Бедная мисс Финч.
Часть первая.
Глава XXXI. Кто решит, когда доктора не согласны?

Глава XXXI. КТО РЕШИТ, КОГДА ДОКТОРА НЕ СОГЛАСНЫ?

Прошло не более десяти минут после того, как мы вышли в сад, когда нас поразили неистовые возгласы на ломаном английском языке, раздававшиеся из окна гостиной: "Гого-го! Го-го! Го-го!" Мы оглянулись и увидели, что Herr Гроссе сердито машет нам в окно большим красным платком.

-- Завтракать! Завтракать! - кричал немец. - Консультация кончена. Сюда! Скорей! Скорей!

Подчиняясь этому властному призыву, Луцилла, Нюджент и я вернулись в гостиную. Мы нашли Оскара, как я и предполагала, одиноко бродящим по саду. Он попросил меня знаком не говорить об его присутствии Луцилле и поспешил скрыться в одной из боковых дорожек. Его волнение было ужасно. Ему решительно нельзя было встречаться с Луциллой в эту тревожную минуту.

Когда мы вышли из гостиной, оставив докторов совещаться, я послала с Зиллой маленькую записочку досточтимому Финчу, умоляя его (хоть ради приличия) изменить свое решение и присутствовать в великую для его дочери минуту, когда доктора выскажут свое мнение об ее слепоте. Поднимаясь по лестнице на обратном пути, я получила ответ на клочке листочка для проповедей. "Мистер Финч отказывается подчинить свои принципы расчетам, внушаемым тщеславием. Он желает напомнить мадам то, что она слышала от него. Иными словами, он повторяет, и просит ее на этот раз запомнить, что он умывает руки".

Вернувшись в гостиную, мы нашли знаменитых докторов сидящими так далеко друг от друга, как только возможно.

Оба были заняты чтением. Мистер Себрайт читал книгу, Herr Гроссе "читал" майонез.

Я села рядом с Луциллой и взяла ее руку. Рука была холодна как лед. Моя бедняжка дрожала. Какие минуты невыразимого страдания пережила она в ожидании приговора докторов! Я сжала ее маленькую, холодную руку и шепнула: "Приободритесь". Я могу сказать (хотя я не из сентиментальных), что сердце мое обливалось кровью, страдая за нее.

-- Каков результат консилиума, джентльмены? - спросил Нюджент. - Согласны вы друг с другом?

-- Нет, - сказал мистер Себрайт, откладывая в сторону книгу.

-- Нет, - сказал Гроссе, пожирая глазами майонез.

Луцилла повернулась ко мне. Она побледнела, дыхание ее становилось прерывистее. Я шепотом попросила ее успокоиться:

-- Один из них, во всяком случае, думает, что вам можно возвратить зрение.

Она меня поняла и тотчас же стала спокойнее. Нюджент продолжал задавать вопросы обоим докторам.

-- В чем же вы не согласны? - спросил он. - Мы хотели бы узнать ваши мнения.

Доктора начали вновь свое неуместное состязание в учтивости. Себрайт поклонился Гроссе: "Вы первый". Гроссе поклонился Себрайту: "Нет, вы". Меня вывело из терпения соблюдение докторами этого жесткого и смешного профессионального этикета.

-- Говорите оба разом, джентльмены, - сказала я резко. - Ради Бога, делайте, что угодно, только не заставляйте нас ждать. Есть надежда или нет возвратить ей зрение?

-- Да, - сказал Herr Гроссе.

Луцилла вскочила с радостным криком.

-- Нет, - сказал мистер Себрайт.

-- Один диагноз у вас на причины ее слепоты? - спросил Нюджент.

-- Причина - катаракта, - отвечал Гроссе.

-- С этим я согласен, - сказал Себрайт. - Причина - катаракта.

-- Катаракта излечима, - продолжал немец.

-- Я опять согласен, но с оговоркой - катаракта иногда излечима.

-- Эта катаракта излечима! - воскликнул Гроссе.

-- С величайшим почтением я оспариваю это заключение, - сказал Себрайт. - Катаракта мисс Финч неизлечима.

-- Можете сказать нам, на чем вы основываете это заключение, сэр? - спросила я.

-- Мое заключение основано на медицинских расчетах, которые нельзя понять без специального образования, - ответил мистер Себрайт. - Я могу только сказать, что после самого тщательного обследования я убедился, что мисс Финч утратила зрение безвозвратно. Всякая попытка возвратить его с помощью операции была бы, по моему мнению, бесполезна. Молодая особа должна была бы выдержать не только операцию, она должна была бы высидеть в темной комнате, по крайней мере, шесть недель или два месяца. Нечего напоминать вам, что в продолжение этого времени у нее появилась бы сильнейшая надежда прозреть. Помня это и полагая, что ее жертва оказалась бы, в конце концов, бесполезной, я считаю весьма нежелательным подвергать нашу пациентку тяжелым последствиям могущего постигнуть ее разочарования, которое должно сильно отрицательно подействовать на нее. Она с детства смирилась с своим несчастием. Как честный человек, считающий своим долгом высказать правду, я советую вам не смущать ее более. Я уверен, что операция, по моему мнению, будет совершенно бесполезна, а может быть, и опасна.

