Ким.
Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ким. Глава VII. (старая орфография)

VII.

После завтрака учитель отпустил Кима. Он побежал на базар и отыскал юного писца.

-- Теперь я заплачу, - сказал он царственным тоном, - и еще мне нужно письмо написать.

-- Магбуб-Али в Умбалле, - любезно заявил писец.

Благодаря своей должности, он представлял собою настоящее справочное бюро.

-- Теперь не Магбубу, а одному монаху. Бери перо и пиши скорее. "Тешу Ламе, святому отцу из Ботиала, ищущему реку и находящемуся теперь в храме Тиртанкеров в Бенаресе". Возьми побольше чернил! "Через три дня я еду в Лукноу, в Лукноусскую школу. Название школы Ксавье. Я не знаю, где эта школа, но она в Лукноу".

-- Но я знаю Лукноу, - перебил его писец. - Я знаю и школу.

-- Так объясни ему, где она находится, и я прибавлю тебе пол "анна".

Тростниковое перо энергично заскрипело.

-- Теперь он не ошибется. - Писец поднял голову.

-- Кто это за нами наблюдает с той сторона улицы?

Ким быстро взглянул по указанному направлению и увидал полковника Крейтона в костюме для тенниса.

-- О, это один сагиб, знакомый с толстым патером в бараках. Он меня зовет.

-- Что ты делал? - спросил полковник, когда Ким подошел к нему.

-- Я... я не убегаю. Я посылаю письмо к моему святому старцу в Бенарес.

-- Я и не думал, что ты хочешь убежать. Ты написал, что я увожу тебя в Лукноу?

-- Нет, этого я не писал. Прочитайте письмо, если не верите.

-- Так почему же ты выпустил мое имя? - полковник странно улыбнулся.

Ким собрал всю свою храбрость.

-- Мне раз сказали, что нехорошо писать имена чужих людей, замешанных в каком-нибудь деле, потому что от этого многия хорошия намерения не могут быть приведены в исполнение.

-- Тебя хорошо научили, - заметил полковник, и Ким покраснел. - Я забыл мой ящик с сигарами на веранде у падре. Сегодня вечером принеси его ко мне на дом.

-- А где ваш дом? - спросил Ким, быстро сообразивший, что его так или иначе испытывают и что вадо держать ухо востро.

-- Спроси у кого-нибудь на базаре. - Полковник пошел дальше.

"Приходи ко мне! Приходи ко мне! Приходи во мне!" Теперь я заплачу тебе за марку и отнесу письмо на почту.

Он встал, чтобы идти, но, как бы вспомнив что-то, спросил:

-- А кто этот сердитый сагиб, разговаривавший со мною?

-- О, это никто иной, как Крейтон сагиб... очень глупый сагиб. Он полковник без полка.

-- А чем он занимается?

-- А Бог его знает. Он все покупает лошадей, на которых не может ездить, и разспрашивает о растениях, камнях и народных обычаях. Торговцы зовут его отцом дураков, потому что его так легко надуть, продавая ему лошадь. Магбуб-Али говорит, что он безумнее всех других сагибов.

-- О-о! - произнес Ким и ушел. Благодаря своей опытности, он имел некоторое понятие о людях и разсудил, что дуракам не передают известий, вследствие которых вызываются восемь тысяч человек с пушками. Главнокомандующий всей Индии не стал бы так говорить с дураком, как он говорил, когда Ким подслушивал их разговор. И тон Магбуба-Али не менялся бы так при произнесении имени полковника, если бы полковник был дурак. Следовательно - при этом Ким даже подпрыгнул - тут была какая-то тайна, и вероятно Магбуб-Али шпионил для полковника так же, как Ким шпионил для Магбуба-Али. И, повидимому, так же, как продавец лошадей, полковник ценил людей, не выказывающих особенно своей ловкости и ума. Он радовался, что не выдал себя и не показал, что знает, где находится дом полковника, а когда, вернувшись в бараки, убедился, что ящик с сигарами не был оставлен, то весь просиял от восторга. Этот человек - тонкий, ловкий и пронырливый, играющий в скрытую игру, пришелся ему по сердцу. Если он был дурак, то Киму и себя пришлось бы считать дураком. Но он ничем себя не выдал, когда, отец Виктор каждое утро в течение трех дней говорил ему о целом ряде новых богов и второстепенных божков, особенно об одной богине, называющейся Мария. Ким сообразил, что она составляла одно с Баби Мириам, известной ему из вероучения Магбуба-Али. Он не обнаружил никакого волнения, когда после урока отец Виктор стал таскать его из лавки в лавку, покупая необходимые предметы, чтобы снарядить его в путь. Он не жаловался, когда маленькие барабанщики пихали его из зависти, что он отправляется в высшее учебное заведение, а только ждал с большим интересом, как разыграются обстоятельства. Добродушный отец Виктор отвез его на станцию, посадил его в пустой вагон второго класса, рядом с первым классом, где находился Крейтон, и простился с ним с искренним чувством.

