| Автор: | Коллинз У. У., год: 1875 |
| Категория: | Роман |
Глава IX. МАЙОР ПОБЕЖДЕН
Посетительница майора Фитц-Дэвида была разряженная полная девушка с румяными щеками, с круглыми глазами и с волосами соломенного цвета. Поглядев на меня с минуту с нескрываемым изумлением, она обратилась к майору с извинением, что помешала. Она, очевидно, принимала меня за новый предмет обожания старика и не старалась скрыть свою ревность и досаду. Майор уладил дело с помощью своей неотразимой любезности. Он поцеловал руку разряженной девушки с такой же преданностью, как целовал мою, он сказал ей, что она прелестна. Затем он проводил ее почтительно к двери, выходившей в залу.
-- Никаких извинений не нужно, душа моя, - сказал он. - Эта дама у меня по делу. Ваш учитель пения ждет вас наверху. Начинайте урок, а я приду к вам немного погодя. Au revoir [До свидания (фр.)], моя обворожительная ученица, au revoir.
На эту любезную речь молодая особа отвечала что-то шепотом и устремив свои круглые глаза на меня. Наконец дверь за ней затворилась. Майор Фитц-Дэвид получил возможность успокоить и меня.
-- Я называю эту молодую особо одним из моих счастливых открытий, - сказал он весело. - Она обладает лучшим сопрано в Европе. Поверите ли, я нашел ее на станции железной дороги. Она стояла за прилавком в буфете, бедняжка, и полоскала винные стаканы, распевая над своей работой. Что это было за пение! Праведное небо, что это было за пение! Ее ноты электризовали меня. Я сказал себе: "Вот природная примадонна. Я выведу ее в свет!" Это уже третья, которую я вывожу в свет. Когда она будет достаточно подвинута, я повезу ее в Италию и усовершенствую ее в Милане. В этой простодушной девушке, сударыня, вы видели будущую царицу пения. Слушайте! Она начинает свои гаммы. Что за голос! Браво! Браво! Брависсимо!
Высокие сопрановые ноты будущей царицы пения прозвучали по дому. Громкость голоса молодой особы была неоспорима, но его нежность и чистота, по моему мнению, были весьма сомнительны.
Сказав из учтивости несколько приличных случаю слов, я решила напомнить майору о нашем прерванном разговоре. Ему, очевидно, очень не хотелось возвращаться к опасному пункту, на котором мы остановились, когда произошел перерыв. Он начал бить пальцем в такт пению, продолжавшемуся наверху, он спросил, пою ли я и какой у меня голос, он заметил, что для него жизнь была бы нестерпима без любви и искусства. Мужчина на моем месте потерял бы терпение и с отвращением отказался бы от попыток что-то узнать. Будучи женщиной и не теряя из виду свою цель, я была непоколебима. Я бодро вынесла сопротивление майора и заставила его сдаться. Решившись наконец высказаться, он высказался, надо отдать ему справедливость, откровенно и дельно.
-- Я знал вашего мужа, когда он был еще мальчиком, - начал он. - В один из периодов его прошлой жизни с ним случилось ужасное несчастье. Тайна этого несчастья известна его друзьям и свято сохраняется ими. Эту-то тайну он и скрывает от вас. Он не откроет ее вам никогда. Что же касается меня, я тоже связан обещанием не открывать ее никому. Теперь вы знаете мое положение относительно Юстаса, любезнейшая миссис Вудвил.
-- Вы продолжаете называть меня миссис Вудвил, - сказала я.
