| Категория: | Критическая статья |
| Связанные авторы: | Киплинг Д. Р. (О ком идёт речь) |
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
I
Редьярд Киплинг - великий поэт. Вот, собственно говоря, все, что можно сказать в его оправдание. Вот почему он не нуждается ни в каких оправданиях.
Все, что писали о нем его суровые и, увы, справедливые критики, правда: его язык подчас вульгарен, его книгам не хватает вкуса, его философия, на первый взгляд, столь же банальна, сколь и опасна. Но нам, читателям, до всего этого по-прежнему нет дела. Великий поэт потому и велик, что умудряется быть правым в своей неправоте.
Каждая строчка, написанная Киплингом, - замечательный документ своего времени, памятник философии, истории, политики, языка определенной эпохи. Киплинг был необыкновенно злободневен, в нем поэт счастливо уживался с репортером. Быть может, поэтому его так не любили младшие современники - для них он был прежде всего глашатаем истин своего поколения, поколения их отцов.
Будь это правдой и всей правдой, стихи «железного Редьярда» принадлежали бы уже не литературе, а ее истории. Но, слава Богу, это не так. Теперь, когда основательно забыто все то, во имя чего он писал свои стихи, к ним, кажется, начинает возвращаться популярность даже в Англии, на родине поэта. И, надо полагать, любовь к Киплингу никогда не проходила в России еще и потому, что здесь, скажем, «Мандалай», не вызывая никаких конкретных ассоциаций, звучал не менее абстрактно, чем какая-нибудь свифтовская «Лапута». Киплинг, освобожденный от столь дорогого ему пафоса публицистичности, оказался в России поэтом в гораздо большей степени, чем на родине. Но речь об этом еще впереди.
Критики и идеологи не простили Киплингу того, что и в самом деле трудно простить, но поэты, даже те, что не разделяли его взглядов, оказались гораздо проницательней. Сам Т. С. Элиот, когда-то насмешливо назвавший Киплинга «лауреатом без лавров», впоследствии составил сборник его избранных стихотворений и посвятил его творчеству статью. Окончательный приговор сформулировал в своем знаменитом стихотворении «На смерть У. Б. Йейтса» другой замечательный английский поэт - У. X. Оден:
И с этим остается только согласиться.
Наше время простило Киплингу его взгляды за хорошие стихи, а эти взгляды - во многом плод его эпохи и его биографии. Ведь Киплинг из тех поэтов, для которых биография - существеннейший мотив творчества. Итак, начнем по порядку. Родился Киплинг в 1865 г. в Британской Индии в семье декоратора и скульптора (кстати, Киплинг и сам был превосходным рисовальщиком). Счастливое детство на Востоке, родительский дом и сад, навсегда ставшие образом Потерянного Рая, затем «Дом Отчаянья» - частный пансион в Англии, хозяйка которого, вздорная ханжа, издевательствами и побоями довела своевольного, талантливого мальчика едва ли не до помешательства, затем закрытая школа с полувоенной дисциплиной и муштрой, этакая «волчья стая», живущая по «закону стаи». На этот раз Киплинг, очкарик и книгочей, казалось бы, совсем не приспособленный к такому режиму, переломил себя, принял «закон стаи» и принял его на всю жизнь. Похоже, именно во впечатлениях детства коренится одна из главных оппозиций в поэзии Киплинга: с одной стороны - Детство - Райский Сад - Права без Обязанностей - Благодать без Закона - Восток, с другой - Зрелость - Мир после грехопадения - Обязанности без Прав - Закон без Благодати - Запад. Такова почти библейская мифологема Киплинга, но в ней нет ни Искупления, ни Спасения. Семнадцати лет Киплинг вернулся в родную Индию, в Лахор, с тем, чтобы стать журналистом, писателем, поэтом, обрести вскоре всеиндийскую, а затем, к двадцати пяти годам, и всеанглийскую славу. На десять лет Киплинг действительно стал самым знаменитым британским писателем, но едва в его произведениях потускнело очарование новизны, как все громче стали звучать голоса либеральной критики, не без основания увидевшей в Киплинге прежде всего трубадура британского империализма.