-- Они сделают из тебя человека, О'Гара, белого человека и, я надеюсь, хорошого человека. Я сообщил тебе некоторые религиоеные понятия, по крайней мере надеюсь, что я это сделал, и ты помни: когда тебя будут спрашивать, в какой религии ты принадлежишь, говори - к католической.

Ким закурил плохую сигару, купленную на базаре, улегся и стал думать. Это одинокое путешествие не было похоже на его веселое странствие в третьем классе с ламой. - Сагибы мало наслаждаются путешествием, - раздумывал он. - Однако меня перебрасывают с места на место, как мячик. Таков мой "Кизмет". Ни единый человек не может уйти от своего "Кизмета". Но я буду молиться Баби Мириам, и я сагиб... - он жалобно посмотрел на свои башмаки. - Нет; я Ким. Вокруг меня огромный мир, а я только Ким. Кто такое Ким? - Он впервые стал разсуждать о своем существе и делал это до тех пор, пока у него не пошла кругом голова. В это время за ним прислал полковник и долго с ним разговаривал. Насколько Ким мог понять, ему следовало быть прилежным и предстояло вступить в департамент индийской государственной полиции. Если он окажется способным и выдержит экзамены, то будет получать в семнадцать лет тридцать рупий в месяц, и полковник Крейтон позаботится о том, чтобы найти ему подходящее занятие. Сначала Ким делал вид, что понимает хотя одно слово из трех в его речи, но потом полковник, видя свою ошибку, перешел на плавное и живописное урдусское наречие, и Ким был вполне доволен. Разве мог быть дураком человек, знавший язык в таком совершенстве, у которого такия мякия и тихия движения и у которого глаза так непохожи на тупые, заплывшие глаза других сагибов?

-- Да, ты должен научиться зачерчивать дороги, горы и реки и удерживать в голове рисунок, пока не настанет удобное время, чтобы перевести все это на бумагу. Может быт, когда-нибудь, когда ты будешь на действительной службе и мы будем работать вместе, я скажу тебе: "перейди за эти горы и посмотри, что находится по ту сторону". А кто-нибудь скажет: "В этих горах живут злые люди, они убьют агента, если он будет похож на сагиба". Что тогда?

Ким подумал. Не было ли опасно отвечать на такие вопросы?

-- Я бы передал слова этого человека.

-- Но еслибы я возразил: "Я дам сто рупий, чтобы иметь рисунок реки, чтобы знать, что там, за этими горами, и что говорят люди в деревне?"

-- Как могу я сказать? Я ведь еще мальчик. Подождите, когда я буду взрослым. - Но, увидав, что полковник нахмурился, он прибавил:

-- Но я думаю, что я в несколько дней заслужил бы сто рупий.

-- Каким образом?

Ким решительно покачал головой. - Если я стану об этом рассказывать, то кто-нибудь другой может услышать и предупредить меня. Нехорошо выдавать себя задаром.

-- Ну, теперь скажи, - полковник протянул ему рупию. Рука Кима потянулась-было к монете, но потом опустилась.

-- Нет, сагиб, нет. Я знаю, какая будет цена за ответ, но не знаю, зачем задан вопрос.

-- Ну, так возьми ее в подарок, - сказал Крейтон, подбрасывая монету. - У тебя острый ум. Старайся, чтобы тебе его не притупили и не ослабили в Сент-Ксавье. Там есть много мальчиков, которые презрительно относятся к черным.

-- Их матери были базарными торговками, - сказал Ким, знавший, что люди смешанного происхождения с особенной ненавистью относятся в близким им по крови черным.

-- Это правда; но ты - сагиб и сын сагиба. Поэтому никогда не презирай черных людей. Я знавал мальчиков вновь поступавших на службу правительству и притворявшихся, что не понимают языка и обычаев черных людей. Им прекращали выдавать жалованье за невежество. Нет большого греха, чем невежество. Запомни это.