-- Ваш муж желает, чтобы я называл вас так. Он принял имя Вудвила, не решаясь сказать свое собственное, когда вошел в первый раз в дом вашего дядюшки, и теперь не хочет признавать никакого другого. Спорить с ним бесполезно. Вы должны сделать то, что делаем мы, вы должны уступить безрассудному человеку. Лучший из людей во всех Других отношениях, в этом единственном случае он упрям и капризен до крайности. Если вы желаете знать, что я думаю о его поступках, я скажу вам, что, по моему мнению, он был неправ, женившись на вас под чужим именем. Сделав вас своей женой, он доверил вам свое счастье и свою честь. Почему было ему не доверить вам и историю своих несчастий? Его мать вполне разделяет мое мнение на этот счет. Вы не должны ставить ей в вину, что она не открыла вам истины после вашей свадьбы. Теперь уже поздно. До свадьбы она всеми силами старалась заставить сына поступить с вами справедливо и сделала для этого все, что могла сделать, не выдавая тайны, которую, как добрая мать, она должна была уважать. Я могу теперь сказать вам, не компрометируя никого, что она отказалась дать согласие на ваш брак единственно потому, что Юстас не хотел последовать ее совету и открыть вам свое настоящее положение. Я, со своей стороны, содействовал ей, сколько мог. Когда Юстас написал мне, что сделал предложение племяннице моего доброго друга доктора Старкуэзера и что сослался на мою рекомендацию, я ответил ему, что не приму никакого участия в этом деле, если он не откроет своей невесте всей истины о себе. Он отказался послушаться меня, как отказался послушаться своей матери, и напомнил мне о моем обещании хранить его тайну. Когда Старкуэзер обратился ко мне с расспросами о нем, мне оставалось только или принять участие в обмане, который был противен моим убеждениям, или ответить так кратко и сдержанно, чтобы сразу прервать переписку. Я выбрал последнее и боюсь, что я оскорбил моего доброго старого друга. Вы теперь понимаете мое положение. К довершению его затруднительности, Юстас пришел сегодня ко мне и предупредил меня, чтобы я был настороже на случай, если вы обратитесь ко мне с тем самым вопросом, который вы мне задали. Он рассказал мне, что, вследствие несчастного стечения обстоятельств, вы случайно встретились с его матерью. Он объявил, что приехал в Лондон только для того, чтобы переговорить со мной об этом важном деле. "Я знаю, как вы слабы в тех случаях, где замешаны женщины, - сказал он. - Валерия слышала, что вы мой старый друг. Она не преминет написать вам. Она, может быть, даже решится посетить вас. Возобновите ваше обещание сохранить в тайне великое несчастье моей жизни, подкрепите его вашим честным словом и клятвой". Таковы его собственные слова, насколько я запомнил их. Я попробовал обратить дело в шутку. Я посмеялся над театральностью, с которой он требовал возобновления моего обещания. Напрасно! Он не хотел отстать от меня. Он напомнил мне, бедный малый, о своих прошлых незаслуженных страданиях. Кончилось тем, что он расплакался. Вы любите его, я тоже люблю его. Вы не удивитесь, что я уступил ему. Вследствие этого я теперь связан самым торжественным обещанием, какое только может дать человек, не говорить вам ничего. Дорогая моя, я искренне сочувствую вам в этом случае, я был бы очень рад, если бы мог избавить вас от вашего беспокойства, но что я могу сделать?
Он остановился и с серьезным вниманием ждал моего ответа.
Я выслушала его с начала до конца, не прервав его ни одним словом. Странная перемена в его обращении и в его манере выражаться, когда он говорил о Юстасе, встревожила меня сильнее, чем что-либо другое. Как ужасна, подумала я, должна быть скрываемая история, если даже легкомысленный майор Фитц-Дэвид, говоря о ней, делается серьезным и грустным, не улыбается, не говорит мне комплиментов, не слушает пения наверху. Сердце мое замерло при этом ужасном заключении. В первый раз с тех пор, как я пришла к майору, я почувствовала, что истощила все свои ресурсы. Я не знала, что сказать или что сделать.
Однако я продолжала сидеть. Никогда моя решимость открыть то, что муж скрывал от меня, не была так сильна, как в эту минуту. Я не могу объяснить причину такой странной непоследовательности, я могу только передавать факты.
Пение наверху продолжалось. Майор Фитц-Дэвид молча ждал моего ответа.
Прежде чем я решила, что сказать или что сделать, случилось другое событие в доме. Стук в дверь возвестил о другом посещении. На этот раз в зале не слышно было шума женского платья. На этот раз вошел только старый слуга с великолепным букетом в руке. "Леди Кларинда приказала кланяться и напомнить майору о его обещании". Еще женщина! И притом титулованная! Знатная дама, посылающая цветы и не считающая даже нужным скрыть свое имя! Майор, извинившись передо мной, написал несколько строк и приказал отдать их посланному. Когда дверь затворилась опять, он выбрал один из лучших цветков в букете.
-- Могу я спросить, - сказал он, любезно предлагая мне цветок, - понимаете ли вы теперь щекотливое положение, в которое я поставлен относительно вашего мужа и относительно вас?
Небольшой перерыв, происшедший вследствие появления букета, дал мне возможность собраться с мыслями и овладеть собой. Я была теперь в состоянии сказать майору, что его благоразумное и учтивое объяснение не пропало даром.
-- Благодарю вас от души, майор, - сказала я. - Вы убедили меня, что я не должна просить вас нарушить ради меня обещание, данное вами моему мужу, священное обещание, которое и я обязана уважать. Я вполне понимаю это.
-- Удивительно сказано! - воскликнул он, мгновенно перейдя опять к своему прежнему обращению со мной. - Вы обладаете даром симпатии, друг мой, вы вполне поняли мое положение. Знаете ли, вы напоминаете мне мою обворожительную леди Кларинду. Она также обладает даром симпатии, она также вполне понимает мое положение. Как бы мне хотелось представить вас друг другу, - прибавил он восторженно, погрузив свой длинный кос в цветы леди Кларинды.
