Бедная мисс Финч.
Часть вторая.
Глава XXXVIII. Нет ли ему извинения?

Глава XXXVIII. НЕТ ЛИ ЕМУ ИЗВИНЕНИЯ?

Уволенный слуга Оскара (оставшийся доживать условленный месяц после увольнения) отворил мне дверь, когда я постучала. Хотя час был уже поздний для патриархального Димчорча, слуга не выразил удивления, увидев меня.

-- Дома мистер Нюджент Дюбур?

-- Да, сударыня, - отвечал слуга и, понизив голос, прибавил:

-- Мистер Нюджент Дюбур ожидал вас сегодня.

Сознательно или нет, слуга оказал мне великую услугу. Он предостерег меня. Нюджент Дюбур понимал меня лучше, чем понимала его я. Он понял, что случится, когда я узнаю о визите Луциллы к нему, и приготовился, без сомнения, к встрече со мной. Признаюсь, я чувствовала какую-то нервную дрожь, следуя за слугой, провожавшим меня в гостиную. Но в ту минуту, как он отворил дверь, это неприятное чувство покинуло меня так же мгновенно, как пришло. Входя в гостиную, я почувствовала себя опять вдовой Пратолунго.

Настольная лампа с опущенным колпаком была единственным источником света в комнате. Нюджент Дюбур, развалясь в кресле, сидел у стола с сигарой во рту и с книгой в руке. Он отложил книгу в сторону и встал навстречу мне. Зная уже, с каким человеком имею дело, я решила не оставлять без внимания даже мелочей. Я сочла нелишним узнать, чем он занимался, ожидая меня. Я взглянула на книгу - это была "Исповедь" Руссо.

Он подошел ко мне со своей любезной улыбкой и протянул руку, как будто не случилось ничего такого, что могло испортить наши отношения. Я сделала шаг назад и подняла на него глаза.

-- Вы не хотите пожать мне руку? - спросил он.

-- На это я вам сейчас отвечу, - сказала я. - Где ваш брат?

-- Не знаю.

-- Вот когда вы узнаете и когда вы вернете вашего брата в Броундоун, я пожму вам руку - не раньше.

Он поклонился, насмешливо пожал плечами и попросил позволения предложить мне стул.

Я сама взяла себе стул и поставила его против его кресла. Собираясь уже сесть, Нюджент заколебался и взглянул на открытое окно.

-- Не бросить ли мне сигару? - спросил он.

-- Не из-за меня. Я не имею ничего против курения.

-- Благодарю вас.

Он взял стул и сел так, что лицо его оказалось в полумраке. Покурив с минуту, Нюджент спросил, не поднимая на меня глаз:

-- Могу я узнать, с какой целью вы меня посетили?

Нюджент поднял на меня глаза. Зная мой горячий характер, он был поражен спокойствием, с которым я ответила на его вопрос. С меня он перевел взгляд на свою сигару и задумчиво стряхнул пепел, прежде чем обратился ко мне со следующими словами:

-- Мы сначала займемся вопросом, следует ли мне уехать из Димчорча, - сказал он. - Получили вы письмо Оскара?

-- Получила.

-- И прочли?

-- И прочла.

-- Так вы знаете, что мы понимаем друг друга?

-- Я знаю, что брат ваш принес себя в жертву и что вы подло воспользовались этим.

Он вздрогнул и поднял на меня глаза. Я видела, что или мои слова, или мой тон задели его.

-- Вы пользуетесь тем, что вы женщина, - сказал он. - Не заходите слишком далеко. То, что сделал Оскар, было сделано добровольно.

-- То, что сделал Оскар, - возразила я, - было жалким безрассудством, жестокой несправедливостью. Тем не менее в побуждениях, руководивших им, есть что-то великодушное, что-то благородное. Что же касается вашего поведения в этом случае, я не вижу в побуждениях, руководивших вами, ничего, кроме низости и малодушия.

Он вскочил со стула и бросил сигару в пустой камин.