Несколько раз в продолжение длинного двадцати-четырех часового переезда на юг полковник посылал за Кимом и каждый раз развивал перед ним последнее положение.

Это будет очень хорошо, если это мне даст возможность бродить по Индии. Платье-то это от ношенья не делается удобней.

Когда они приехали на многолюдную Лукноусскую станцию, то ламы там и признака не было. Ким ничем не выказал своего разочарования, пока полковник усаживал его в коляску со всеми его новенькими дорожными принадлежностями и отправлял одного в школу Сент-Ксавье.

-- Я не прощаюсь с тобою, потому что мы еще много раз будем встречаться, - крикнул он, - много раз, если ты будешь умен. Но ты еще не был испытан.

-- Не был и тогда, когда принес тебе, - Ким решился заговорить на ты, как с равным, - аттестат белого жеребца в ту ночь?

-- Многое очень хорошо забывать, братец, - отвечал полковник и так взглянул на Кима, что этот взгляд пронизал насквозь мальчика, поспешившого усесться в экипаж. Ему понадобилось не менее пяти минут, чтобы придти в себя. Потом он критически повел носом, как бы нюхая новый воздух.

-- Богатый город, - сказал он. - Богаче Лагора. Базары наверное очень хороши. Кучер, провези-ка меня немножко по базарам.

-- Мне велено отвезти тебя в школу. - Кучер употребил "ты", что было большой грубостью в отношении к белому человеку. Ким выяснил его заблуждение на чистейшем и красноречивейшем местном наречии, взлез за козлы, и когда полное взаимное понимание было установлено, стал кататься в течение двух часов взад и вперед по городу, разсматривая, сравнивая и наслаждаясь.

Нет города, - за исключением короля всех городов - Бомбея, - более красивого и в более блестящем стиле, чем Лукноу, смотреть ли на него с моста, перекинутого через реку, или с верхушки Имамбара на золоченые кровли Чэтер-Мунзиля и на зелень деревьев, в которой утопают все постройки. Возница, польщенный похвалами Кима его родному городу, рассказал мальчику много удивительных вещей, гораздо более интересных, чем вечный рассказ о возстании английских проводников.

-- Ну, теперь поедем в школу, - сказал наконец Ким.

Большая старая школа Сент-Ксавье, состоявшая из нескольких низких тяжелых белых строений, занимала довольно большое пространство земли в некотором разстоянии от города.

-- Что там за люди живут? - спросил Ким.

-- Молодые сагибы - все чистые черти, но, по правде говоря, - а мне приходится многих из них возить на станцию и со станции, - я еще ни одного такого дьявола не видал, как ты, которого я теперь везу.

Ким только-что собрался ответить на эту дерзость, как вдруг в полусвете сумерек его взгляд упал на фигуру, сидевшую у подножия одного из оштукатуренных столбов возле школьных ворот.

-- Стой! - крикнул Ким. - Остановись здесь. Я сейчас в школу не поеду.

-- А что ты мне заплатишь за все эти разъезды? - дерзко спросил кучер. - Рехнулся, что ли, мальчишка? Для чего ему понадобился этот монах?

А Ким уже поклонился в землю и целовал пыльные ноги, выглядывавшия из-под разорванной желтой одежды.

-- Я здесь дожидался полтора дня, - начал лама ровным голосом. - Нет, у меня был ученик. Мой друг из храма Тиртанкеров дал мне провожатого, чтобы придти сюда. Я приехал из Бенареса в поезде, когда мне дали твое письмо. Я хорошо поел и ни в чем не нуждаюсь.

-- Но почему ты не остался с женщиной из Кулу, святой отец? Как ты добрался до Бенареса? Тяжело у меня было на сердце с тех пор, как мы разстались.

-- Женщина утомила меня неизсякаемыми потоками речи и требованием заклинаний для детей. Я разстался с нею я её свитой, дозволив ей сделать доброе дело и угодить Богу, сделав мне подарки. Рука у нея щедрая, и я обещал вернуться в её дом, если окажется нужным. Тогда, оставшись один на этом огромном я страшном свете, я вспомнил про поезд в Бенарес. Там, в храме Тиртанкеров, я знаю одного настоятеля, такого же искателя, как и я.

-- Да! Твоя река, - сказал Ким. - Я я забыл про реку.

