Хлеб, отпущенный по водам

ХЛЕБ, ОТПУЩЕННЫЙ ПО ВОДАМ

Если вы помните моего недостойного дружка Бругглсмита, вы наверняка не забыли и его приятеля Макфи, старшего механика с «Бреслау», чей ялик Бругглсмит как раз и пытался украсть.

За плечами у Макфи были тридцать два года изучения механизмов и нравов кораблей. Одна сторона его лица была изувечена взрывом манометра еще в те времена, когда люди гораздо меньше знали о принципах измерения давления; нос гордо вздымался над шрамами, как полицейская дубинка над общественными беспорядками. Вся его голова была покрыта рубцами и шишками, и он имел привычку хватать ваш палец и проводить им по своим коротким седеющим волосам, повествуя, как именно он получил ту или иную отметину. Он обладал всеми мыслимыми сертификатами повышения квалификации, а в нижнем ящике комода, где он хранил фотографию жены, лежали две или три медали Королевского гуманистического общества за спасение жизни на море.

С профессиональной точки зрения (правда, когда обезумевшие пассажиры третьего класса толпами прыгали за борт, все выглядело иначе) - так вот, с этой точки зрения Макфи не одобрял спасения жизней на море и частенько говорил мне, что ад с распростертыми объятиями ждет кочегаров и их помощников, которые нанимаются на судно ради хорошего жалованья, чтобы на третий день службы свалиться с каким-нибудь недугом. Он свято верил в воспитание четвертого и пятого механиков посредством метко брошенного сапога, когда те будили его среди ночи воплем, что якобы подшипники главного вала раскалились докрасна - и только потому, что неверный свет качающейся лампы окрашивал в красноватый тон работающий металл. Он считал, что в мире существуют всего два достойных поэта: Роберт Бернс (а как же иначе!) и Джеральд Мэсси^[110]. Когда у него появлялось время для книг, он читал Уилки Коллинза и Чарльза Рида^[111], чаще последнего, - и знал наизусть целые страницы из «Трудных денег». В кают-компании его место было рядом с капитаном, но пока работали двигатели, Макфи пил только воду.

Он был добр ко мне с первой встречи: я не задавал дурацких вопросов и считал Чарльза Рида недооцененным писателем. Позже он даже одобрил мои тексты, в частности, один двадцатичетырехстраничный памфлет, который я написал для «Холдока, Стейнера и Чейза», владельцев пароходной компании, когда они приобрели патент на новую вентиляцию и установили ее в каютах «Бреслау», «Шпандау» и «Кольтцау». Пассажирский помощник с «Бреслау» рекомендовал меня секретарю мистера Холдока, который, будучи методистом, пригласил меня к себе и устроил для меня обед с гувернанткой, когда все остальные уже покончили с обедом, затем вложил мне в руки планы и спецификации, и в тот же вечер я накатал означенный памфлет. Он назывался «Уют в каюте» и принес мне семь фунтов и десять шиллингов - весьма значительную по тем временам сумму, а гувернантка, учившая младшего Джона Холдока арифметике и чистописанию, поведала мне, что миссис Холдок просила ее присмотреть за мной на тот случай, если я решу стащить с вешалки в прихожей чужое пальто.

Макфи очень понравился мой памфлет, исполненный в византийском стиле с украшениями в духе барокко и рококо; и позже он представил меня миссис Макфи, а та заняла в моем сердце место, которое прежде принадлежало Дине.

Супруги жили в маленьком домике, снимая его за двенадцать фунтов в год, неподалеку от конторы пароходства. Когда Макфи не было дома, миссис Макфи читала в газетах колонку агентства Ллойда и приглашала к себе жен старших механиков или равных им по социальному положению дам. Пару раз сюда наведывалась с визитом и миссис Холдок - в одноконном экипаже с целлулоидными накладками на бортах, и у меня есть все основания полагать, что, некоторое время поизображав прилежных и чопорных супруг своих мужей, они переходили к злословию и сплетням.

Холдоки жили примерно в миле от Макфи в старомодном особняке с большим садом, обнесенным кирпичной стеной. Летом их одноконный экипаж можно было увидеть торжественно тарахтящим по Тейдон или Лоутону. А я был просто другом миссис Макфи, и она позволяла мне сопровождать ее в поездках в западную часть города, а иногда даже в театры, где всхлипывала, смеялась или трепетала со всей искренностью простодушного сердца.

Именно она ввела меня в совершенно новый мир - мир жен судовых врачей, капитанов и механиков, чьи мысли и разговоры вертелись вокруг таких кораблей и морских маршрутов, о которых вы наверняка даже не слышали. Там шла речь о парусниках со стюардами в кают-компаниях и салонами из красного дерева и клена, ходивших в Австралию с грузами, а заодно бравших на борт (разумеется, согласно рекомендациям врачей) больных туберкулезом и безнадежных пьяниц. О грязных малотоннажных западноафриканских шхунах, кишащих крысами и тараканами, на борту которых люди умирали как угодно, только не в своих койках, о бразильских судах, где подчас товар перевозили даже в арендованных для этой цели каютах, и они выходили в море, рискуя вот-вот перевернуться, о занзибарских и маврикийских пароходах, о замечательных, заново отреставрированных яхтах, лавировавших среди течений в окрестностях острова Борнео. Мы знали их и любили, поскольку они помогали нам заработать на хлеб и масло к этому хлебу, а большие атлантические лайнеры мы просто высмеивали и рекомендовали всем те суда, что принадлежали владельцам мелких компаний, будь они методистами, баптистами или пресвитерианами.

Едва я вернулся в Англию, как миссис Макфи пригласила меня отобедать - как обычно, в три пополудни, прислав записку на свадебно-кремовой визитной карточке. Еще только подходя к их дому, я заметил новые занавески на окне, стоившие никак не меньше сорока пяти шиллингов за пару, а миссис Макфи, провожая меня в маленький холл, оклеенный обоями под мрамор, проницательно на меня взглянула и воскликнула:

- Неужто вы ничего не слышали? А как вам наша новая вешалка для шляп?

Вешалка оказалась из дуба - минимум за тридцать шиллингов. Сам Макфи, громко топая, спустился по лестнице на судне он двигался беззвучно, как кот, несмотря на свой вес, - и мы обменялись рукопожатиями в той жесткой мере, которую механик позаимствовал у старого Холдока, - тот вечно прощался со своими шкиперами, выламывая им руки. Я подумал про себя, что он, должно быть, получил наследство, но сохранял спокойствие, хотя миссис Макфи каждые тридцать секунд принималась умолять меня побольше есть и не отвлекаться. Обед прошел в атмосфере легкого безумия, поскольку Макфи и его жена все время держались за руки, как маленькие дети, кивали друг другу, подмигивали, давились смехом и едва прикасались к тарелкам.

Наконец вошла прислуга и остановилась, ожидая хозяйских распоряжений. И это при том, что миссис Макфи не раз и даже не десять повторяла при мне, что, пока она в силах, никому не будет позволено делать вместо нее домашние дела. И вот вам - горничная в чепце ждет приказаний, а миссис Макфи все раздувается и раздувается от собственной значительности в своем новехоньком мареновом платье.

Для Джанет Макфи не существовало полутонов, как их не было и в ее новом наряде. В этой обстановке необъяснимой гордости и скрытого ликования я чувствовал себя так, словно таращусь на фейерверки, не зная, по какому поводу устроено празднество. Когда служанка убрала со стола, на нем появился ананас, стоящий полгинеи в это время года, ваза из кантонского фарфора с сушеными личи^[112] и хрустальная тарелка с маринованным имбирем, а также баночка с великолепными первоклассными пикулями, распространявшими обворожительный аромат.