-- Мадам Пратолунго, - сказал он, - я не имею чести знать, есть ли у вас семья. Я не могу потребовать от женщины удовлетворения за Оскорбление. Не найдется ли у вас какого-нибудь родственника в Англии или за границей?

-- У меня найдется то, чего достаточно в настоящем случае, - возразила я. - У меня найдется искреннее презрение ко всевозможным угрозам и твердая решимость высказать все то, что я думаю.

Он подошел к двери и отворил ее.

-- Я не дам вам возможности продолжать, - заявил он. - Позвольте оставить вас в этой комнате и пожелать вам доброго вечера.

Я вошла в дом, вооружившись отчаянным намерением, которое могла сообщить только ему и только в крайнем случае. Теперь пришло время сказать то, что я всем сердцем желала оставить невысказанным.

Я встала в свою очередь и остановила его, когда он выходил из комнаты.

-- Возвратитесь к вашему креслу и к вашей книге, - сказала я. - Наше свидание окончено. Покидая этот дом, я должна сказать вам последнее слово. Вы напрасно теряете время, оставаясь в Димчорче.

-- В этом я себе лучший судья, - отвечал он, сторонясь, чтоб я могла выйти.

Он мгновенно переменил положение и стал в дверях, преграждая мне дорогу.

-- Что же вы намерены сделать? - спросил он, устремив на меня настороженный взгляд.

-- Я намерена заставить вас уехать из Димчорча.

Он нагло засмеялся. Я продолжала так же спокойно, как прежде:

-- Вы сегодня утром изображали своего брата перед Луциллой, - сказала я. - Вы сделали это в последний раз, мистер Нюджент Дюбур.

-- Неужели? Кто же помешает мне сделать это опять?

-- Я.

В этот раз он воспринял мои слова серьезно.

-- Вы? - спросил он. - Как можете вы управлять мною, позвольте узнать?

-- Я могу управлять вами через Луциллу. Я могу сказать ей правду и скажу, лишь только вернусь в приходский дом.

Он вздрогнул, но тотчас же пришел в себя.

-- Вы забыли нечто, мадам Пратолунго. Вы забыли, что сказал нам доктор.

-- Нет, не забыла. Если мы как-нибудь встревожим его пациентку в ее настоящем положении, доктор отказывается отвечать за последствия.

-- Да.

-- Да, но из двух зол - предоставить вам свободу разбить сердца обоих или пренебречь предостережением доктора, я выбираю последнее. Говорю вам прямо, что я готова лучше видеть Луциллу слепой, чем замужем за вами.

Нюджент Дюбур был уверен, что предостережение доктора свяжет мне язык. Я уничтожила эту уверенность, и все его расчеты полетели на ветер. Он так побледнел, что я, несмотря на темноту, заметила перемену в его лице.

-- Я не верю вам, - сказал он.

-- Приходите завтра в приходский дом и увидите, - отвечала я. - Больше мне нечего сказать вам. Пропустите меня.

Вы, может быть, думаете, что я только пугала его. Вовсе нет. Хвалите меня или порицайте, если угодно, я действительно намеревалась сделать то, что говорила. Что мое мужество не изменило бы мне во время пути из Броундоуна в приходский дом, что я не отказалась бы от моего намерения, увидев Луциллу, я не утверждаю. Я хочу только сказать, что в ту минуту, когда я в отчаянии угрожала открыть Луцилле истину, я положительно намеревалась исполнить это, и что Нюджент. Дюбур понял по моему голосу, что я не шучу.

-- Злодейка! - воскликнул он, подойдя ко мне все себя от ярости.

-- Не высказывайте мне вашего мнения обо мне, - отвечала я. - Вы, конечно, не можете понять побуждений честной женщины. В последний раз говорю вам, пропустите меня.

Вместо того, чтобы пропустить меня, он запер дверь и положил ключ в карман. Потом указал мне на стул, с которого я встала.