Киплинг немало постранствовал по свету, жил то в США, то в Южной Африке. Именно с Южной Африкой связано его первое серьезное моральное поражение: он (один из немногих английских писателей) воспел опозорившую Британию в глазах всего мира Англо-бурскую войну. В 1904 году Киплинг переселяется в Англию, в старинный дом, купленный в графстве Сассекс. С тех пор в его творчестве, до этого посвященном «семи морям» и заморским странам, появляется тема родного края, тема не только пространства, но еще и места.
После Первой Мировой войны (на которой погиб его сын) мир изменился
один известный литератор не пришел на похороны поэта, который давно пережил если не сам себя, то свою эпоху.
Но как раз тогда, когда Киплинг начал выходить из моды на родине, его слава пересекла границы Англии. В 1907 году он стал лауреатом Нобелевской премии по литературе. Неанглийских читателей и писателей мало волновали судьбы Британской Империи, и Киплинг, обретя всесветную, не меркнущую до сих пор популярность, повлиял на всю литературу XX века. Это влияние заметно в творчестве многих писателей и поэтов, среди которых Джек Лондон и Хемингуэй, Бабель, Гумилев и Брехт.
Характерно, что Киплинга-поэта невозможно отделить от Киплингапрозаика. Вся ткань его прозы пронизана его же стихами, зато поэзия - насквозь прозаична, сюжетна. Киплинг - личность тотального склада. Одни и те же идеи и образы одушевляют у него и стихи и прозу, в каком-то смысле ему даже все равно, что это - стихи или проза.
Цельность, тотальность Киплинга еще и в том, что, о чем бы он ни писал, движет им все время одна и та же мысль. (Какая мысль - об этом ниже.) У него есть стихотворения лучше или хуже, но почти нет стихотворений случайных. Все стихотворения Киплинга - программные. Грубо говоря, у него, как у той мартышки из мультфильма, «есть мысль и он ее думает». Парадокс в том, что это-то скудомыслие и позволяет оценить по достоинству Киплинга как поэта. Согласны мы с ним или нет - неважно, он надоел бы нам после третьего стихотворения, если бы не удивительное совершенство и разнообразие его стиха. Нам не интересно (потому что известно заранее) «что» пишет Киплинг, и всегда интересно - «как».
Но если вести речь о формальной стороне его творчества, снова сталкиваешься с парадоксом. Дело в том, что, подобно тому как Киплингчеловек сплошь и рядом исчезает за своими героями, Киплинг-поэт то и дело растворяется в их речи. Но не только сказовая речь, изредка прерываемая безличным и бесстрастным репортерским комментарием, демонстрирует отсутствие автора, даже поэтические формы, избираемые Киплингом, часто совершенно обезличены, лишены лирического, то есть авторского, «я».
В чем же тогда гений этого странного поэта, все время говорящего «не своими словами» и поющего «не своим голосом»? Почему, стоит открыть его сборник, и мы тут же попадаем под обаяние, больше того, магию этих стихов? Дело, видимо, в том, что поэтические формы, избираемые Киплингом, обкатаны и доведены до совершенства океаном человеческой речи, подобно тому, как море языками волн обкатывает гальку. Баллада, солдатская или уличная песня, с одной стороны, псалом или литургический гимн с другой, - вот те формы, к которым Киплинг прибегает охотней всего. Его гений способен стать вровень с тем, что было отшлифовано, пройдя через «естественный отбор», сквозь тысячи уст. Это не стилизация, это - редчайший дар, умение писать так, чтобы казалось, что эти строки, подобно народным балладам, существовали всегда.