Макфи получал их от одного голландца с Явы, и мне всегда казалось, что тот маринует их в виски или роме. Но вершиной трапезы была мадера той марки, которую можно добыть, лишь хорошо разбираясь в винах и зная нужных людей. К вину прилагалась плетенка из кукурузных листьев с сигарами с той же Мадейры, и конец обеда прошел в молчании и клубах синеватого дыма. Джанет во всем своем великолепии то и дело улыбалась нам и поглаживала Макфи по руке.

- А сейчас мы выпьем, - наконец провозгласил Макфи, потирая подбородок, - за то, чтобы вечное проклятие пало на головы Холдока, Стейнера и Чейза!

Я, естественно, ответил «Аминь», хоть и получил от этой троицы семь фунтов и десять шиллингов наличными. Враги Макфи были моими врагами, к тому же я пил его мадеру.

- Ни слова, ни шепотка. Клянусь!

- Скажи ему, Мак, - кивнула она.

И это было очередным проявлением ее безграничной доброты и супружеской любви. Женщина с более низменным характером разболтала бы все сама, но в Джанет было пять футов и девять дюймов даже без каблуков.

- Мы богаты, - сказал Макфи.

Я пожал обоим руки.

- Мы чертовски богаты, - добавил он.

Я пожал их руки еще раз.

- Мне больше не придется выходить в море, разве что на собственной яхте с маленьким вспомогательным мотором.

- На яхту нам не хватит, - вмешалась Джанет. - Мы действительно довольно богаты, вернее, состоятельны, но не более того. Новое платье для церкви и еще одно - для выездов в театр.

- Сколько же у вас денег? - полюбопытствовал я.

- Двадцать пять тысяч фунтов.

Я с трудом перевел дыхание.

- А мое жалование составляло двадцать-двадцать пять фунтов в месяц!

Последние слова Макфи буквально проревел, словно весь мир состоял в заговоре против него.

- Я все это время отсутствовал, - сказал я. - И не знаю ничего, что произошло с прошлого сентября. Это наследство? Кто-то оставил их вам?

Они в один голос рассмеялись.

- Их нам оставили, - наконец выговорил Макфи, все еще давясь смехом. - Ох, не могу... оставили! Вот это здорово... Конечно, оставили! Джанет, ты слышала? Нет, если ты вставишь это в свой памфлет, выйдет очень забавно... Оставили!.. - Тут он хлопнул себя по бедру и захохотал так, что вино задрожало в графине.

Шотландцы - отличные люди, но у них есть неприятная черта: они слишком долго застревают на одной шутке, в особенности, если никто другой не смог ее понять.

Макфи предавался размышлениям примерно половину сигары, а Джанет в это время жестом привлекла мой взгляд и как бы провела его по комнате - от одной новой вещи к другой. Новый узорчатый ковер, новые, хоть и грубовато сработанные часы с боем между моделями колумбийских яхт с балансирами, новый буфет с инкрустациями, на котором располагалась новая же пурпурная жардиньерка, новая каменная решетка из позолоченной латуни и, наконец, - новое, черное с золотом, пианино.

- В октябре прошлого года правление компании отправило меня в отставку - как только «Бреслау» встал на зимний ремонт. Он провел в море восемь месяцев - двести сорок дней, - и я уже три дня занимался документами к тому моменту, как его перевели в сухой док. При всем при этом, по документам выходило, что компания должна мне меньше трех сотен фунтов - а если точнее, двести восемьдесят шесть фунтов и четыре шиллинга. Никто другой не стал бы восемь месяцев нянчиться с «Бреслау» за такую сумму. Нет, никогда, никогда больше! Пусть хоть потопят все свои корабли, мне на них плевать!..

- Незачем так говорить, - мягко напомнила Джанет. - Мы ведь уже покончили с Холдоком, Стейнером и Чейзом.

«И оправдана мудрость всеми чадами ее»^[113]; любой другой на моем месте затребовал бы добрые восемь сотен. Нашим шкипером был Хэй, вы с ним знакомы. Его перевели на «Торгау», и заставили меня ждать «Бреслау» под командованием сопляка Баннистера. К слову, в то время были очередные выборы в правление компании. Я слышал, что акции продавали кому попало, и теперь большинство членов совета директоров были мне незнакомы. Старый совет никогда бы так не поступил. Они мне доверяли. Но в новом совете все проголосовали за реорганизацию. Юнец Стейнер - сын старого Стейнера - стоял у истоков этого безобразия, и они даже не потрудились поставить меня в известность. Первое, что я узнал как старший механик, было расписание зимних рейсов, где «Бреслау» поставили шестнадцать дней между портом и портом! Шестнадцать дней, вообрази! «Бреслау» хороший корабль, но и в летнее время ему требуется на это восемнадцать дней. А шестнадцать - просто смехотворная чепуха, так я и сказал мальчишке Баннистеру.

- Придется уложиться, - ответил он. - Наверно, не стоило отправлять им счет на триста фунтов.

- А они что, хотят, чтоб их корабли по воздуху летали? - спросил я. - Совет спятил.

- Вот им это и скажи, - был ответ. - А я женатый человек, у меня четвертый ребенок на подходе.

Кстати, ее собственные волосы были того чудесного медно-золотого оттенка, который обычно достается женщинам вместе со сливочной кожей.

- Клянусь, в тот день я был на редкость зол! А поскольку я нежно любил старый «Бреслау», то рассчитывал на некоторое внимание со стороны совета после двадцати лет беспорочной службы. В среду как раз предполагалось заседание, а перед тем я провел ночь в машинном отделении, собирая, так сказать, свидетельства для поддержки моего дела. А потом все им и выложил - прямо в лоб. «Джентльмены, - говорю, - я водил «Бреслау» восемь сезонов и считаю, что с работой справился безупречно. Но если вы решитесь утвердить это, - я помахал перед ними расписанием, - то, клянусь своей профессиональной репутацией, корабль не справится. Можно, конечно, попытаться, но с такими рисками, от которых любой, у кого осталась голова на плечах, просто сбежит».

«А за что, по-вашему, мы платим вам надбавки? - спросил старый Холдок. - Мы же вливаем в «Бреслау» деньги, как воду в решето!».

«Пусть совет решит, - ответил я, - кажутся ли ему непомерной суммой двести восемьдесят семь фунтов за восемь месяцев».

«Мы должны доверять обществу», - сказал младший Стейнер.

«Лучше бы вы доверяли «Бреслау», - сказал я. - Он верно служит вам, как до того служил вашему отцу. Ему необходимо заново укрепить киль, нужны новые палгуны и чистка передних котлов, расточка всех трех цилиндров и перешлифовка всех направляющих. И это только начало. Работы с ним на три месяца».

«Только потому, что один из работников чего-то испугался?» - спросил этот Стейнер.

Я тогда сломал козырек фуражки, которую держал в руках, и возблагодарил Бога за то, что у нас с Джанет нет ребятни и отложено немного деньжат.

«Поймите, джентльмены, - сказал я. - Если «Бреслау» станет шестнадцатидневкой, вам понадобится другой механик!»

«Баннистер не возражает», - сказал Холдок.

«Я говорю о себе, - ответил я. - У Баннистера дети».

«Можете гонять судно хоть в ад и обратно, пока платите лоцманам, но только без меня».

«Какая дерзость!» - возмутился младший Стейнер.

«Да хоть бы и так», - сказал я, уже разворачиваясь, чтобы уйти.