-- Садитесь, - сказал он изменившимся голосом, свидетельствующим о внезапной перемене в его настроении. - Дайте мне подумать немного.

Я возвратилась на свое место. Он сел в кресло у противоположной стороны стола и закрыл лицо руками. Мы сидели некоторое время молча. Я взглянула на него раза два, пока он думал. Вдруг что-то блеснуло между его пальцами. Я тихо привстала и наклонилась, чтобы рассмотреть. Слезы! Честное слово, слезы текли по его пальцам! Я собиралась было заговорить, но раздумала и промолчала.

-- Скажите, чего вы хотите от меня? Что должен я сделать?

Таковы были его первые слова. Он выговорил их, не отнимая рук от лица, так тихо, так грустно, с каким безнадежным горем, с таким смирением в голосе, что я, которая вошла в комнату, ненавидя его, подошла к нему, я, которая за минуту перед тем повергла бы его к моим ногам, если бы могла, положила руку на его плечо, жалея его всем сердцем. Вот каковы женщины! Вот вам образец их благоразумия, твердости и самообладания.

-- Будьте справедливы, Нюджент, - сказала я. - Будьте честны. Будьте тем, кем я вас когда-то считала. Это все, чего я требую.

Он положил руки на стол, опустил на них голову и расплакался. Это было так похоже на его брата, что мне пришло в голову, не принимаю ли я одного за другого. "Оскар, - подумал я, - все тот же Оскар, каким я видела его, когда говорила с ним в первый раз в этой комнате".

-- Полноте, - сказала я, когда он немного успокоился. - Мы кончим тем, что поймем друг друга и будем опять, несмотря ни на что, уважать друг друга.

Он раздраженно сбросил мою руку с своего плеча и отвернулся от света.

-- Можете ли вы понять меня? - спросил он. - Вы сочувствуете Оскару. Он - жертва, он - мученик, вы его уважаете, вы его жалеете! Я - эгоист, я - негодяй, у меня нет ни чести, ни совести! Растопчите меня ногами, как пресмыкающееся. Если я страдаю, то я этого вполне заслуживаю. Стоит ли жалеть, не правда ли, такого негодяя, как я?

Я была в большом недоумении, как ответить ему. Все, что он сказал о себе, я действительно думала о нем. А как же иначе? Он поступил вероломно, его нельзя было не осуждать. И однако как трудно иногда женщине не простить мужчину, как бы дурно он ни поступил, когда она знает, что поступил он так из любви к женщине.

-- Что бы я ни думала о вас, Нюджент, - сказала я, - вы еще можете возвратить себе мое прежнее уважение.

-- В самом деле? - отвечал он насмешливо. - Позвольте мне знать это лучше. Вы говорите теперь не с Оскаром, вы говорите с человеком, несколько знакомым с женщинами. Я знаю, как вы упорствуете в своих мнениях, потому что это ваши мнения, не спрашивая себя, справедливы они или нет. Некоторые из мужчин поймут и пожалеют меня. Ни одна женщина на это не способна. Лучшие и умнейшие из вас не знают, что такое любовь, как ее чувствует мужчина. Для вас она не безумие, как для нас. В женщине она сдержанна, в мужчине она не подчиняется ничему. Она лишает его рассудка, чести, самоуважения, она унижает его, доводит его до идиотизма или до сумасшествия. Я вам объявляю, что я не отвечаю за свои поступки. Самое лучшее, что вы могли бы сделать для меня, - это запереть меня в дом умалишенных. Самое лучшее, что я мог бы сделать для себя, - это перерезать горло. О, да! Я рассуждаю непозволительно, не правда ли? Я должен бороться, как вы говорите, я должен обуздать себя. Ха, хат, ха! Вот умная женщина, вот опытная женщина. И что же? Она видела меня с Луциллой сотни раз и ни разу не заметила во мне признаков борьбы. С той минуты, как я увидел впервые небесное создание, жизнь моя была долгою борьбой с самим собою, адским мучением от стыда и угрызений совести, а мой умный друг замечала так мало и знает так мало, что видит в моем поведении только малодушие и подлость!