Я еще не достигла своей цели, и, будучи, как вы вероятно уже заметили, самой настойчивой женщиной в мире, я не хотела отказаться от надежды на успех.
-- Я буду очень рада познакомиться с леди Клариндой, - сказала я. - До тех же пор...
-- Я устрою маленький обед! - воскликнул восторженно майор. - Вы, я и леди Кларинда. Наша примадонна придет вечером и будет петь нам. Не составить ли нам теперь же меню обеда. Какой осенний суп предпочитаете вы, мой милый друг?
-- Но сейчас, - настойчиво сказала я, - мы вернемся к тому, что я только что хотела сказать.
Улыбка майора исчезла, рука майора выпустила перо, которое должно было увековечить название моего любимого осеннего супа.
-- Разве это необходимо? - спросил он жалобно.
-- Только на одну минуту.
-- Вы напоминаете мне, - сказал он грустно, - другого моего обворожительного друга. Француженку, мадам Мирлифлор. Вы особа необычайно настойчивая. Мадам Мирлифлор тоже особа необычайно настойчивая. Она теперь в Лондоне. Не пригласить ли нам и ее на наш маленький обед? - Майор просветлел при этой мысли и взялся опять за перо. - Скажите же мне, какой ваш любимый осенний суп?
-- Извините меня, - возразила я, - мы говорили сейчас...
-- О, Боже мой, Боже мой! - воскликнул майор с отчаянием. - Вы настаиваете, чтобы мы вернулись к нашему прежнему разговору?
-- Да.
Майор положил опять перо на стол и с сожалением оставил мысль о мадам Мирлифлор и об осеннем супе.
-- Итак, - произнес он с поклоном и с покорной улыбкой, - вы намеревались сказать...
-- Я намеревалась сказать, что ваше обещание обязывает вас только не рассказывать тайны, которую муж скрывает от меня. Но вы не обещали не отвечать мне, если я задам вам несколько вопросов.
Майор поднял руку в знак предостережения и бросил на меня лукавый взгляд.
-- Остановитесь! Милый друг мой, остановитесь! Я знаю, к чему будут клониться ваши вопросы и каков будет результат, если я начну отвечать на них. Ваш муж напомнил мне сегодня, что я мягок, как воск, в руках красивой женщины. Это правда. Я действительно не способен отказать в чем-нибудь красивой женщине. Милый, очаровательный друг, не злоупотребляйте властью надо мной. Не заставляйте старого солдата изменить честному слову.
Я попробовала сказать что-то в защиту своих побуждений. Майор сложил руки и взглянул на меня с таким простодушно-умоляющим видом, что я была удивлена.
-- Для чего настаивать? Я не способен к сопротивлению. Я бессилен, как агнец, - для чего приносить меня в жертву? Я признаю вашу власть, я рассчитываю только на ваше снисхождение. Женщины были причиной всех моих несчастий в юности и в зрелом возрасте. Я не стал лучше под старость. Стоя одной ногой в могиле, я люблю женщин по-прежнему и по-прежнему готов пожертвовать для них всем. Поразительно, не правда ли? Однако справедливо. Взгляните на этот знак. - Он приподнял локон своего прекрасного парика и показал мне глубокий рубец на голове. - Это след огнестрельной раны, признанной в то время смертельною, раны, полученной не на службе отечеству, о нет! - но на дуэли за жестоко оскорбленную женщину, от руки ее негодяя мужа. Но эта женщина стоила моей преданности. Он поцеловал свои пальцы в память об усопшем или отсутствующем друге и указал на акварельный ландшафт, висевший на противоположной стене. - Это прекрасное поместье принадлежало некогда мне. Оно продано много лет тому назад. А к кому перешли деньги? К женщинам - да благословит их Бог! - к женщинам. Я не жалею об этом. Если бы у меня было другое поместье, оно, без сомнения, ушло бы на то же. Ваш очаровательный пол присвоил себе и мою жизнь, и мое время, и мои деньги. И я рад. Одно, что я сохранил за собой, это моя честь. А теперь и она в опасности. Да. Если вы начнете задавать Мне свои умные вопросы этим милым голосом, с этим милым взглядом, я знаю, что случится. Вы лишите меня моего последнего и лучшего достояния. Заслужил ли я это, мой бесценный друг? От вас в особенности?
Он остановился и взглянул на меня с прежней безыскусственной мольбой в глазах и обратился опять к моей снисходительности.
он, наклоняясь ближе ко мне и глядя серьезнее, чем когда-либо. - По моему мнению, с вами поступили очень нехорошо. Чудовищно ожидать, что женщина в вашем положении согласится остаться в неведении на всю жизнь. Это невозможно. Если бы я увидел в эту минуту, что вы готовы открыть сами то, что Юстас скрывает от вас, я вспомнил бы, что мое обязательство, как и всякое другое, имеет пределы. Я считаю себя обязанным не открывать вам истины, но я не пошевелил бы пальцем, чтобы помешать вам открыть ее самой.