«Считайте себя уволенным. Мы обязаны поддерживать дисциплину в рядах наших служащих», - проквакал старый Холдок, и оглянулся, чтобы проверить, поддерживает ли его совет. Они ничего не ведали, прости их господи, и согласно закивали, выгоняя меня из пароходства после двадцати лет верной и преданной службы.

Я вышел и плюхнулся на скамью неподалеку от швейцара, чтобы прийти в себя. Кажется, я поносил совет директоров последними словами. А потом старый Макриммон из «Макнахтен и Макриммон» вышел из своего кабинета, который расположен на том же этаже, и взглянул на меня, приподняв пальцем одно веко. Ты же знаешь его прозвище - Слепой Дьявол, хотя он ничуть не слеп и вовсе не показался мне дьяволом, когда имел дело со мной... Ему принадлежит «Блэк Берд Лайн», если помнишь.

«Что случилось, мистер Макфи?» - спросил он.

«Старшего механика вышвырнули после двадцати лет службы за то, что он не рискнул гнать «Бреслау» по новому расписанию. Прикиньте, Макриммон», - брякнул я.

Старик пожевал губами и присвистнул.

«Ох, - сказал он. - Новое расписание. Понятно!»

И проковылял в зал собраний, из которого я только что вышел, а его терьер Денди, служивший старику поводырем, остался со мной. То была усмешка судьбы. Через минуту он вернулся.

«Вы отпустили свой хлеб по водам^[114], Макфи, и черт с ним, - сказал он. - Где мой пес? Надо же, у вас на коленях... Он, кстати, разбирается в людях получше этого Стейнера. Что вы там наплели совету, Макфи? Это дорого вам обойдется».

«Бреслау» обойдется им дороже, - ответил я. - Слезай с моего колена, тварь вонючая!»

«Подшипники перегрелись, а? - сказал Макриммон. - Уже тридцать лет прошло с тех пор, как кто-то в последний раз позволил себе сквернословить мне в лицо. Было время, когда я б вас за такое дело с лестницы спустил».

«Да уж, простите великодушно!» - сказал я, поскольку знал, что ему уже не меньше восьмидесяти. - Я ошибся, Макриммон, но когда человеку указывают на дверь лишь за то, что он исполняет свой долг, непросто сдержаться».

«Да уж, слышал, - говорит Макриммон. - А есть ли у вас возражения против трампового грузового парохода? Всего пятнадцать фунтов в месяц, но не зря же говорят, что Слепой Дьявол кормит своих людей лучше прочих. Это мой «Кайт». Приглашаю. Можете поблагодарить терьера, а я не привык к благодарностям. И, к слову, - добавляет он, - что это на вас нашло, что вы решились бросить свое место у Холдока?»

«Новое расписание, - сказал я. - «Бреслау» его не выдержит».

«Тьфу, ну надо же, - сказал он. - А ведь можно было немного солгать, - разогнать корабль так, чтоб показать им скорость, а привести в порт на два дня позже. Чего проще - сказать, что сбавил обороты из-за подшипников, а? все мои люди так делают, и я им якобы верю».

«Макриммон, - сказал я. - Что для девицы ее честь?»

«Самое главное, - был ответ. - Господи, самое главное на свете».

Конечно, не в нашем с ним почтенном возрасте толковать о девичьей чести, но я все-таки сказал:

«Вот именно. Есть только одна вещь, которую ни один из нас ни в торговле, ни в профессиональных делах не сделает ни при каких обстоятельствах. Если я знаю расписание, я привожу корабль вовремя - с оглядкой на возможный шторм. Меньшего, клянусь Богом, я не делал. Но и большего, Бог свидетель, не смогу! Нет таких секретов мастерства, которых я бы не знал».

«Это я слышал, - говорит Макриммон, сухой, как бисквит.

«Но честность в ведении дела для меня святыня, поймите. И я бы не осмелился с этим шутить. Ненадолго форсировать слабую машину - чистое мастерство, но тот мухлеж, которого требует совет, грозит погубить множество жизней. Поверьте, в этом-то я разбираюсь.

«Кайта», грузового парохода линии «Блэк Берд» водоизмещением в двадцать пять сотен тонн и простенькой компаундной машиной. Чем больше была загрузка трюмов и, соответственно, осадка, тем лучше был у него ход. Я добился от «Кайта» одиннадцати узлов, хотя восемь и три десятых раньше были для него нормой. Хорошая кормежка, лучший уголь, новые помпы, отличная команда.

Не было ничего такого, что старик не добыл бы для своего корабля, - за исключением краски. Вот с ней у Макриммона были проблемы. Выбить из него краску было не проще, чем выдернуть его последний зуб. Он приходил в док, где его корабли позорились на весь свет пятнами ржавчины, и начинал ныть и восклицать, что выглядят они просто превосходно. У каждого судовладельца свои пределы, я это не раз замечал, и вот для Макриммона это была краска. Но зато к его двигателям можно было подойти без риска для жизни, и при всей его слепоте я видел, как он отказал пятерым посредникам, одному за другим, стоило мне только ему кивнуть, а его загоны для перевозки скота на борту были обустроены с расчетом на зиму в Северной Атлантике. Понимаешь, что это значит? Макриммон и «Блэк Берд Лайн», да благословит их Господь!

О, я еще забыл сказать, что корабль наш принимал на нос тяжелую волну и сопел себе при двадцати узлах встречного ветра на сорока пяти оборотах в минуту и трех с половиной узлах, и при этом машины дышали мягко и тихо, как спящий младенец. Шкипером нашим был Белл, и хоть между командами и судовладельцами теплых отношений отродясь не бывало, все мы любили старого Слепого Дьявола и его пса, да и мы, я уверен, ему нравились. Было у него чуть побольше двух миллионов фунтов стерлингов, и никакой при этом любви к дальним родственникам. Деньги жуткая штука, когда их много, - особенно для одинокого человека.

Я дважды сводил «Кайт» в рейс, когда до нас дошли слухи о поломке на «Бреслау», которую я и предсказывал. Механиком там стал Кальдер - этот не смог бы даже буксир провести по Соленту^[115]. Чтобы добавить оборотов, он приподнял машины над рамами, и в результате они окончательно сорвались с крепежа и превратились в кучу лома. Днище было пробито, «Бреслау» залило через сальники дейдвуда по кормовую переборку, и судно дрейфовало, а семьдесят девять пассажиров тряслись и пищали на борту, пока «Камал аль Заман» с линии «Рамси энд Голд Картахена» не взял его на буксир за пять тысяч семьсот сорок фунтов, которые и получил впоследствии через адмиралтейский суд. Пять тысяч семьсот сорок фунтов, включая судебные издержки, плюс потребность в новых машинах! Лучше б они оставили меня на старом расписании!

расходы на ремонт, кормили команду остатками и объедками, но, в противоположность Макриммону, маскировали свои недостатки краской и дешевой позолотой. Кого Бог хочет погубить, того лишает разума, так-то.

В январе мы встали в сухой док, а в соседнем ремонтировался «Гроткау», их большой грузовой пароход, который раньше звался «Дорабелла» и ходил на линии «Пиган, Пиган и Уэлш». Эта сработанная на «Клайде»^[116] плоскодонная железка с куриной грудью, слабыми двигателями, тупым носом и пятью и пятью тысячами тонн водоизмещения не могла ни толком повернуть, ни разогнаться, ни остановиться при надобности. Руля она слушалась не сразу, ей надо было поворочаться и почесаться, чтобы задом заползти в док. Но Холдоку и Стейнеру эта посудина досталась по дешевке, и они раскрасили ее, как вавилонскую блудницу, а мы для краткости называли ее просто «Шлюхой». Я отправился повидать молодого Баннистера - он вынужден был ходить на том, что совет прикажет, и вместе с Кальдером их перевели на эту плавучую коровью лепешку, - ну а во время разговора я заглянул в док, где она стояла. Обшивка была вся изъедена коррозией, и работяги, которые ее красили и перекрашивали, только и делали, что смеялись над ним. Хуже было другое. У этой посудины был большой и неуклюжий гребной винт Трешера, чуть ли не двадцатифутовый, и на конце гребного вала, сразу за ступицей, виднелась здоровенная трещина, в которую можно было засунуть перочинный нож. Жуткое дело!