Он встал и прошелся по комнате. Я была (очень естественно, мне кажется) немного раздражена его рассуждениями. Мужчина заявляет, что разбирается в любви лучше, чем женщина. Слыхано ли когда-нибудь о таком чудовищном искажении истины? Я обращаюсь к женщинам.

-- Не вам бы только осуждать меня, - сказала я. - Я была о вас слишком хорошего мнения, чтобы подозревать вас. Впредь я такой ошибки не сделаю, ручаюсь вам.

Он вернулся назад и остановился передо мной, пристально глядя на меня.

-- Неужто вы говорите серьезно, что не заметили ничего подозрительного в первый день, как я увидел ее? - спросил он. - Вы были тогда в комнате. Как вы не заметили, что она поразила меня? Как вы не заметили ничего подозрительного позже? Когда я страдал в ее присутствии, неужели окружающие не замечали, что я становился сам не свой?

-- Я заметила, что вы никогда не вели себя развязно в ее присутствии. Но вы мне нравились, вы внушали мне доверие, и я не могла объяснить этого. Вот и все.

в Оскаре его голос, и когда я вспомнил, что его голос и мой одинаковы. Когда мы в первый раз говорили о его двусмысленном положении в отношении Луциллы, разве я не соглашался с вами, что Оскар, для своей же пользы, должен открыть ей истину? Кто использовал свое влияние, чтобы заставить его сделать это? Я. Как я поступил, когда он попробовал объясниться и не решился? Как я поступил, когда брат ввел ее в заблуждение, сказав, что человек с синим лицом не он, а я?

Дерзость последнего утверждения поразила меня.

-- Вы помогали жестоко обманывать ее, - отвечала я с негодованием. - Вы подло поощряли гибельный образ действий вашего брата.

Нюджент со своей стороны взглянул на меня зло и с удивлением:

-- Вот вам и женская проницательность! - воскликнул он. - Вот вам и удивительный такт, приписываемый женскому полу! В моем самопожертвовании ради Оскара вы видите только дурные побуждения.

Я начала смутно понимать, что им руководили не одни дурные побуждения. Но все равно. Я была, может быть, несправедлива. Я досадовала на него за тон, которым он говорил со мной. Я созналась бы кому угодно, только не ему, что сделала ошибку. Ему я в этом сознаться не могла.

-- Вспомните прошлое, - г начал он опять более мягким и спокойным тоном. - Посмотрите, как вы несправедливо осудили меня. Я ухватился за возможность, клянусь вам, что это правда, я ухватился за возможность сделать себя предметом ужаса для Луциллы, когда узнал о заблуждении, в которое ввел ее Оскар. Чувствуя себя все менее и менее способным избегать ее, я воспользовался случаем заставить Луциллу избегать меня. Я сделал больше. Я умолял Оскара отпустить меня из Димчорча. Он потребовал, во имя нашей взаимной любви, чтоб я остался с ним. Я не мог отказать ему. Что же вы находите во всем этом бесчестного? Разве негодяй стал бы выдавать себя, как я выдавал себя, когда мы разговаривали в беседке? Я сказал вам тогда прямо, что было бы лучше, если бы я вовсе не приезжал в Димчорч. По какой же причине, кроме одной, мог я сказать это? А вы даже не поинтересовались узнать причину.

-- Вы забываете, что я не имела возможности спросить вас. Луцилла помешала нам и отвлекла мое внимание. И для чего же хотите вы заставить меня защищаться, - продолжала я, все более и более раздражаясь. - Какое право имеете вы осуждать меня?

Нюджент взглянул на меня с изумлением.

-- Разве я осуждал вас? - спросил он.

-- Да!

-- Может быть, я думал, что если бы вы вовремя заметили мое безумие, вы смогли бы сразу положить ему конец. Нет! - воскликнул он, прежде чем я успела возразить. - Ничто не могло положить ему конец, ничто не вылечит меня, кроме смерти. Постараемся понять друг друга. Я готов смотреть снисходительно на ваше поведение, а вы постарайтесь смотреть снисходительно на мое.