Так откровенно англичанин изложил свое мнение.

Луцилла держалась за мою руку.

-- Жестокий! Жестокий! - шептала она. Я пожала ее руку, советуя ей потерпеть, и взглянула (как и Нюджент) в безмолвном ожидании на Гроссе. Немец порывисто встал и подошел, раскачиваясь на своих коротких кривых ногах, ко мне и Луцилле.

-- Вы закончили почтеннейший мистер Себрайт? - спросил он.

Себрайт ответил своим неизменным поклоном.

-- Gut! Теперь мой черед высказать мое мнение, - начал Гроссе. - Несколько слов, не более. С глубочайшим почтением к мистеру Себрайту я опровергаю то, что он только полагает, тем что я... Гроссе.., вот этими моими руками сделал. Катаракта этой мисс такая катаракта, какие я уже срезал, какие я вылечивал. Глядите!

Он внезапно повернулся к Луцилле, взял двумя указательными пальцами ее лоб, а большими осторожно открыл ее веки.

-- Я даю вам мое докторское слово, что мой скальпель впустит сюда свет. Эта хорошенькая девушка сделается краше. Моя милая Финч должна сначала прийти в свое лучшее здоровье. Потом дать мне волю делать, что я хочу, и тогда - раз, два, три - чик! Моя милая Финч будет видеть! С последними словами он опять приподнял ресницы Луциллы, свирепо взглянул на нее сквозь очки, поцеловал ее в лоб, захохотал так, что посуда задрожала, и возвратился на свой пост часового у майонеза.

-- Ну, теперь разговоры закончены, - воскликнул он весело. - Слава Богу, начнется еда.

Луцилла встала.

-- Herr Гроссе, - спросила она, - где вы?

Девушка подошла к столу, где он сидел, уже занятый разрезанием своего любимого блюда.

-- Вы сказали, что вам нужен скальпель, чтобы возвратить мне зрение? - спросила она спокойно.

-- Да, да! Вы этого не бойтесь. Не очень больно, совсем не больно.

Она шутливо потрепала его по плечу.

-- Встаньте, Herr Гроссе, - сказала она. :

-- Если скальпель с вами, я готова, сделайте операцию сейчас.

Нюджент содрогнулся. Себрайт содрогнулся. Ее смелость поразила их обоих. Что же касается меня, то никто в мире так не боится медицинских операций, как я. Луцилла привела меня в ужас. Я без памяти бросилась к ней. Я была так глупа, что даже вскрикнула.

Прежде чем я добежала до нее, Herr Гроссе, как бы покоряясь ее просьбе, встал с лучшим куском цыпленка на конце вилки.

-- Ах, вы, милая дурочка, - сказал он. - Разве так срезают катаракты? Сегодня я сделаю с вами только одну операцию. Вот! - С этими словами он бесцеремонно всунул кусок цыпленка в рот Луциллы. - Ага! Кусайте его хорошенько. Чудесный цыпленок. Ну что же? Садитесь все. Завтракать! Завтракать!

Он был непреклонен. Мы все сели за стол.

Мы ели. Herr Гроссе поглощал. От майонеза к мармеладному торту. От мармеладного торта опять к майонезу. От майонеза к ветчине и к бланманже [Бланманже (фр. blancmanger) - желе из сливок миндального молока]. От бланманже (даю честное слово) опять к майонезу. Пил он так же, как и ел. Пиво, вино, водка - он ничего не пропустил и смешивал все вместе. Что же касается до лакомств - миндаля, изюма, конфет, засахаренных фруктов, они служили ему приправой ко всему. Блюдо оливок пришлось ему особенно по вкусу. Он взял их две горсти и опустил в карманы панталон.

-- Таким образом, - сказал он, - я избавлю вас от труда передавать мне блюдо и буду иметь при себе столько оливок, сколько мне нужно.

Когда Гроссе не мог уже более ни есть, ни пить, он свернул салфетку в комок и стал благодарить Бога.

-- Как милостив Бог, - заметил он, - что, сотворив мир, сотворил вместе с ним еду и питье!

-- Ах, - вздохнул он, нежно приложив растопыренные руки к желудку, - какое это для нас великое счастье!

Мистер Себрайт взглянул на часы.

-- Если мы еще будем говорить об операции, начнем немедленно, - заявил он. - У нас осталось не более пяти свободных минут. Вы слышали мое мнение. Я остаюсь при нем.