«Когда твоему судну заменят гребной вал? - спросил я у Баннистера.

Он сразу понял, о чем я.

«Да это чепуха, поверхностный изъян», - сказал он, отводя взгляд.

«Поверхностный, говоришь? - сказал я. - С таким нарушением целостности в море выходить нельзя».

«Сегодня вечером ее зашпаклюют, - сказал он. - Я женатый человек, и... ты же знаешь наш совет!»

Ну я ему и сказал, что обо всем этом думаю. А ты же знаешь, какое эхо в сухом доке? Я поднял голову и увидел молодого Стейнера, который слушал меня сверху, и, клянусь, он обрушился на меня с такими словами, что мира между нами не могло быть во веки веков. Я у него оказался и шпионом, и замаравшим свою честь механиком, и тем, кто плохо влияет на молодого капитана. Под конец он посулил засудить меня за клевету, но как только я стал подниматься вверх по трапу, Стейнер смылся - и вовремя, потому что я швырнул бы его в док, если б поймал. А наверху я встретил Макриммона с Денди, который натягивал поводок, чтоб провести старика среди рельсовых путей.

«Макфи, - сказал он. - Я тебе плачу не за драки с «Холдоком, Стейнером, Чейзом и компанией» всякий раз, как ты их увидишь. Что у вас тут творится?»

«Ничего особенного, просто гребной вал у них сгнил, как капустная кочерыжка. Да сходите сами взгляните, мистер Макриммон. Сплошная комедия».

«Я опасаюсь этого болтуна Стейнера, - сказал он. - Просто скажи, в чем там у них проблема и насколько это серьезно».

«Трещина в семь дюймов прямо за ступицей. Ничто на свете не удержит их винт на месте, он вот-вот оторвется».

«Когда?»

«Откуда мне знать?!» - сказал я.

«В том-то и дело, в том-то и дело... - пробормотал Макриммон. - У всех есть свои пределы. Ты уверен, что это действительно трещина?»

«Да это целое ущелье, - сказал я, потому что у меня не было других слов, чтобы описать масштаб проблемы. - А молодой Баннистер болтает, что это всего лишь поверхностный дефект!»

«Ну, думаю, нам следует заниматься собственными делами. Если у вас на борту этой посудины есть друзья, Макфи, почему бы не пригласить их на обед в «Рэдли»?»

«Я подумывал о скромном чаепитии в моей каюте, - ответил я. - Механикам сухогрузов не по карману тамошние цены».

«Нет и нет! - сказал мне старик. - Только не в каюте. Они будут смеяться над моим «Кайтом» из-за того, что тот не вымазан краской, как их «Шлюха». Пригласите их в Рэдли, Макфи, и пришлите мне счет. А благодарить, как вы помните, надо моего терьера, а не меня. Я не привык к благодарностям».

«Мистер Макфи, это не старческое слабоумие».

«Боже упаси! - сказал я, чуть не выскочив из собственной шкуры, потому что только-только подумал именно об этом. - Вы вполне можете позволить себе маленькое чудачество, мистер Макриммон».

Клянусь, старый дьявол так смеялся, что в итоге чуть не сел на Денди.

«Пришлите мне счет, - повторил он. - Я давно не пью шампанское, вот и расскажете мне, каково оно нынче на вкус».

«Рэдли». И там мы заняли отдельный кабинет - будто владельцы яхт из Кауса.

Макфи улыбнулся и откинулся на спинку стула, вспоминая.

- А потом? - спросил я.

- Мы ведь не пьяницы в полном смысле этого слова, но в «Рэдли» надрались до положения риз. Взяли шесть больших бутылок сухого шампанского и к нему - бутылку виски.

- Хочешь сказать, что вам четверым хватило по полторы бутылки шампанского на брата, не считая виски? - удивился я.

собрался отправиться к Стейнеру в два часа пополуночи и расквасить ему физиономию. Праведный Боже, как они оба проклинали совет и «Гроткау», гребной вал, машины и все прочее! В тот вечер никто даже не заговаривал о «поверхностных дефектах» - и без того все было ясно. Молодой Баннистер и Кальдер пожали друг другу руки и поклялись отомстить совету директоров любой ценой, за исключением той, которая приведет их к потере мореходных сертификатов. Вот и заметь, как мнимая экономия губит дело! Мало того, совет кормил их, как свиней, а я давно заметил, что, когда дело касается желудка, в шотландцев вселяется дьявол. Если мой народ хорошо кормить, он протащит на своем горбу через Атлантику даже землечерпалку, но при паршивой жратве и служба будет паршивой - так уж ведется по всему миру.

Счет отправился к Макриммону, и он ни слова не говорил мне до конца недели, когда я явился к нему за краской. Вот тогда-то мы и узнали, что «Кайт» задерживается в ливерпульском порту.

«Оставайтесь на месте, - сказал Слепой Дьявол. - Вы что там, все еще купаетесь в шампанском? «Кайт» не выйдет из порта, пока я не отдам приказ, и... и как вообще я могу сейчас покупать краску, если «Ламмергейер» застрял в доке на неизвестный срок, а?»

Он говорил о нашем большом сухогрузе - механиком там был Макинтайр, - и я знал, что из ремонта ему не выйти раньше, чем через три месяца.

«Старик спятил, - сказал мне клерк. - Он вывел из дела «Ламмергейер» - и это в такое время!»

«Может, у него есть на то причины», - сказал я.

«Причины? Да у него просто маразм!»

«В маразм я не поверю, пока он не отдаст приказ красить наши суда», - сказал я.

«Так именно это он и сделал - хотя сейчас южноамериканские фрахты стоят выше, чем можно было даже мечтать. Он велел их красить... красить... красить!!! - Маленький клерк просто приплясывал, как цыпленок на сковородке. - Пять тысяч тонн потенциального груза гниют в доке, а он выделил деньги на краску в четвертьфунтовых баночках, потому что большие банки, видите ли, разрывают ему сердце. Спятил, говорю вам, определенно спятил. А тем временем «Гроткау» - единственное на данный момент доступное судно - забирает себе каждый фунт в Ливерпуле, который должен был стать нашим!»

Я тоже подивился такой глупости - учитывая при этом обед у «Рэдли».

«Можете на меня таращиться сколько угодно, Макфи, - сказал мне наш главный клерк. - Но сейчас моторы, подвижной состав, фермы для мостов - и пианино, и женские шляпки, и всяческие бразильские дорогущие штучки грузят на «Гроткау» - а «Ламмергейер», видите ли, обстоятельно красят!»

Черт, мне показалось, он сейчас упадет и забьется в судорогах.

А сказать я мог только одно: «Делай что должен, и будь что будет».

«Кайте» Макриммона все равно сочли спятившим, а Макинтайр с «Ламмергейера» выступил за то, чтобы запереть его в сумасшедшем доме ао какому-то там хитрому пункту, который он отыскал в правилах судоходства. И при этом всю неделю цены на фрахт в Южную Америку росли и росли. Стыд и позор!