Я всеми силами старалась смотреть снисходительно. Несмотря на то, что сердилась на него за его надменный тон в разговоре со мною, мне было жаль Нюджента, как я уже призналась. Но я никак не могла забыть, что он пытался поймать первый взгляд Луциллы, когда она проверяла свое зрение, что он в это утро выдавал себя за своего брата, что он позволил своему брату уехать в добровольное изгнание от всего, что было ему дорого. Нет! Я могла жалеть его, но не могла смотреть снисходительно на его поведение. Я села и не сказала ничего.

Нюджент возвратился к нашему спорному вопросу, и хотя обращение его со мною было теперь вполне учтиво, следующие слова его напугали меня сильнее, чем все, что он сказал до сих пор.

-- Я повторяю то, что уже сообщил вам, - начал он. - Я не отвечаю больше за свои поступки. Если я сколько-нибудь знаю себя, мне кажется, что впредь на меня полагаться нельзя. Пока я еще способен сказать правду, дайте мне сказать ее. Что бы ни случилось впредь, знайте, что я сегодня открыл вам свою душу.

-- Позвольте! - воскликнула я. - Как вы можете говорить так легкомысленно? Всякий человек отвечает за свои поступки.

Он остановил меня нетерпеливым жестом.

-- Оставайтесь при своем мнении. Я не оспариваю его. Увидите, сами увидите. День, когда мы говорили с вами, мадам Пратолунго, в беседке приходского дома, отмечен как достопамятный день в моем календаре. Моя честная борьба с самим собою ради бедного Оскара закончилась в этот день. Усилия, которые я делал над собой с тех пор, были только взрывами отчаяния. Они не могли поколебать страсти, ставшей единственным чувством и единственным несчастием всей моей жизни. Не говорите мне о борьбе с этой страстью. Всякая борьба бывает возможной до известных границ. Вы знаете, как я боролся против искушения, пока был в силах бороться. Остается только рассказать вам, как я уступил ему;

Спокойный тон, которым он произнес это, настроил меня опять против него. Его увертки и противоречивые утверждения смущали и раздражали меня. Легче, казалось, собрать рассыпанную ртуть, чем поймать этого человека.

-- Помните день, - сказал Нюджент, - когда Луцилла рассердилась на вас и встретила так грубо в Броундоуне?

-- Вы говорили сегодня, что я выдаю себя за Оскара. В тот день я выдал себя за него в первый раз. Вы при этом присутствовали. Потрудились вы тогда объяснить себе мой поступок?

-- Сколько мне помнится, - отвечала я, - я тогда остановилась на первом предположении, которое пришло мне в голову. Я подумала, что вы уступили искушению подшутить над Луциллой.

-- Я уступил страсти, пожиравшей меня. Я жаждал испытать наслаждение от ее прикосновения, мне хотелось, чтобы она была хоть минуту проста в обращении со мной, считая меня Оскаром. Этого мало: мне хотелось узнать, могу ли я ввести ее в заблуждение, могу ли я жениться на ней, если удастся обмануть всех вас и уехать с ней куда-нибудь. Сам дьявол руководил мною. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не вошел Оскар и если бы Луцилла не пришла в такое негодование. Она смутила меня, она испугала меня, она вернула мне мои лучшие чувства. Я воспользовался, не приготовив ее, вопросом о восстановлении ее зрения, как единственным средством отвлечь ее мысли от моей подлой попытки воспользоваться ее слепотой. В эту ночь, мадам Пратолунго, я пережил такую пытку самоосуждения и раскаяния, что даже вы были бы удовлетворены. При первой представившейся возможности я загладил мою вину пред Оскаром. Я защищал его интересы, я даже научил его, что ему следовало сказать Луцилле.

-- Когда? - прервала я. - Где? Как?