Herr Гроссе вынул щепотку табаку.

Луцилла обратилась в сторону мистера Себрайта.

-- Я благодарна вам, сэр, за то, что вы высказали свое мнение, - сказала она спокойно и твердо. - Я решилась подвергнуться операции. Если она не удастся, я только останусь по-прежнему слепа. В случае успеха она даст мне новую жизнь. Я все вынесу, я всем рискну, имея надежду прозреть.

Так она объявила о своем решении и подготовила этими достопамятными словами событие, которое на этих страницах имею целью в дальнейшем описать.

Мистер Себрайт отвечал ей со своим неизменным благоразумием.

-- Я не могу сказать, что ваше решение меня удивляет. Хотя я очень сожалею, что вы его приняли, я согласен, что оно самое естественное решение в вашем положении.

Луцилла обратилась к Гроссе.

-- Назначьте какой вам угодно день, - сказала она. - Чем скорее, тем лучше. Завтра, если возможно.

-- Скажите мне, мисс, - спросил немец, внезапно став серьезным и строгим, - намерение ваше твердо?

Луцилла отвечала ему тоже серьезно:

-- Мое намерение твердо.

-- Gut! Шутка шуткой, милая моя, а дело делом. Теперь о деле. Я должен сказать вам мое последнее слово, прежде чем уеду.

операции. Для меня было большим утешением заметить перемену в его обращении с нею. Он говорил авторитетно, она его должна будет слушаться.

Во-первых, предупредил немец Луциллу, в случае неудачи операции, повторить ее будет невозможно. Каковы бы ни были результаты, они будут окончательными.

Во-вторых, прежде чем решиться сделать операцию, он должен быть вполне уверен, что некоторые условия, необходимые для успеха, будут строго выполнены как самой пациенткой, так и ее родными и друзьями. Мистер Себрайт нисколько не преувеличил отрезок времени, который придется провести после операции в темной комнате. Глаза ее не будут развязаны ни на минуту раньше шести недель. В продолжение всего этого времени и, вероятно, в продолжение еще шести недель пациентка должна быть совершенно здорова, чтобы зрение ее восстановилось вполне. Если тело и дух не будут в наилучшем состоянии, никакая искусная операция не поможет. Все, что могло бы возбуждать или волновать пациентку, должно быть удалено из спокойного течения обыденной жизни, пока доктор не убедится, что зрение ее восстановлено. Строгому исполнению этих условий он обязан значительной долей своих успехов. Гроссе знает по собственному опыту, какое важное влияние общее здоровье пациента, как физическое, так и духовное, имеет на успех операций, в особенности операций над таким нежным органом, как глаза.

Высказав все это, Herr Гроссе обратился к ее здравому смыслу, советуя Луцилле обдумать хорошенько свое решение и посоветоваться с родными и друзьями. Словом, в течение трех месяцев, по крайней мере, доктор должен иметь полное право регулировать ее жизнь и вносить в нее перемены, какие он сочтет нужными. Если Луцилла и члены ее семейства согласятся принять эти условия, ей надо будет только написать Herr Гроссу в лондонскую гостиницу. На следующий день он будет в Димчорче и сделает операцию, если найдет здоровье больной удовлетворительным.

Закончив этим обещанием, Herr Гроссе выпустил из легких остаток воздуха глубоким горловым "Га" и быстро вскочил на свои короткие кривые ноги. В ту же минуту Зилла постучала в дверь и объявила, что экипаж ожидает джентльменов у садовой калитки.

-- Я вас не стесняю. У меня есть дело в Лондоне и мне решительно необходимо вернуться со следующим поездом.

-- So! У меня есть тоже дело в Лондоне, - отвечал его собрат, - или, лучше, развлечение. (Мистер Себрайт, казалось, было неприятно изумлен, услышав такое откровенное признание от делового человека).

-- Я страшно люблю музыку, - продолжал Гроссе, - и не хочу опоздать в оперу. Ach, Gott! Как музыка дорога в Англии! Я взбираюсь на галерею и плачу за это пять серебряных шиллингов. За пять медных грошей я в своем отечестве получил бы то же самое, только лучшего достоинства.

-- Помните, моя милая Финч, что сказал вам ваш доктор. Я впущу сюда свет, но когда захочу и как захочу. Милое создание! И милее будет она, когда прозреет!

Он взял руку Луциллы и, сентиментально приложив ее к сердцу, прикрыл другою рукой, как бы для того, чтобы согреть ее. В этой нежной позе он испустил громкий вздох, кивнул головой, подмигнул мне сквозь очки и заковылял за мистером Себрайтом, уже спускавшимся с лестницы. Кто отгадал бы, что этот человек мог дать Луцилле новую жизнь?