-- Так скоро, мой чела? Я никогда ее не забываю. Но, разставшись с тобою, я подумал, что лучше мне идти в храм и спросить совета, потому что, видишь ли, Индия очень велика, и, может быть, мудрые люди еще до нас оставили записки о том месте, где находится река. По этому поводу в храме Тиртанкеров происходят споры: одни говорят одно, другие - другое. Все они очень вежливые люди.

-- Пусть так, но что ты делаешь теперь?

чела, приобрести мудрость. Священнослужитель из того общества людей, которые служат "красному быку", написал мне, что для тебя все будет сделано, как я хочу. Я послал деньги за год, а теперь пришел, как видишь, чтобы посмотреть, как ты войдешь в ворота ученья. Полтора дня я дожидался, не потому, чтобы меня влекла любовь к тебе, - это не входит в путь, но потому, - так они и в храме Тиртанкеров сказали, - что, заплатив деньги за ученье, я по справедливости должен посмотреть, чем кончится это дело. Они так ясно разрешили все мои сомнения. Я все боялся, что, может быть, иду потому, что хочу тебя видеть, ослепленный красным туманом привязанности. Но это не так... Кроме того, меня смутил один сон.

-- Но, конечно, святой отец, ты не забыл нашего странствия и всего случившагося в те дни. Наверно, ты пришел немножко и для того, чтобы меня видеть?

-- Лошади прозябли и уж время их кормить давно прошло, - стал жаловаться кучер.

-- Убирайся к дьяволу и дожидайся там с своей непотребной теткой! - проворчал через плечо Ким.

-- Я совсем один в этом краю. Я не знаю, куда я иду и что со мною будет. Все мое сердце я вложил в письмо к тебе. Если не считать Магбуба-Али, а он патан, то у меня нет друзей, кроме тебя, святой отец. Не уходи же совсем.

-- Я уж об этом думал, - возразил лама дрожащим голосом. - И решил, что от времени до времени я буду делать доброе дело - если не найду до тех пор моей реки - лично убеждаясь в том, что ноги твои идут по пути мудрости. Чему в школе будут тебя учить - я не знаю, но священнослужитель написал мне, что ни один сын сагиба во всей Индии не будет выучен лучше тебя. Итак, от времени до времени я буду приходить. Может быть, ты сделаешься таким сагибом, как тот, что дал мне эти очки, - лама тщательно протер стекла, - в "Доме чудес" в Лагоре. Я на это надеюсь, ибо он был кладезь мудрости, более мудрый, чем многие настоятели... А может также случиться, что ты забудешь меня и нашу встречу.

-- Ведь я ел твой хлеб, - страстно воскликнул Ким, - могу ли я когда-нибудь забыть тебя?

-- Нет... нет, - старик отстранил от себя мальчика. - Я должен вернуться в Бенарес. От времени до времени, так как я узнал теперь обычаи писцов в этой стране, я буду присылать тебе письма, и от времени до времени буду приходить сам, чтобы повидать тебя.

-- А куда же мне-то посылать письма? - с плачем проговорил Ким, цепляясь за платье ламы и совершенно забывая, что он сагиб.

-- В храм Тиртанверов в Бенаресе. Это место я избрал, пока не найду реку. Не плачь, потому что, видишь ли, всякое желание есть обман и лишняя цепь, привязывающая к колесу. Иди в ворота ученья. Чтобы я видел, как ты войдешь... Ты любишь меня? Так иди, а то мое сердце разорвется... Я буду приходить. Я наверно приду.