-- После посещения двух докторов. В гостиной Луциллы. В пылу полемики, следует ли ей подвергнуться операции немедленно или сначала выйти замуж за Оскара. Припомните наш разговор, и вы увидите, что я сделал все, что мог, чтоб убедить Луциллу выйти за моего брата прежде, чем Гроссе сделает ей операцию на глазах. И все было напрасно. Вы бросили всю силу своего красноречия на другую чашу весов. Я потерпел неудачу. Впрочем, какая разница. То, что я сделал тогда, было сделано в отчаянии. Минутное побуждение, не более. Лишь только искушение началось вновь, я стал опять негодяем, как вы говорите.

-- Я ничего не говорю, - отвечала я.

-- Все равно, так вы думаете. Заподозрили вы меня, наконец, когда мы встретились с вами вчера в деревне?

Наверное, даже ваши глаза увидели меня насквозь в этот раз!

Я отвечала безмолвным наклоном головы. Мне не хотелось начинать новую ссору. Как ни злоупотреблял Нюджент моим терпением, я старалась ради Луциллы поддерживать с ним дружеские отношения.

-- Вы сумели это скрыть, - продолжал он, - когда я попробовал узнать, раскрыли ли вы мою тайну. Вы, добродетельные люди, обманываете недурно, когда ваши интересы того требуют. Нечего объяснять вам, каково было мое вчерашнее искушение. Первый взгляд ее глаз, когда они откроются на окружающий мир, первый луч любви и счастья на ее божественном лице, - да разве я дурак, чтоб уступить это другому! Ни один смертный, обожая ее так, как я ее обожаю, не поступил бы иначе. Я готов был упасть на колени перед Гроссе и боготворить его, когда он предложил мне занять в комнате то самое место, которое я решил занять. Вы поняли, что у меня было на уме. Вы сделали все, что могли, чтобы разрушить мои замыслы. Вы поступили очень ловко. Вы, праведные люди, с помощью своего жизненного опыта умеете перехитрить худшего из нас. Вы видели, как все кончилось. Сама судьба пришла мне на помощь в последнюю минуту. Судьба, как солнце, не отличает праведных от не праведных! Мне достался первый взгляд ее глаз! Первый луч любви и счастья просиял на ее лице для меня! Ее руки обвивали мою шею, ее грудь прижималась к моей груди.

Я не могла выносить этого более.

-- Отоприте дверь, - сказала я. - Мне стыдно сидеть в одной комнате с вами.

-- Меня это нисколько не удивляет, - отвечал он. - Немудрено, что вам стыдно за меня, когда мне самому стыдно за себя.

В тоне его не было ничего циничного, в манерах ничего дерзкого. Тот же самый человек, который сейчас так отвратительно хвастался своею победой над невинностью и несчастьем, теперь говорил, как человек, искренне стыдящийся своих поступков. Будь я уверена, что он насмехается надо мной или лицемерит, я знала бы, как поступить. Но, повторяю, как это ни странно, он, несомненно, раскаивался в том, что сейчас сказал. При всем моем знании людей, при всем моем умении ладить с людьми со странными характерами, я остановилась между Нюджентом и запертой дверью, не зная, как поступить.

-- Верите вы мне? - спросил он.

-- Я не понимаю вас, - отвечала я.

Нюджент вынул из кармана ключ от двери и положил его на стол против стула, с которого я только что встала.

-- Я теряю голову, когда говорю или думаю о ней, - продолжал он. - Я отдал бы все, что имею, чтобы вернуть то, что я сейчас сказал. Нет слов, достаточно сильных, чтоб осудить меня. Слова вылетали помимо моей воли. Если бы здесь была сама Луцилла, я и то не мог бы сдержаться. Идите, если вам угодно. Ключ к вашим услугам. Я не имею права удерживать вас после того, что я сделал. Но подумайте, прежде чем уйдете. Вы пришли с тем, чтобы предложить мне что-то. Может быть, вам удалось бы образумить меня, усовестить и заставить поступить честно. Впрочем, как вам угодно. Вы свободны.