Когда же Белл наконец получил приказ вести «Кайт» из дока в Ливерпуль с водным балластом, Макриммон зашел к нам попрощаться и при этом все время сокрушался и ныл по поводу центнеров краски, потраченных им на «Ламмергейер».

«Я жду от вас покрытия этих затрат, - вдруг заявил он. - И надеюсь, что вы их покроете! Бога ради, почему вы еще не отчалили? Вы что, специально тут в доке прохлаждаетесь?»

«А каковы наши шансы, Макриммон? - спросил Белл. - Мы все равно на день опаздываем на ярмарку фрахтоы ы Ливерпуле. «Гроткау» сгреб все заказы, которые могли бы стать нашими, будь у нас «Ламмергейер».

Макриммон в ответ захихикал - ну прямо идеальная картина старческого слабоумия. Брови у него заплясали вверх и вниз, как у гориллы.

«Приказы получите в запечатанном виде, - сказал он, хмыкая и почесываясь. - Вон они. На конвертах указано время, когда их надо вскрыть».

Когда старик сошел на берег, Белл, пошелестев конвертами, сказал: «Нам придется ползти вдоль южного побережья. Дополнительные распоряжения будут сориентированы по погоде. Теперь в его безумии больше нет никаких сомнений».

«Кайт» вдоль берега - погода была отвратная - и ждали распоряжений по телеграфу, что для шкиперов сущее проклятие. Когда мы добрались до Холихеда, Белл вскрыл последний конверт с последними инструкциями. Я как раз был в рубке, и он швырнул мне бумагу, возопив: Ты когда-нибудь видел что-то подобное, Мак?»

Не скажу, что именно написал Макриммон, но он оказался далеко не безумен. Когда мы добрались до устья реки Мерси, дул юго-западный ветер, а утро выдалось промозглым. Море и небо были одинаково серо-зелеными. Ливерпульская погода, как тут говорят. Там мы и встали на рейд под дружные проклятья команды. На корабле ничего не утаишь. Они тоже считали макриммона сумасшедшим.

А потом мы увидели «Гроткау», которая гудела сиреной, покидая с отливом порт: перегруженную до предела, сверкающую свежевыкрашенной трубой, шлюпками и всем прочим. Выглядела посудина в точности как та самая шлюха, да и перхала она так же. Кальдер рассказал мне за обедом в «Рэдли», что творилось с ее машинами, но я и на слух мог это определить за две мили. Ну, мы тоже снялись, догнали ее и пристроились в кильватере, громко шлепая по воде, а ветер все крепчал - надвигался солидный шторм. К шести пополудни он был умеренным ближе к сильному, а к середине вахты юго-восточный ветер показал себя во всей красе.

«Она будет жаться к Ирландии при таком ветре», - сказал Белл.

Я стоял рядом с ним на мостике, следя за бортовыми огнями «Гроткау». Мы держали в поле зрения и зеленый, и красный.^[117]{5} Пассажиров, с которыми пришлось бы считаться, у нас не было, а поскольку все взгляды были прикованы к «Гроткау», мы чуть не влетели под лайнер, возвращавшийся в Ливерпуль. Белл едва успел вывернуть «Кайт» из-под носа лайнера, и между двумя мостиками пронесся шквал ругани.

В дальнейшем мы сели на хвост «Гроткау» и провели там следующие два дня - посудина сбросила ход до пяти узлов, и мы неторопливо плелись к Фастнету.

- Но вы ведь не проходите Фастнет на пути к южноамериканским портам, верно? - спросил я.

«Гроткау», а эта калоша была не в состоянии справляться с такой непогодой. Но, зная то, что я знал о состоянии судна, я не мог винить в этом молодого Баннистера. Начинался североатлантический зимний шторм - снег с дождем при сильном ледяном ветре. В такие дни словно сам дьявол разгуливает по морю над глубинами, вспенивая гребни волн и прикидывая, кого бы потопить. Эта девка еще кое-как держалась, но через четверть часа она вышла за острова Скеллит, подхватила юбки и помчалась спасаться к мысу Данмор-Хед. Ох и мотало же ее!

«Они правят к Смервику», - сказал Белл.

«Они бы уже попытались свернуть к Вентри, если бы направлялись туда», - ответил я.

«При таком шторме у них трубу сорвет, - сказал Белл. - И почему это Баннистер не может держать корабль носом к открытому морю?»

«Все дело в гребном валу. При таких трещинах любая болтанка лучше хода по гребням^[118]», - сказал я.

«При такой погоде трудно не угробить парораспределительный механизм», - сказал Белл. Его борода и усы примерзли к штормовке, с подветренной стороны брызги образовали на ней толстую ледяную корку. Идеальная зимняя погодка для Северной Атлантики!

Море сорвало все три наших шлюпки, а шлюпбалки скрутило в бараний рог.

«Плохо, - заметил Белл, глядя на это. - Без шлюпки нам не завести буксир».

Для абердинца Белл был весьма рассудительным.

«Кайта». Веришь или нет, но с верфи «Клайд» не сходило более мощных кораблей его класса! Кинлох, мой помощник, знал это не хуже меня. Он как раз сушил носки на главном парораспределителе и расчесывал бакенбарды тем гребнем, который Джанет подарила мне в прошлом году, - в общем, вел себя так, словно мы отстаивались в порту. Я проверил соленость воды в котле, заглянул в топки, потрогал подшипники, поплевал на упорный и перекрестил его на всякий случай, а перед тем как снова подняться на мостик, снял с кожуха носки Кинлоха.

Там Белл передал мне управление, а сам пошел вниз погреться. К тому моменту, как он вернулся, у меня перчатки примерзли к ручкам штурвала и смерзлись ресницы. Идеальная зимняя погодка для Северной Атлантики, как я уже говорил.

Штормовой ветер держался всю ночь, мы шли лагом к волне, от чего старый «Кайт» скрипел от носа до кормы. Я убавил обороты до тридцати... нет, до тридцати семи. Утром пошла длинная зыбь, и «Гроткау» понесло на запад.

«До Рио она доползет, с винтом или без него», - сказал Белл.

«Прошлая ночь сильно ее потрепала, - ответил я. - Скоро ей конец, попомни мои слова».

^[119]. А на следующий день нас занесло уже к восемнадцатому градусу западной долготы и на пятьдесят первый градус северной широты - то есть поперек всех традиционных североатлантических курсов. при этом мы не теряли «Гроткау» из виду, подбираясь ближе по ночам и немного отставая днем. После шторма ударил мороз, ночи были темными и глухими.

В пятницу вечером я был в машинном отделении, и в середине моей смены Белл передал по переговорной трубе: «Она это сделала!» - после чего я сразу поднялся на мостик.

«Гроткау» оторвалась от нас к югу, и вывесила три красных огня один над другим, - сигнал о том, что пароход вышел из строя.

«Вот оно, буксируемое судно, - сказал Белл, облизываясь. - И стоить оно будет больше, чем «Бреслау». Вперед, Макфи!»

«Подожди немного, - сказал я. - Здесь в море полно других кораблей».

«Еще бы, - сказал Белл. - Сама судьба просится в руки. Что скажешь, дружище?»

«Пусть поболтаются до рассвета. Они в курсе, что мы здесь. Если Баннистеру экстренно понадобится помощь, он выпустит красную ракету».

«При чем тут проблемы Баннистера? Мы дождемся, что какая-нибудь лохань уведет добычу прямо у нас из-под носа», сказал он и крутанул штурвал.