В Киплинге нас завораживает не новизна, а узнавание, мгновенный резонанс первых, самых простых, но и самых главных струн человеческой души, общих и «простецам» и искушенным ценителям. Все дело в узнавании, ведь на нем (и это мы знаем с детства) построены Игра и Сказка. Киплинг и сам это знал. (Он, вообще, принадлежал к поэтам, понимающим суть своего дара.) Обращаясь к читателю, он писал:
Игра - ключевое слово для понимания всего, написанного Киплингом. Вот, например, как выглядит по Киплингу акт миротворения:
«Это было как раз тогда, когда Великий Маг творил Мир. Сначала он сотворил Землю, потом он сотворил Море, потом он созвал всех животных и велел им играть. И животные сказали:
- О Великий Маг, во что нам играть?
И он сказал:
- Я покажу вам.
Он взял слона - Дедушку всех слонов на свете - и сказал:
- Играй, как будто ты слон.
И Дедушка всех слонов стал играть.
- Играй, как будто ты бобер.
И Дедушка всех бобров стал играть. ...
Одного за другим он перебрал всех зверей, птиц и рыб и каждому дал игру.» (Сказка «Краб, который играл с морем».)
Можно говорить о том, что традиция видеть в Игре модель мира сильна в английской литературе как ни в какой другой и восходит еще к шекспировскому «Мир - театр». Конечно, Киплинг вполне в русле этой традиции, отличающейся сюжетностью и динамизмом, прославлением труда и социального активизма. Можно вспомнить и о том, что игра и, в частности, спорт - одно из базисных понятий английской культуры и чуть ли не английской этики. Все это без сомнения верно, но главное все-таки не в этом. Главное в том, что Киплинг - поэт поколения, впервые в полный рост столкнувшегося с распадом христианских, шире, библейских ценностей. Он - в ряду мыслителей, с которых начинается возвращение мифа в европейскую культуру. В сущности, Киплинг, при всем своем внимании к конкретной детали и точному слову, - символист и мистик. Посмотрите на
проявив гениальную интуицию язычника, понял, что главная Сила, правящая этим миром - Игра. Язык, который лучше всех помнит наше языческое прошлое, помнит и об «игре стихий» (стихии - ипостась языческих богов), и о том, что «судьба играет человеком». Самый ход истории для язычника - лишь игры богов. Подражая с магическими целями небесным играм, человек создал Миф и Ритуал, которые затем превратились в Литературу и Театр. Постепенно люди забыли о том, что мир живет по закону Игры, и вспомнили об этом только накануне XX века, когда снова стал просыпаться Древний Хаос, бывший прежде мироздания. Первыми это почувствовали поэты и среди них Киплинг.
Главное, что делает игру игрой - это наличие в ней правил, Закона. Законов много, ибо много на свете разных Игр, и каждый играет в свою по своему Закону. Для Киплинга всё - честь и бесчестие, добро и зло, жизнь и смерть - результат следования Закону своей Игры или результат его нарушения.
Это одно из самых знаменитых стихотворений Киплинга. В чем же виноват Денни Дивер, в том что убил? Нет, убивать - в этом смысл его солдатского ремесла. Он виноват в том, что нарушил закон своего полка, «своей стаи».
Нарушить Закон - позор, соблюсти его, не рассчитывая ни на похвалу, ни на награду, - долг. Часто Киплинг, подобно безымянным авторам древних эпосов, будь то «Слово о полку Игореве» или «Песнь о Роланде», делает предметом прославления не победу, а поражение, ибо только поражение способно высветить истинную доблесть и верность.
Все на свете оценивается по правилам этой Великой Игры. Даже враг, если он вел игру по правилам, заслуживает уважения, похвалы и чуть ли не любви. Вот с какими словами, например, Киплинг, говоря от лица английского солдата, обращается к суданским повстанцам:
«стаи». Именно поэтому Киплинг с огромным уважением и интересом пишет о чужих народах и экзотических культурах. Люди иных племен для него ничуть не хуже Белого Человека, просто они играют по другим Правилам. И все же, кроме Закона своей «стаи» есть еще высший, главный и последний Закон, тот Закон, который и делает человека человеком, Закон той «стаи», которую можно назвать Человечество, Род Людской.
Это как в «Маугли», где кроме «Закона Стаи» есть еще «Закон Джунглей». Стоит ему вступить в силу, и сразу отменяются законы полка и племени, Запада и Востока. Именно этому посвящена великолепная «Баллада о Востоке и Западе».