Кто я была, добрая христианка или презренная дура? Я вернулась к моему стулу и решилась сделать последнюю попытку.

-- Какое искушение? - спросила я.

-- Письмо Оскара должно было сказать это вам. Оскар сам ввел меня в искушение. Вы должны знать какое.

-- Ничего я не знаю.

-- Разве он не писал вам, что я предлагал покинуть Димчорч навсегда? Я предлагал это искренно. Я видел страдальческое лицо несчастного, когда мы с Гроссе выводили Луциллу из комнаты. Я жалел его всем сердцем. Если б он взял мою руку и сказал: "Прощай", я уехал бы тотчас же. Он не хотел взять мою руку. Он ушел, чтоб обдумать все это в уединении, и вернулся, решившись пожертвовать собою.

-- Зачем же вы приняли жертву?

-- Он соблазнил меня.

-- Соблазнил вас?

-- Да. Как же иначе назвать то, что он предложил мне самому объясниться с Луциллой? Как назвать то, что он пожелал мне в будущем жизнь с Луциллой? Бедный, милый, великодушный брат! Он уговаривал меня остаться, когда ему следовало просить меня уехать. Мог ли я не уступить ему? Осуждайте страсть, овладевшую моим телом и душой, но не осуждайте меня!

Я взглянула на книгу, лежавшую на столе, на книгу, которую он читал перед тем, как я вошла в комнату. Его словесные ухищрения, вводящие в заблуждение признания были не что иное, как влияние софистики [Софизм (гр. sophisma) - ложное по существу умозаключение, формально кажущееся правильным, основанное на преднамеренном, сознательном нарушении правил логики.] Руссо. Хорошо. Если он мыслит категориями Руссо, то я думаю, как истинная Пратолунго. Я дала себе волю, я была в ударе.

-- Как можете вы, умный человек, так обольщать себя! - сказала я. - Ваша будущность с Луциллой? О вашей будущности с Луциллой страшно подумать. Положим, этого не случится, пока я жива, но положим, что вам удалось бы жениться на ней. Боже, что за жизнь создали бы вы как для себя, так и для нее! Вы любите вашего брата. Неужели вы надеетесь иметь хоть минуту покоя, когда у вас будет постоянно на уме: "Я разлучил Оскара с женщиной, которую он любил, я испортил его жизнь, я разбил его сердце". Вы не смогли бы смотреть на нее, вы не смогли бы говорить с ней, вы не смогли бы коснуться ее без того, чтобы все это не было отравлено страшным упреком. А она? Что за жена была бы она вам, зная, каким способом вы овладели ей? Трудно сказать, кого из двух она ненавидела бы сильнее - вас или себя. Ни один мужчина не прошел бы мимо нее на улице, не пробудив в ней мысли: "Желала бы я знать, сделал ли он когда-нибудь такую низость, какую сделал мой муж". Каждая замужняя женщина возбуждала бы в ней зависть и сожаление. "Каков бы ни был ваш муж, он связал свою судьбу с вами не так, как это сделал мой". Чтоб вы могли быть счастливы! Чтобы ваша семейная жизнь могла быть сносной! Хотите пари? Я успела скопить несколько фунтов с тех пор, как живу с Луциллой. Я ставлю их все до копеечки, что вы разойдетесь с ней по обоюдному согласию через полгода после свадьбы. Так как же вы теперь поступите? Уедете вы на континент или останетесь здесь? Вернете вы своего брата, как честный человек, или позволите ему уехать и обесчестите себя на всю жизнь?

Глаза Нюджента блуждали, лицо горело. Он вскочил и отпер дверь. Что он хочет сделать? Уехать на континент или выгнать меня из дома?

Он позвал слугу:

-- Джемс!

-- Что прикажете, сударь?

-- Заприте дом, когда я и мадам Пратолунго уйдем отсюда. Я не вернусь больше. Уложите мой чемодан и отошлите его завтра в Лондон, в гостиницу Негль.