«Баннистер предпочтет отправиться домой на лайнере и обедать в кают-компании. Помнишь, что они говорили про свой рацион от «Холдока и Стейнера» в тот вечер в «Рэдли»? Так что держись подальше от них. Одно дело буксировка, но за покинутое командой судно мы получим в десять раз больше».

«А-а! - сообразил Белл. - Так вот что у тебя на уме, Мак? Я люблю тебя, как брата! Остаемся на месте, пока не рассветет». - И он повел нас в сторону от крашенной шлюхи, потерявшей ход.

Но тут с ее носа взлетела ракета, две взлетели с мостика, а на корме загорелся фальшфейер. А затем они еще и бочку с мазутом подожгли на носу.

«Они тонут, - разочарованно сказал Белл. - Все пропало, и я получу разве что новый ночной бинокль за то, что подберу юного Баннистера, - вот дурак-то!

«Успокойся и посмотри внимательно, - сказал я. - Они находятся к югу от нас. Баннистер не хуже меня знает, что нам хватило бы и одной ракеты. Он не стал бы просто так устраивать фейерверк. Слышишь их сигналы?»

Сирена «Гроткау» гудела и гудела минут пять, а потом опять полетели ракеты - ни дать ни взять, сельская ярмарка.

«Это не для тех, кто занят обычным каботажем, - сказал Белл. - Ты прав, Мак. Это для салона, полного пассажиров».

Он поморгал и взглянул в ночной бинокль туда, где к югу от нас появилось темное пятно.

«Что там у тебя?» - спросил я.

«Лайнер, - ответил он, - Вон его ракета... Надо же - разбудили капитана с золотыми галунами, а теперь уже и всех пассажиров... Включают свет, каюта за каютой! А вон еще ракета! Спешат на помощь погибающим в океанской бездне».

«Дай-ка бинокль!» - сказал я, но Белл выплясывал на мостике, как оглашенный.

«Почта-почта-почта! - распевал он. - У этих парней контракт с правительством на доставку срочной почты, а коли так, Мак, чтоб ты знал, они обязаны спасать жизни в море, но не могут никого брать на буксир! Не могут, не могут! Вон их ночной сигнал - они будут там через полчаса!»

«Олух чертов! - рявкнул я. - Мы же тут светим всеми нашими габаритами! Ох, Белл, ну ты и дурачина!..»

Он скатился с мостика вперед, а я помчался на корму, и никто не успел бы и глазом моргнуть, как наши ходовые огни были погашены, люк машинного отделения прикрыт, и мы затаились в непроглядной тьме, следя за тем, как приближаются огни лайнера, которому сигналила «Гроткау». Лайнер шел где-то под двадцать узлов, все каюты сияли, шлюпки на талях покачивались на ветру. Все делалось с размахом, и уложились они за час. Лайнер остановился, как швейная машинка миссис Холдок, вниз с борта спустили трапы, затем на воду легли шлюпки. Минут десять спустя послышались одобрительные крики пассажиров, и они продолжили движение.

«Теперь они будут рассказывать об этом до самой смерти, - заметил Белл. - Спасение в море, глубокой ночью, красивое, как на театральной сцене. Молодой Баннистер и Кальдер будут пить виски в салоне, а через шесть месяцев Британский совет по торговле и мореплаванию вручит капитану лайнера новехонький бинокль. С какой стороны ни посмотри - везде сплошное человеколюбие».

Мы дождались рассвета, лежа в дрейфе - даже глаз не сомкнули, таращась на «Гроткау», который слегка задрал нос, словно насмехаясь над нами. Выглядела эта калоша просто смехотворно.

«У нее течь в кормовом отсеке, - сказал Белл, - иначе с чего бы ей задирать нос? Гребной вал проделал там дыру - а у нас нет шлюпок. И вот эти три сотни тысяч фунтов - по самым скромным прикидкам - сейчас потонут прямо у нас на глазах! Что делать?»

Он за минуту буквально раскалился: наш капитан был темпераментным парнем.

«Подойди к ней как можно ближе, - сказал я. - Дай мне спасательный жилет и леер, я поплыву туда».

Море было неспокойное, а ветер холодный, жутко холодный, но команда «Гроткау» спускалась в шлюпки по трапу, словно пассажиры, и трап этот так и остался висеть с подветренного борта, почти касаясь воды. Проглядеть такое приглашение было все равно что плюнуть в лицо улыбнувшемуся тебе провидению. Между бортами оставалось меньше пятидесяти ярдов, когда Кинлох как следует смазал меня жиром за камбузом, а когда корабли поравнялись, я отправился за борт - спасать наши три сотни тысяч фунтов.

Холод был зверский, но я с умом подошел к делу и вскоре уже карабкался наверх, цепляясь за перекладины трапа, с такой скоростью, что успел ободрать оба колена об этот трап и вывалиться на палубу раньше, чем корабль снова качнуло. Привязав леер к обрешетке, я прошлепал на корму в каюту молодого Баннистера. Там я растерся всем, что только нашел, а потом натянул сухую одежду из гардероба капитана, и кровь опять побежала по моим жилам. Три пары одних подштанников - и этого мне показалось мало. Сроду я еще так не замерзал.

«Гроткау», как уже было сказано, «присел» на корму. Винт с оконечным валом отвалились, и все механизмы сдвинулись назад. В машинном отделении перекатывалась туда-сюда вода, черная и жирная. Стояла она где-то на пяти-шести футах. Водонепроницаемая дверь в котельное отделение была закрыта, но весь этот беспорядок меня слегка смутил. Правда, только на минуту и только потому, что я, если можно так выразиться, был не так спокоен и рассудителен, как обычно. Я снова огляделся, чтобы удостовериться. Внизу была всего лишь черная вода из льял: мертвая вода, которая попала туда по счастливой случайности.

- Макфи, я, конечно, всего лишь пассажир, а не моряк, - заметил я, - но вы ведь не хотите сказать, что шесть футов воды в машинном отделении можно назвать «счастливой случайностью»?

- Я всего лишь констатирую факты - простые и естественные, - возразил Макфи. - Шесть или семь футов грязной воды в машинном - крайне угнетающее зрелище, если ты знаешь, что вода продолжает прибывать. Но я уже понял, что ничего подобного не происходит, и поэтому, заметь, не стал так уж огорчаться.

- Это хорошо, но я хотел бы поподробнее, - сказал я.

- Да ведь я уже сказал. Шесть футов или чуть больше. Плюс фуражка Кальдера, плавающая на поверхности.

- Видимо, когда началась паника из-за отвалившегося винта, двигатели стали разгоняться и разгоняться, и в тот момент Кальдер вполне мог уронить ее. Помнится, я однажды видел его в этой фуражке в Саутгемптоне...

- Бог с ней, с фуражкой. Я хочу знать, откуда взялась вода, почему она там плескалась, и откуда, Макфи, у вас появилась уверенность, что это не течь?

- По одной причине - вполне достаточной и основательной.

- Так сообщите ее мне.

- Что, простите?

- В общем, я снова поднялся на палубу, и Белл крикнул мне с мостика - мол, как дела?

«Идти сможет, - крикнул я в ответ. - Бросай мне буксирный трос и отправляй человека на помощь. Я затащу его на борт на спасательном леере».

Я видел, как парни из палубной команды качают головами, и ветер донес до меня пару крепких ругательств. Потом Белл сказал:

«Они в себе не уверены, в такую воду готов лезть только Кинлох, а мне некем его заменить».

«Тогда моя доля будет больше, - сказал я. - Справлюсь и в одиночку».

Тут одна из этих сухопутных крыс спрашивает:

«Как думаешь, Макфи, там безопасно?»

«Ничего не могу гарантировать, - отвечаю я. - Кроме, разве что, того, что отлуплю кое-кого за задержку».