Лама стоял и смотрел, как экипаж с грохотом въехал во двор и как за Кимом шумно захлопнулись ворота.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У мальчика, родившагося и воспитанного в тех условиях, в которых родился и воспитался Ким, бывают свои особые манеры и привычки, делающия его непохожим на других. Его наставники должны употреблять относительно него приемы, совершенно непонятные для английских учителей. Поэтому можно себе представить все, что должен был пережить и переиспытать Ким, в качестве воспитанника школы Сент-Ксавье, среди двух или трех-сот скороспелых юношей, большинство которых никогда не видало моря. Он подвергался обычным наказаниям за то, что во время холеры в городе убегал дальше положенных границ. Это случалось до тех пор, пока он не выучился четко писать по-английски и был вынужден обращаться в базарному писцу. Был он, конечно, обвиняем и в том, что курил и употреблял такую отборную брань, какой никогда не слыхивали в школе Сент-Ксавье. Он научился мыться с чисто туземной тщательностью, так как туземцы в глубине души считают всех англичан немного грязными. В школе воспитывались сыновья железнодорожных и телеграфных чиновников, офицеров в отставке или на действительной службе в качестве главнокомандующих армией какого-нибудь подвластного раджи; сыновья морских офицеров и лиц, живущих государственной пенсией, плантаторов, торговцев и миссионеров. Родители отлично могли бы воспитывать их в Англии, но они любили школу, в которой воспитывались сами, и в Сент-Ксавье одно смуглое поколение сменялось другим. Одни рассказы о приключениях, - не считавшихся у них за приключения, - пережитых воспитанниками по дороге в школу или из школы, заставили бы встать дыбом волосы на голове всякого европейского мальчика. Они имели обыкновение разгуливать одни в тянувшихся на сотни миль дремучих джунглях (лесах), подвергаясь восхитительной возможности встретиться с тиграми, и лежали совершенно спокойно в то время, как леопард обнюхивал их паланкин. Там были мальчики лет пятнадцати, проведшие полтора дня на островке среди разлившейся реки, и другие, овладевшие во имя св. Франциска Ксавье случайно попавшимся слоном какого-то раджи, когда дожди размыли дорогу в имение их родителей. Там был один мальчик, помогший своему отцу, по его словам, - и в этом не было сомнения, - отбить от своей веранды при помощи карабинов целую шайку квасов еще в те времена, когда эти охотники на людей смело нападали на одинокия жилища плантаторов. И каждый рассказ сопровождался странными разсуждениями, безсознательно заимствованными у туземных своих кормилиц, и оборотами речи, явно только-что переведенными с туземного языка. Ким наблюдал, слушал и одобрял. Это не был больше глупый односложный разговор мальчиков-барабанщиков. Он вступил в знакомую для него и понятную жизнь. Это была подходящая для него атмосфера, и мало-по-малу он совершенно свыкся с нею. Когда погода потеплела, то ему дали костюм из нитяного тика, и он относился в новому приятному физическому ощущению с той же радостью, с какой применял свой острый ум к выполнению задаваемых ему уроков. Его сообразительность привела бы в восторг английских учителей, но учителя Сент-Ксавье хорошо знакомы с этим быстрым умственным развитием мальчиков под влиянием солнца и всей обстановки, равно и с внезапным упадком всех умственных сил у двадцати-трех и двадцати-четырехлетних молодых людей.

Ким не забывал быть очень сдержанным, и когда другие воспитанники рассказывали целые истории под покровом жаркой ночи, он не давал воли своим воспоминаниям.

Воспитанники Сент-Ксавье смотрят свысока на "настоящих туземцев". "Не следует забывать, что ты сагиб и что, по окончании экзаменов, ты будешь повелевать туземцами". Ким это отметил для себя, потому что уже начинал понимать куда вели эвзамены.

-- В барачную школу? - спросил Ким.

-- Да, вероятно так, - отвечал учитель. - Ты можешь ехать вместе с молодым Де-Кастро вплоть до Дели.

Ким обсудил дело со всех сторон. Он был все время прилежен, как ему советовал полковник.

Вакации даются мальчику и, следовательно, вполне принадлежат ему, а барачная школа - одно мученье после школы Сент-Ксавье. От ламы не было никаких известий, но большая дорога была все та же. Ким соскучился по тому особенному чувству, которое испытываешь, когда нога погружается в мягкую дорожную грязь, - точно так же, как жаждал поесть жареного барана с маслом и капустой, риса, посыпанного сильно пахнущим кардамоном, или риса с шафраном, чесноком и луком, а также жирных базарных сластей. А там его будут кормить полусырой говядиной на глиняных барачных тарелках, и курить придется тайком. Но все-таки он был сагиб, учился в школе Сент-Ксавье, а этот дьявол Магбуб-Али... Нет, он не станет пользоваться гостеприимством Магбуба, а все-таки... Он долго обсуждал этот вопрос, лежа один в дортуаре, и наконец пришел к заключению, что был несправедлив в Магбубу.

"Б. O'Г." и сверток с постелью лежали приготовленные в пустой спальне.

-- Сагибы всегда бывают привязаны к своему багажу, - произнес Ким, кивая головою на свои вещи. - Вы останетесь здесь.