Он затворил дверь и подошел опять ко мне.

-- Вы отказались пожать мою руку, когда вошли сюда, - сказал он. - Хотите вы пожать ее теперь? Я уйду из Броундоуна вместе с вами и не вернусь, пока не привезу с собой Оскара.

-- Пойдемте, - сказал он. - Я провожу вас до калитки приходского дома.

-- Вы не сможете уехать сегодня, - заметила я. - Последний поезд уже давно ушел.

-- Смогу. Я пойду пешком в Брайтон, там заночую, а завтра утром отправлюсь в Лондон. Ничто не заставит меня провести еще ночь в Броундоуне. Позвольте еще один вопрос, прежде чем я потушу лампу.

-- Что такое?

-- Приняли вы сегодня в Лондоне какие-нибудь меры, чтоб отыскать Оскара?

-- Я была у адвоката и сделала все - нужные распоряжения.

-- Вот моя записная книжка. Напишите мне его адрес. Я написала. Он потушил лампу и вывел меня в коридор.

Там стоял озадаченный слуга.

-- Прощайте, Джемс. Я уезжаю, чтобы привести сюда вашего хозяина. С этим объяснением он взял шляпу и трость и подал мне руку. Минуту спустя мы уже шли по темной долине.

На пути к приходскому дому Нюджент говорил с лихорадочным возбуждением. Избегая малейшего намека на предмет, обсуждавшийся во время нашего странного и бурного свидания, он вернулся с удесятерившейся самоуверенностью к своим хвастливым рассуждениям о чудесах, которые намерен был совершить в живописи. Об его призвании добиться гармонии человечества с природой, о необычайных размерах картин, на которых он будет изображать красоты природы, неведомые страждущему человечеству, о крайней необходимости признать его не простым живописцем, а великим утешителем в искусстве - все это я выслушала снова, чтобы не остаться в неведении насчет его планов и будущих занятий. Только когда мы остановились у калитки приходского дома, намекнул он, и то самым косвенным образом, на то, что произошло между нами.

-- Что же? - спросил он. - Вернул я себе ваше прежнее уважение? Верите вы, что в характере Нюджента Дюбура есть и хорошие стороны? Человек - сложное животное. А вы - женщина одна из десяти тысяч. Поцелуйте меня.

И он поцеловал меня, по иностранному обычаю, в обе щеки.

-- Теперь за Оскаром! - крикнул Нюджент весело и, махнув шляпой, скрылся в темноте. Я стояла у калитки, пока не стихли в отдалении его поспешные шаги.

Невыразимое уныние овладело мной. Я начала сомневаться в нем, лишь только осталась одна. "Не придет ли время, - спросила я себя, - когда то, что я сделала сегодня, надо будет сделать снова?"

-- Мое письмо, - сказал он. - Христианское увещание Нюдженту Дюбуру.

-- Нюджент Дюбур покинул Димчорч.

И я передала ректору так кратко, как только могла, результат моего посещения Броундоуна.

Мистер Финч взглянул на свое письмо. Все эти красноречивые страницы пропадут даром? Нет! Это не в порядке вещей, это невозможно.

Он тщательно сложил свою рукопись и взглянул на меня с таинственною улыбкой.

-- Я смею думать, - сказал он с насмешливым смирением, - что мое письмо понадобится. Я не хочу разочаровывать вас в Нюдженте Дюбуре. Я хочу только сказать: можно ли положиться на него?

Это было сказано глупцом: ему и в голову не пришло бы сказать это, если бы не его драгоценное письмо. Тем не менее это было прискорбно верным отголоском того, что происходило в моей душе, и почти буквальным повторением слов Нюджента, в которых он выразил при мне недоверие к самому себе. Я пожелала ректору доброй ночи и ушла наверх.

Луцилла уже спала, когда я тихо отворила ее дверь.

и невольно повторила зловещий вопрос мистера Финча: "Можно ли положиться на него?"