«У нас остался всего один спасательный жилет, но его не могут найти, иначе я бы приплыл».

«Бросайте мне эту Иезавель^[120]», - распорядился я, потому что у меня заканчивалось терпение, и они схватили добровольца, прежде чем он понял, что происходит, обвязали моим леером и вышвырнули за борт. Мне пришлось тащить его всю дорогу, выбирая трос, а когда я вытряс из него соленую воду, доброволец очень обрадовался, потому что оказалось, что он вообще не умел плавать.

К спасательному лееру они привязали двухдюймовый проводник, а к нему - буксирный трос. Я закрепил проводник на барабане ручной лебедки на носу, и мы с добровольцем изрядно попотели, затаскивая буксирный трос на борт и закрепляя его на кнехтах «Гроткау».

«Кайт» так близко, что я даже начал побаиваться столкновения, которого прогнившая обшивка «Гроткау» точно не пережила бы. Затем он перебросил мне еще один спасательный леер, и мы двинулись на корму, где заново проделали ту же утомительную работу со вторым тросом.

В этом Белл был прав: нам предстояло долго буксировать судно, и хотя до сих пор провидение нам помогало, слишком уж полагаться на удачу не стоило. Когда второй буксирный трос был надежно закреплен, я крикнул Беллу выбрать слабину и отправляться домой.

Тот, второй, помогал мне в работе только тем, что без конца клянчил выпить, но я строго приказал ему заняться снастями, а потом встать к рулю, потому что сам я собирался отдохнуть. Как он держал курс - это просто жуть. Но, по крайней мере, он цеплялся за штурвал и вертел его с умным видом, хоть я и сомневаюсь, что посудина это чувствовала. А я отправился прямиком на койку молодого Баннистера и уснул как убитый.

Проснулся я зверски голодным и сразу ощутил довольно сильную качку. «Кайт» спокойно пыхтел, делая четыре узла, а вот «Гроткау» то зарывалась носом, то зависала, то начинала рыскать. Просто позорная буксировка. Но хуже всего оказалось с едой. Я рыскал и на камбузных полках, и в кладовых, и в лазарете, и в каютах, но обнаружил только такое, что не рискнул бы предложить даже кардифскому углекопу, а вы же знаете, что говорят про кардифских парней: они готовы лопать даже шлак, лишь бы не тратиться. Еда здесь была просто тошнотворной!

Ничего не поделаешь - оставалось следить за буксирными тросами и кормой «Кайта», которая разводила белую пену, когда поднималась на волне. Я запустил вспомогательный паровой насос и выкачал воду из машинного отделения. На корабле не должно оставаться незаконченных дел. Когда там стало почти сухо, я спустился в туннель гребного вала и обнаружил, что протекает он совсем немного - через дейдвудный сальник, но в остальном не было ничего серьезного. Винт отлетел начисто, будто ножом срезанный, как я и предполагал, и Кальдер, судя по всему, ждал этого момента, положив руку на рукоятку управления. Так он мне потом и сказал, когда мы встретились на берегу. В машине ничего не перекосилось и не сломалось. Двадцатифутовый винт просто скользнул на дно Атлантики - так же просто, как человек умирает в положенный ему срок.

«Гроткау». Ее шлюпки размолотило о шлюпбалки, там и сям не хватало поручней, пару вентиляционных кожухов сорвало и унесло, кран-балки погнуло волнами, но крышки люков были в порядке, да и другого серьезного урона я не обнаружил.

Весь день я валялся в койке и читал «Женоненавистник», лучшую книгу Чарли Рида, потихоньку потягивая спиртное. Это была выматывающая работа. Восемь дней на борту «Гроткау» - и ни разу я не был сыт. Как же винить сбежавшую с нее команду?

Вы хотите знать, как там вел себя мой доброволец? Его я заставлял трудиться в поте лица, чтоб не мерз. Раз у нас даже дошло до драки, когда мы замеряли глубину лотом, после чего я остался приглядывать за тросами на кнехтах и дышать целебным морским воздухом.

Честно говоря, я там чуть не помер от голода и холода, а «Гроткау» тащилась, как баржа, и Беллу приходилось постоянно с ней возиться, чтобы привести к ветру или сменить курс. Да и Ла-Манш был в те дни перегружен. Мы долго ждали просвета, а потом едва не столкнулись с тремя рыбачьими шлюпами, а оттуда нам прокричали, что мы идем слишком близко к Фалмуту^[121]. Потом нас с «Кайтом» чуть не разделил пьяный иностранный фруктовоз, нацелившийся к берегу прямо между нами.

буксирным тросом виднелся Эддистон^[122], и, боже, это было так же верно, как причитания Макриммона над моим счетом за краску! Мы были так близко, так близко к цели! Белл круто развернул «Кайт», едва не сорвав с «Гроткау» кнехты, а когда мы оказались за плимутским волнорезом, я возблагодарил Творца, опустившись на колени в каюте молодого Баннистера.

Первыми на борт поднялись Макриммон и Денди. Я разве не говорил, что, согласно приказу, мы должны были доставить все найденное нами в море в Плимут? Старый дьявол выехал сюда в тот же час, как сложил два и два, выслушав исповеди Кальдера и команды «Гроткау», едва те сошли со сходней лайнера. И успел вовремя. Я уже проорал Беллу, чтобы прислал чего-нибудь поесть, и он отправил мне обед в той же шлюпке, что везла Макриммона, соблаговолившего посетить и меня. Старик улыбался, хлопал себя по бедрам и семафорил бровями, пока я ел.

«Ну и как «Холдок, Стейнер и Чейз» кормит своих людей?» - поинтересовался он.

«Сами видите, - сказал я, вышибая пробку из очередной бутылки пива. - Я не нанимался голодать, Макриммон».

«Как и совершать заплывы в шторм, - ответил он, потому что белл уже рассказал ему о том, как я тащил трос. - Ну, полагаю, в накладе вы не останетесь. Какой фрахт мы могли бы взять на «Ламмергейер», чтобы получить четыре сотни тысяч фунтов? А, Макфи? Клянусь, это вырвет печень «Холдоку, Стейнеру, Чейзу и компании». Верно, Макфи? И что - я по-прежнему страдаю старческим слабоумием? Или я уже не сумасшедший - по крайней мере, до тех пор, пока не прикажу красить «Ламмергейер»? А, Макфи? Денди, можешь смело задрать тут лапу!.. И что - была там вода в машинном отделении?

«Могу заявить беспристрастно, - ответил я, - сколько-то воды там имелось».

«Они решили, что корабль тонет, когда оторвался винт, - проскрипел старик. - Вода прибывала с невероятной скоростью. Кальдер говорил, что им с Баннистером жалко было покидать судно».

А я подумал об обеде в «Рэдли», и о том, чем мне пришлось питаться последние восемь дней.

«Да уж, наверняка жалко», - сказал я.

«Но команда не хотела и слышать о том, чтобы остаться и тащиться в порт под парусом. Все возмущались и говорили, что еще задолго до того все они перемрут с голода».

«И перемерли бы, если б остались», - сказал я.

«По словам Кальдера, на борту был практически бунт».

«Вам известно больше, чем мне, Макриммон, - сказал я. - Откровенно говоря, раз уж все мы в одной лодке, скажите: кто открыл забортный клапан?»

«А, так вот в чем было дело, в клапане? - спросил старик, и я увидел, что он в самом деле удивлен. - Забортный клапан, значит?»

«Я думаю, что именно он. Все было задраено, когда я поднялся на борт, но кто-то затопил машинное отделение футов на шесть, а потом закрыл клапан сверху дистанционной передачей».