Пользуюсь случаем напомнить всем, кто глубокомысленно цитирует
«Запад есть Запад, Восток есть Восток...», говоря о несовместимости людей разных цивилизаций, что это стихотворение посвящено как раз тому, что людей Запада и Востока объединяет тот незамысловатый факт, что и те и другие - люди. Такова во всяком случае точка зрения Киплинга. С ней, может быть, можно не соглашаться, но тогда все-таки лучше не цитировать «Балладу о Востоке и Западе».
Принцип Игры Киплинг последовательно проводит через все свое творчество, то и дело меняя маски, но под каждой сохраняя узнаваемым если не лицо, то его выражение (что-то вроде улыбки Чеширского Кота). Это справедливо не только для его баллад, но и для стихотворений на библейские и исторические темы, его масонских стихов, которые, к сожалению, гораздо меньше известны русскому читателю.
В этом смысле очень характерны стихотворения, посвященные английской истории. Киплингу дела нет до того, что называется «исторической правдой»: главное для него снова и по-новому высказать все те же любимые мысли. Персонажи его исторических стихов напоминают средневековые миниатюры, на которых герои древности одеты в современное художнику платье. Вот, например, «Песня римского центуриона» - почти притча о судьбе английского колониального чиновника, только вместо Индии здесь Британия, вместо Британии - Рим. Киплинг умел прочесть историю не столько по-своему, сколько для себя, и точно так же он читал Библию. Вне всякого сомнения, его Библия - Ветхий Завет, а его бог - Саваоф, Бог Воинств. Мало кому удавалось так органично пережить самый старый слой этой грозной книги. Бог Киплинга - Бог, стоящий на страже Закона, Бог Суда, но не Бог Милосердия.
В том мире, в который верил Киплинг, даже Господь Бог, создав Правила Игры, сам должен теперь играть по этим Правилам.
Киплинг - один из самых читаемых писателей в нашем столетии. С ним могли полемизировать, не соглашаться, но его не могли игнорировать. Его образ мира как арены Вселенской Игры оказался одним из самых плодотворных для литературы нашего века. Так, Гессе по-новому изложил эту мысль в своей «Игре в бисер», изложил, довел до логического исчерпания и развенчал. Другой гениальный читатель и почитатель Киплинга Борхес создал свою модель Мировой Игры - Игру Без Правил, таким мир предстает, например, в его «Вавилонской лотерее».
нам русской поэзии.
II
Киплинг - русский поэт. Да-да, Редьярд Киплинг, «певец Британской Империи» - гораздо больше русский, чем английский поэт.
Так бывает. Так было с Байроном, так было с Гейне. Так было и с Киплингом. Киплинг в России - предмет страстного внимания, изучения, подражания, лучшие переводы его стихов давно стали фактом русской поэзии и чуть ли не русскими народными песнями. А, между тем, у себя на родине, пережив громкую, но короткую славу, «железный Редьярд» вкусил при жизни не менее оглушительное забвение, чтобы затем навсегда стать «одним из», строчкой в истории литературы, не более того.
Для примера возьмем популярную антологию англо-американской поэзии под редакцией Оскара Вильямса «Бессмертные стихи английского языка». Только с 1952 года до начала восьмидесятых эта книжка, включающая лучшие строки лучших поэтов от Чосера до Дилана Томаса, вышла тридцатью изданиями. Заглянем в нее. Количество, конечно, не критерий, и тем не менее... Киплинг представлен в ней одним стихотворением, занимающим одну страничку, а его современник, почти не известный русскому читателю Джерард Менли Хопкинс, привольно расположился на шестнадцати страницах. Кстати, говоря о русскоанглийской литературной иерархии, отметим, что в той же антологии Байрон представлен на трех страницах (Байрон - учитель Пушкина!), Китс же - на двадцати двух, а Шелли - аж на двадцати семи, больше получил только Шекспир. Шелли и Китс - великие поэты, но все же их место на российском Парнасе куда скромнее того, которое занял Байрон.
