочным - по крайней мере, ничуть не хуже других узлов.

закупали у него саго и вяленую рыбу. Остальные трудились на борту, собирая с помощью лебедки сам поршень, его шток, устанавливая крышки блока цилиндров, крейцкопф и болты. И хотя крышка головки блока цилиндров пропускала пар, а шатун походил на растаявшую и оплывшую рождественскую свечу, которую, вдобавок, попытались выровнять вручную у горящего камина, но, как выразился мистер Уордроп: «Зато он ни за что не цепляется».

Как только последний болт стал на свое место, матросы, толкаясь и бранясь, выстроились в очередь, чтобы впрячься в ручной механизм с червячным приводом, с помощью которого некоторые типы паровых машин можно провернуть в отсутствие пара. Они едва не сорвали зубья шестерни, но даже слепой увидел бы, что валы раз-другой провернулись. Правда, не так легко и маслянисто, как полагается всякому исправному двигателю, и не без скрипа, но все-таки пришли в движение, давая понять, что по-прежнему повинуются человеку.

После этого мистер Уордроп отправил своих рабов в самые недра машинного отделения и котельного, а сам последовал за ними с сигнальным фонарем в руках. Котлы оказались в порядке, хотя не помешало бы слегка убрать накипь и почистить зольники. Но старший механик твердо помнил: от добра добра не ищут, а к тому же боялся случайно наткнуться на очередную неполадку.

- Думаю, что чем меньше мы теперь о ней знаем, - заявил он, имея в виду судовую машину, - тем лучше для всех нас!

Поскольку из одежды во время этой прочувствованной речи на нем были лишь седая борода да всклокоченные волосы, матросы ему поверили. Они не стали расспрашивать его, что именно ему померещилось, а принялись надраивать и смазывать все, что подворачивалось под руку, до бриллиантового блеска.

насколько, и нам нужен новый воздушный насос, и пар для главных машин течет отовсюду, как сквозь решето, словом, куда ни глянь - всюду я вижу проблемы.Но краска - это как одежда для мужчины, а наша почти вся обратилась в прах.

Однако шкипер откопал где-то полузасохшую краску омерзительного грязно-зеленого цвета, которую когда-то использовали для шлюпок, и мистер Уордроп принялся щедрой рукой покрывать ею узлы и механизмы, дабы придать им хоть каплю самоуважения.

Чувство собственного достоинства мало-помалу возвращалось и к нему, поскольку он теперь постоянно носил набедренную повязку, тогда как экипаж, выполняя его приказания, отнюдь не разделял этих чувств. Проделанная работа вполне удовлетворяла мистера Уордропа, и он уже готов был удовольствоваться возвращением в Сингапур, чтобы оттуда, позабыв о мести, совершить бросок домой и там продемонстрировать свои свершения собратьям по ремеслу. Но остальные моряки, включая капитана, были настроены иначе. Они еще не вернули себе самоуважения.

- Было бы неплохо сделать для начала пробный выход в море, но, как говорится, не до жиру, быть бы живу. И если машины удалось провернуть вручную, то существует вероятность - повторяю, всего лишь вероятность! - что они продержатся, когда мы подадим в цилиндры пар.

- Сколько времени вам понадобится, чтобы поднять пары? - осведомился капитан.

- Прошу вас проверить все еще раз. Мы не можем позволить себе оконфузиться, если пройдем каких-то полмили, а машина опять сломается.

- Мои тело и душа пребывают в состоянии вечной поломки, от носа до кормы! Но до Сингапура, думаю, мы сумеем добраться.

- Во всяком случае не раньше, чем мы доберемся до Пайанг-Ватаи, где нам надо вернуть должок, - прозвучал ответ, причем голос капитана не располагал к возражениям. - В конце концов, это мой корабль, и у меня было восемь месяцев, чтобы хорошенько все обдумать.

Никто не видел, как снимался с якоря «Галиотис», хотя многие это слышали. Он покинул бухту в два часа ночи, обрезав швартовы, но экипажу не доставил никакого удовольствия стук паровых машин, громовым эхом раскатившийся над водой и достигший окрестных холмов. Прислушиваясь к новым звукам, мистер Уордроп смахнул набежавшую слезу.