наблюдать, как юный Де-Кастро, совсем утопая в своей огромной шляпе, входил в отделение второго класса. Ким осчастливил своим присутствием вагон третьяго класса и скоро сделался душою всего ехавшого в нем общества. Он рассказывал о себе самые фантастическия сказки, варьируя их по мере того, как менялись пассажиры. В эту ночь во всей Индии не было более веселого человека, чем Ким. В Умбаяде он вышел и, шагая по лужам, направился в востоку через покрытые зеленью поля в ту деревню, где жил старый солдат. Приблизительно в то же время полковнику Крейтону дали знать в Симлу по телеграфу, что юный О'Гара исчез. Магбубь-Али продавал как раз лошадей в том же городе, и полковник сообщил ему о случившемся.

-- Это ничего, - отвечал продавец лошадей. - Люди все равно, что лошади. Временами у них является потребность поесть соли, и если оне не находят ее в яслях, то начинают вылизывать ее с земли. Он опять отправился немножко на большую дорогу. Школа его утомила. Я знал, что так будет. Я сам его подберу как-нибудь с большой дороги. Вы не безпокойтесь, Крейтон сагиб.

-- Так ты не думаешь, что он умер?

На другое утро за прогулкой полковника нагнал Магбуб-Али верхом.

-- Так и оказалось, как я думал, - сказал он. - Он мне прислал письмо, узнав на базаре в Умбалле, что я здесь.

-- Прочитай, - произнес со вздохом облегчения полковник.

Было бы странно человеку с его положением интересоваться маленьким бродяжкой, но полковник помнил разговор в вагоне и в течение последних месяцев несколько раз принимался думать о странном молчаливом и сдержанном мальчике. Его побег был верхом дерзости, но он служил доказательством большой сообразительности и энергии.

"Друг звезд", он же "всем на свете друг"...

-- Это что значит?

-- Мы его так зовер в Лагоре. "Всем на свете друг" взял отпуск, чтобы отправиться в те места, куда захочет. В назначенный день он вернется. Если случится что-нибудь неладное, то пусть "рука дружбы" отклонит бич бедствия". Тут еще дальше есть, но...

-- "Есть вещи, неизвестные тем, которые едят вилками. Пока лучше есть обеими руками. Скажи смягчающия слова тем, которые этого не понимают, чтобы сделать возвращение благоприятным". Эти выражения, конечно, есть дело писца, но посмотрите как умно все это придумано, так что намеки понятны только для тех, кто знает в чем дело.

-- Это и есть "рука дружбы", отстраняющая "бич бедствия"? - спросил, смеясь, полковник.

-- Видишь, какой умный мальчик, он обращается ко мне с тем, чтобы я примирял вас. Он говорит, что вернется. А теперь он только усовершенствует свои познания. Подумай, сагиб, он целых три месяца провел в школе. А ведь он не был подготовлен в такой жизни. Что меня касается, то я рад: жеребенок учится игре в "поло".

-- Да, но другой раз он не должен уходить один.

"целителю жемчуга" забрать его в руки. Он быстро мужает:

Через месяц после этого Магбуб поехал в Умбаллу за новой партией лошадей и по дороге в сумерках ему попался Ким. Он попросил у торговца лошадей милостыню, тот его выругал, - тогда мальчик заговорил по-английски. Кругом никого не было, так что никто не услыхал, как Магбуб вскрикнул от изумления.

-- Ого! А где же ты был?

-- Там и сям, везде понемногу.

-- Иди под дерево, чтобы дождь не мочил, и разскажи.

у одного маслопродавца и гнал ему быка на север, но услыхал, что в Путтиале большой праздник, и отправился туда вместе с одним фейерверкером. Праздник большой был. - Ким потер себе желудок. - Я видел раджей и слонов в золотых и серебряных украшениях. Все фейерверки важгли сразу и одиннадцать человек было убито, в, том числе и мой фейерверкер, а меня отбросило в палатке, но я не ушибся. Потом я ушел назад, к железной дороге, я служил у одного лошадника грумом за прокорм. А вот теперь я здесь. Но что говорит полковник сагиб? Я не хочу быть битым.

-- "Рука дружбы" отвратила "бич бедствия", но другой раз, если ты уйдешь на "большую дорогу", так уж со мной. Одному тебе еще рано.

-- А по-моему так поздно. Я выучился читать и писать по-английски в школе. Я скоро совсем сделаюсь сагибом.

-- Нечего сказать! - засмеялся Магбуб, глядя на промокшую фигурку Кима подпрыгивавшого под дождем. - Селям, сагиб! - и он насмешливо поклонился. - Что же, устал ты шляться по дороге, или еще поедешь со мною в Умбаллу и будешь служить при лошадях?

-- Я поеду с тобою, Магбуб-Али.