«Надо же! - усмехнулся Макриммон. - Неблагодарность человеческая не знает пределов. Но если это всплывет в суде, «Холдок, Стейнер и Чейз» изрядно опозорятся».

«Я спрашиваю лишь из чистого любопытства».

«Мой пес страдает тем же недугом. Денди, надо бороться с чрезмерным любопытством, оно заводит маленьких терьеров в беду и никогда не кончается ничем хорошим. Где находился «Кайт», когда тот расфранченный лайнер снимал команду с «Гроткау»?»

«Там же, совсем неподалеку», - ответил я.

«И кому из вас двоих пришла мысль погасить ходовые огни?» - спросил он, подмигивая.

«Денди, - обратился я к терьеру, - нам обоим стоит поумерить любопытство. Очень уж это невыгодная штука. И каковы, по-твоему, наши шансы на вознаграждение за спасенное имущество, Денди?»

Старик смеялся, пока не раскашлялся.

«Возьмешь, что я тебе дам, Макфи, и останешься доволен. Боже, и на что только люди тратят свое время, когда стареют!.. Возвращайся на «Кайт», да поживее. Я совсем забыл, что в Лондоне вас ждет чартер на Балтику. И это будет, полагаю, ваш последний рейс, разве что захотите выйти в море ради собственного удовольствия».

Представители судовладельца уже поднимались на борт, чтобы заняться кораблем и отбуксировать его дальше. Так что я передал Стейнеру его посудину и вернулся обратно на «Кайт». Стейнер стал было по привычке задирать нос, но Макриммон этот самый нос ему живо натянул, заявив:

«Вот, кстати, тот человек, которому вы обязаны судном - и должны денег. Стейнер, денег! Позвольте представить вам мистера Макфи. Вы, возможно, встречались и раньше, но как-то вам не везет на хороших людей, что на суше, что в море!»

Этот Стейнер зыркнул так, будто готов был сожрать старика целиком, а тот кашлял и посвистывал во все свои старые бронхи.

«Вы еще не получили призовые», - сказал Стейнер как бы с намеком.

«Нет, конечно же, еще нет! - ответил старик, и его скрипучий голос был слышен, наверно, даже на берегу. - Но у меня есть два миллиона фунтов стерлингов, а наследников нет, и если ты, щенок, вздумаешь со мной тягаться в судах, я выставлю фунт против фунта - до последней монеты. Ты меня знаешь: я Макриммон из «Макнахтен и Макриммон»!»

Уже садясь в шлюпку, он процедил сквозь зубы:

«Господи, я четырнадцать лет ждал возможности разорить эту паскудную фирмочку, и теперь, с Божьей помощью, я это сделаю!»

«Кайт» болтался в Балтийском море, пока старик делал свое дело. Но мне известно, что асессоры оценили «Гроткау» со всем ее грузом в триста шестьдесят с чем-то тысяч фунтов, поскольку перечень содержимого ее трюмов больше походил на описание рога изобилия, - и Макриммон получил треть этой суммы за спасение покинутого командой корабля. Видите ли, есть огромная разница между буксировкой судна с командой и буксировкой судна, брошенного на произвол судьбы, - и эта разница исчисляется в фунтах стерлингов. Сверх того, две трети команды «Гроткау» выразили желание дать показания о злоупотреблениях с продовольствием на судне, а насчет гребного вала в Совет по торговле и мореплаванию отправилась докладная Кальдера, и попади эта докладная в суд, дело могло бы обернуться для компании-судовладельца совсем плохо. Так что тягаться с нами в суде они даже не пытались.

Когда «Кайт» вернулся, Макриммон заплатил мне и Беллу лично, а остальной команде pro rata^[123] - так это, кажется, называется. Моя доля - вернее, наша с Джанет доля, - составила ровно двадцать пять тысяч фунтов стерлингов.

При этих словах Джанет вскочила и поцеловала его.

отделение «Гроткау». Я знаю, до какой степени Макриммон их ненавидел, но он точно не приложил к этому руку. Как и Кальдер - поскольку, когда я его об этом спросил, он чуть не полез в драку. Для Кальдера это было бы высшей степенью профессиональной непригодности - я имею в виду не драку, а открытие кингстона в таких обстоятельствах. Но все же я довольно долго думал, что это сделал он. Я был почти уверен, что он поддался соблазну.

- А теперь что вы об этом думаете? - спросил я.

- Ну, я склоняюсь к тому, что это один из тех случаев, которые напоминают нам, что все мы в руках высших сил.

- Я не это имею в виду. Но наверняка какой-то оголодавший смазчик или, может, кочегар, открыл его ненадолго, чтобы уж с гарантией покинуть борт «Гроткау». Когда видишь, что машинное отделение затоплено, это деморализует, особенно после любой аварии механизмов деморализует и сбивает с толку. Так или иначе, он добился того, чего хотел: вся команда отправилась на лайнер, вопя во всю глотку, что «Гроткау» вот-вот затонет. Но что любопытно, то это последствия. Вполне вероятно, что в данный момент он возится с машинами на борту другого торгового парохода, а я нахожусь здесь - с двадцатью пятью тысячами фунтов инвестиций и твердым решением никогда больше не выходить в море - разве что пассажиром. Ты ведь понимаешь меня, Джанет?..

Макфи сдержал слово. Они с Джанет отправились в путешествие в качестве пассажиров первого класса, заплатив семьдесят фунтов за каюту. Но Джанет вскоре обнаружила одну очень больную женщину в каюте второго класса и все шестнадцать дней плавания провела внизу, болтая с горничными, пока ее «пациентка» спала.

И сам Макфи оставался пассажиром ровно двадцать четыре часа. А затем машинное отделение с радостью приняло его в свое лоно, и весь остаток пути пароходная компания пользовалась бесплатными услугами самого высококвалифицированного механика.

Примечания

110

Мэсси, Джеральд (1828-1907) - английский поэт, мистик и египтолог-любитель.

111

112

Личи - плоды субтропического дерева, произрастающего в Южном Китае. Имеет сладковато-винный вкус.

113

Макфи цитирует Евангелие от Луки 7:35.

114

«Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его». Екклезиаст, 11.

115

Солент - пролив в северной части Ла-Манша, отделяющий остров Уайт от южного побережья Великобритании.

116

«Клайд» - крупнейшая судостроительная верфь в Глазго, стоявшая на берегу реки Клайд.

117

Зеленый огонь располагается на правом борту, красный огонь - на левом.

118

При таком положении судна винт будет постоянно выскакивать из воды, а двигатель набирать обороты. Вал, даже исправный, в таких условиях может просто разрушиться.

119

Мыс Слайн-Хед - крайняя западная оконечность Британских островов (53° 30' с.ш., 10° 00' з.д.).

120

Иезавель - библейский персонаж, упоминаемый в 3 и 4 Книгах Царств, жена израильского царя Ахава, отличавшаяся деспотическим высокомерием, кровожадной жестокостью и фанатичной преданностью языческому культу Астарты. Пыталась вернуть иудеев к идолопоклонству. Когда чаша ее злодеяний переполнилась, была выброшена толпой из окна дворца, растоптана всадниками и растерзана собаками.

121

122

Эддистон - группа скал в Ла-Манше в 23 км от Плимута, на которых расположен маяк.

123

Pro rata - каждому в соответствующей доле.

Комментарии книгодела

5

«Гроткау». Мы держали в поле зрения и зеленый, и красный.

Данный отрывок можно перевести так:

...наблюдая левый бортовой огонь «Гроткау», так как мы стали держаться с подветренной стороны от него.