Если у машины и была душа, во что свято верили ее хозяева, то он был совершенно прав. Из машинного отделения доносились жалобные вскрики и непонятный лязг, всхлипы и взрывы истерического хохота, сменявшиеся периодами пугающего затишья, в котором натренированное ухо силилось различить верную ноту; мучительная разноголосица звучала там, где должен был раздаваться только ровный и мощный бас. По гребному валу пробегали судороги, а сбивчивый трепет винта подсказывал, что он нуждается в срочной балансировке.

- Ну, что скажете? Как наша старушка себя ведет? - осведомился капитан.

- Она движется, но... просто надрывает мне сердце. Чем скорее мы окажемся в Пайанг-Ватаи, тем лучше. Она спятила, и мы разбудим весь город.

- Она хотя бы не взорвется?

- Лишь бы она добралась туда, куда мне надо, - ответил шкипер. - И не забывайте о том, что это - мой корабль.

И вот «Галиотис» двинулся вперед, волоча за собой целые заросли водорослей. Со старчески немощных двух узлов он постепенно разогнался до триумфальных четырех. При попытке еще увеличить скорость начиналась опасная вибрация распорок, а машинное отделение наполнялось паром. Утро застало бывшего китобоя в открытом море, земли уже не было видно, а форштевень бодро резал волну. Но внутренности его стонали и жаловались, а вскоре, словно привлеченный непонятным шумом, вдали на пурпурных волнах показался быстрый темный проа^[40], похожий на хищную птицу и столь же любопытный. В конце концов малайское суденышко пристроилось у самого борта - с явным намерением выяснить, не окажется ли «Галиотис» легкой добычей.

Случалось, что корабли, даже принадлежащие белым людям, терпели крушение в этих водах, и честные малайцы и яванцы порой способствовали им в этом - весьма своеобразным способом, разумеется. Но на этом корабле не было ни дам, ни хорошо одетых офицеров. С его палубы в проа осиным роем хлынули белые мужчины - нагие и неописуемо свирепые. Одни были вооружены раскаленными прутьями, другие - тяжелыми кувалдами, и не успели любопытствующие малайцы опомниться, как проа оказался в их власти, а его законные владельцы барахтались в воде с обоих бортов.

«Галиотиса». Вслед за грузом последовала пара парусов с семидесятифутовыми реями и гиками, которые матросы вскоре приспособили к голым мачтам своего парохода, а сам туземный парусник был взят на буксир.

Как только паруса были подняты, они тут же наполнились ветром, и пустой китобой побежал гораздо шустрее. Прибавка в скорости составила почти три узла, а о чем еще можно было мечтать? Но если раньше «Галиотис» выглядел просто ободранным и заброшенным, то теперь он буквально внушал ужас. Вообразите респектабельную приходящую прислугу в объятиях балетного танцора, выделывающего пьяные па посреди мостовой, и вы получите отдаленное представление о том, как выглядел этот грузовой корабль с колодезной палубой и бывшей оснасткой шхуны, надрывно карабкающийся на волну и проваливающийся в бездну со стонами и всхлипами. Тем не менее плавание под паром и парусами продолжалось, а экипаж горящими глазами вглядывался в океанскую даль - безутешный, небритый, немытый и одетый вне рамок каких бы то ни было приличий.

На исходе третьей недели плавания на горизонте показался остров Пайанг-Ватаи. В здешней гавани находилась база морского патруля, охранявшего жемчужные отмели. Вернувшиеся из дозора канонерские лодки отстаивались тут с неделю, прежде чем вновь выйти на маршрут патрулирования. Сам по себе Пайанг-Ватаи был практически необитаем; там имелись лишь родник с пресной водой, несколько пальм да бухта, в которой можно было укрыться и переждать юго-восточный муссон.

Взорам матросов открылся коралловый берег с наваленной у самой воды горой сверкающего угля, готового к погрузке, пустующие хижины для отдыха моряков да голый флагшток.

На следующий день «Галиотис» исчез, словно его никогда и не бывало, - а у входа в гавань под теплым дождиком покачивался на волне лишь одинокий проа, чей экипаж голодными глазами следил за только что возникшим на горизонте дымком канонерской лодки...

на полном ходу налетев на остов неизвестно кем затопленного судна.

Примечания

37

Трамповое судно - судно, не привязанное к определенным маршрутам и портам, выполняющее разовые договорные перевозки.

38

Рым-болт - металлическое кольцо, соединенное с цилиндрическим стержнем, имеющим на конце резьбу для крепления к различным конструкциям и механизмам.

39

Фишбалка - металлическая балка или стержень, служащий краном при поднятии лап якоря на носовую часть судна.

40

остойчивость.