Киплинг, мне кажется, завораживает всякого, кто его читал: так и хочется посетовать на глухоту и «поэтическую тупость» англичан, а между тем, вот случай развенчать еще один миф об «особом пути» российской словесности. Дескать, только у нас «передовая» критика тиранила литературу по внелитературным соображениям. Однако, как наши «прогрессисты» в свое время затравили Лескова за его «антинигилистические» романы, вытеснив великого писателя из литературного процесса почти на двадцать лет и чуть не оставив без куска хлеба, так же и властители английских дум не простили Киплингу его «антигуманизм». Киплинг - «колонизатор, солдафон и имперец» стал в английской литературе персоной non grata.
критики или Советской Энциклопедии. Да и «что нам Гекуба» - давно исчезнувшая Британская Империя. Гораздо интересней обсудить живое переживание киплинговских баллад русской, вернее, советской поэзией. Различение это не случайно. Киплинг тоже ведь не столько английский, сколько британский поэт.
Факт влияния Киплинга на советскую поэзию 20-30-х годов широко известен и многократно описан. Учебы у него никогда не отрицали наши сочинители баллад: Тихонов, Луговской, Багрицкий, Симонов. Кажущийся парадокс в том, что Киплинг был яростным антикоммунистом, тем не менее, природа этого влияния вполне понятна. Дело здесь не столько в общих для Киплинга и его русских подражателей (в большинстве своем эпигонов акмеизма) методах стихотворчества, сколько в общих взглядах. Герой баллады, «человек с ружьем» - не просто безбожник, он - антихристианин, язычник. (Стоит вспомнить, что, например, первые стихотворные сборники Тихонова назывались «Орда» и «Брага».) Для него нет свободы воли, свободы морального выбора между добром и злом, для него есть только безличный Закон - Закон стаи, племени, полка, империи, века. Следующий Закону падет с честью, оступившийся - умрет под его колесом, а потому «... если он (век - В. Д.) скажет: „Солги!" - солги...если он скажет: „Убей!" - убей!». (Это уже не Киплинг, это - Багрицкий.) Единственная (сомнительная!) награда герою - славное имя и память потомков. Таков идеал Киплинга, таков идеал его советских учеников, хотя, казалось бы, он приличествует не нашему времени, а какому-нибудь древнему героическому эпосу вроде «Нибелунгов». Что делать, XX век, век нового язычества и одичания, нашел своих певцов, надо сказать, порой блестящих.
Обо всем этом уже немало сказано в различных статьях, прежде всего, в прекрасных предисловиях А. А. Долинина к двум сборникам произведений Киплинга, вышедшим в последние годы. Да, многие, прежде всего петроградские поэты двадцатых годов, учились у Киплинга, причем за его полузапрещенной фигурой пряталась и вовсе запретная тень Гумилева. Это ведь Гумилев был учителем Тихонова, самого последовательного из русских киплингианцев, это ведь у него в студии занималась Ада Оношкович-Яцына, чьи переводы поэзии Киплинга стали одним из важнейших литературных событий того времени.
И все-таки, мне кажется, что тогда русские поэты читали Киплинга плохо или, по крайней мере, невнимательно. Вспомним знаменитую «Балладу о гвоздях» Тихонова. Кто эти бравые моряки? Краснофлотцы? Конечно нет. Англичане, немцы, французы? Происхождение их чисто литературное, служат они в бумажном флоте, ушедшем в плаванье со страниц все того же Киплинга. В отличие от них герои английского поэта говорят не на условном языке переводной поэзии, нет, их речь - речь английского солдата, индийского туземца, моряка. Киплинг - мастер прямой речи, мастер сказа.
Сказ, как известно, был необыкновенно популярен в русской прозе двадцатых годов. По-настоящему влияние Киплинга проявилось в двадцатые годы не во второсортной советской балладе, а в прозе Бабеля, Колбасьева, «Серапионовых братьев». Знаменитую бабелевскую «Соль» можно с полным правом поставить рядом с солдатскими рассказами Киплинга.
и интонации. С точки зрения просодии - это тот самый сор, из которого «растут стихи, не ведая стыда»: уличная песенка, солдатский марш, городской романс - жанр рисует киплинговских героев не менее ярко, чем их лексика. В сущности, Киплинг, демонстративно используя низкие, маргинальные жанры, низкую площадную лексику, взорвал устоявшуюся викторианскую поэтику. Так (дело известное), в смене жанров и происходит движение литературы. Тот же самый механизм привел к тому, что за последние двадцать лет Киплинг был совершенно по-новому переведен на русский язык.
Одним из важнейших событий русской поэзии 60-70-х годов стал жанр, существующий до сих пор под неопределенным названием «авторской песни». Ни один из прямых подражателей Киплинга не подошел к нему так близко, как подошли Владимир Высоцкий, Александр Галич, Юз Алешковский. Вот где в чистом виде господствует стихия прямой речи, сказа, монолога, вот где в дело идет всякое слово без деления на высокое и низкое. И не важно, влиял ли Киплинг на этих поэтов. (На Высоцкого, полагаю, больше влияли зонги Бертольта Брехта, который, и в этом уже нет сомнений, учился у Киплинга). Главное, у них были общие с Киплингом истоки - городской романс, блатная и лагерная песня - золушки поэзии, вдруг преобразившиеся и затмившие своих старших и надоевших сестер. Я полагаю, что эти песни, например, песни Высоцкого, позволили заново и по-новому прочесть Киплинга, сделали возможным появление таких переводов как замечательные переводы недавно скончавшегося И. Грингольца. Такого Киплинга на русском еще не было. Какая разница, любил И. Грингольц песни Высоцкого или нет (я почему-то думаю, что любил) - поэтика, точно вирус гриппа, распространяется по воздуху. В этих переводах воздух нашего недавнего прошлого, и не только в их поэтической форме. Киплинг в семидесятые снова стал злободневным поэтом.
Дело не в анекдотических подробностях, хотя и они хороши: в конце семидесятых перестали печатать переводы киплинговских стихов об Афганской кампании. Хотя речь там шла всего лишь об Англо-афганской войне, но слишком часто мелькали в то время в газетах поминаемые в этих стихах Хайбер и Кандагар. Да и как можно было печатать, например, такое:
Могли возникнуть не те ассоциации. Ну, да не в ассоциациях дело. Есть вещи посерьезней.
Очевидно, в воздухе империй, внешне благополучных, но уже готовых к крушению, есть нечто, определяющее общие свойства этого воздуха, вдоха и выдоха, того, чем держится поэтическое слово. Самая знаменитая книга стихов Киплинга - «Казарменные баллады», по-английски - «Ваrrack-Room Ballads». Русскому уху (точно в насмешку!) здесь слышится слово «барак». Очевидно, у каждой империи свой символ и свой источник вдохновения: у Британской - колониальная казарма, у Советской - лагерный барак, там - солдатская песня, здесь - блатная. И дело не в том, что Киплинг свою империю, хотя строгою и нелицеприятною любовью, но любил, а, скажем, Галич свою, Советскую, - ненавидел, а в том, что нет во всей русской поэзии более киплинговских стихов, чем «Мы похоронены где-то под Нарвой...», куда до них какой-нибудь «Балладе о гвоздях».
Любя или ненавидя, и наши «барды», и столь далекий от них «железный Редьярд» находились внутри очень похожих обстоятельств, в которых люди были не столько «гвоздями», сколько «героическими винтиками». (Хочу быть правильно понят, оба слова, и «винтики», и «героические», я употребляю совершенно серьезно, без всякой иронии.) Вывод неутешительный. Выходит, теперь, когда последняя империя вроде бы пала, русский поэт Редьярд Киплинг станет через несколько лет поанглийски забытым и ненужным. Но я верю, что этого не случится, потому что стихи Киплинга - настоящие стихи, а это, быть может, то единственное, что «вековечнее меди и пирамид выше», как точно сказал современник еще одной, в свой черед рухнувшей империи, Гораций.