Он сделал сильное ударение на последних словах. Я невольно вскочила со стула. Побуждение встать на ноги было неудержимо. Майор Фитц-Дэвид дал мне новую мысль.
-- Теперь мы понимаем друг друга, майор, - сказала я. - Я принимаю ваши условия. Я не буду просить у вас ничего, кроме того, что вы предложили мне сами.
-- Что я предложил? - спросил он несколько испуганным тоном.
-- Ничего такого, в чем вам следовало бы раскаиваться. Ничего такого, что трудно было бы исполнить. Могу я задать вам смелый вопрос? Что, если бы этот дом был мой, а не ваш?
-- Считайте его своим, - воскликнул любезный старик. - Считайте его своим с чердака до кухни!
-- Очень вам благодарна, майор. Я буду считать его своим на некоторое время. Вы знаете - кто этого не знает? - что любопытство есть одна из отличительных слабостей женского пола. Что, если бы любопытство побудило меня осмотреть все, что есть в моем новом доме?
-- Так что же?
-- Что, если бы я начала ходить из комнаты в комнату и осматривать все, что нашла бы в них? Как вы полагаете, могла ли бы я...
Проницательный майор угадал мой вопрос и в свою очередь вскочил со стула, пораженный новой идеей.
-- Могла ли бы я открыть сама по себе в этом доме тайну моего мужа? Одно слово в ответ, майор Фитц-Дэвид, одно только слово. Да или нет?
-- Не волнуйтесь так.
-- Да или нет? - повторила я с большим жаром, чем прежде.
-- Да, - ответил он после минутного колебания.
Это было ответом. Но я тотчас же поняла, что такой ответ был слишком неясен. Я решилась попробовать, не удастся ли выпытать какие-нибудь подробности.
-- Означает ли ваше "да", что в этом доме есть какое-нибудь указание на истину? - спросила я. - Нечто такое, что я могу увидеть, что я могу осязать?
Он подумал. Я видела, что мне удалось каким-то неведомым для меня образом заинтересовать его, и я терпеливо ждала его ответа.
-- То, о чем вы говорите, указание, как вы это называете, вы могли бы увидеть и могли бы осязать, если бы только нашли.
-- Оно в этом доме?
Майор приблизился ко мне и прошептал:
-- В этой комнате.
кончила свое упражнение в гаммах и пробовала голос в отрывках из итальянских опер. В эту минуту она пела прелестную арию из "Сомнамбулы". Я до сих пор не могу слышать эту арию без того, чтобы не перенестись мгновенно в кабинет майора Фитц-Дэвида.
Майор, тоже сильно взволнованный, прервал молчание первый.
-- Сядьте, - сказал он, - сядьте в кресло. Вы ужасно взволнованы, вам необходимо отдохнуть.
Он был прав. Я не могла стоять, я упала на стул.
Майор позвонил и, отойдя к двери, сказал несколько слов вошедшему слуге.
-- Я провела у вас уже немало времени, - сказала я слабым голосом. - Не мешаю ли я вам?
-- Мешаете? - возразил он со своей неотразимой улыбкой. - Вы забыли, что вы в своем собственном доме.
-- Я заказывал закупорить шампанское в эти бутылочки нарочно для дам, - сказал майор. - Бисквиты я получаю прямо из Парижа. Если хотите сделать мне одолжение, закусите у меня. Затем... - он остановился и посмотрел на меня внимательно. - Затем, - повторил он, - я уйду наверх к моей юной примадонне и оставлю вас здесь одну.
Я горячо пожала его руку.
-- Дело идет о счастье всей моей будущей жизни, - сказала я. - Будете ли вы так великодушны, чтобы разрешить мне осмотреть все, что есть в этой комнате, когда я останусь одна?
Он указал мне на шампанское и бисквиты.
Я послушалась, выпила шампанского и тотчас же почувствовала оживление.
-- Вы непременно желаете быть одна, пока будете обыскивать комнату? - спросил он.
-- Да, я непременно желаю быть одна.
-- Я беру на себя тяжелую ответственность, соглашаясь исполнить ваше желание. Тем не менее я соглашаюсь, потому что уверен, как и вы уверены, что счастье вашей будущей жизни зависит от открытия истины. - Он вынул из кармана два ключа. - Всякая запертая мебель в этой комнате, естественно, возбудит в вас подозрение. Здесь заперт только шкафчик под книжными полками и итальянское бюро. Маленьким ключом отпирается шкаф, большим - бюро.
-- До сих пор, - сказал он, - я строго хранил обещание, данное мною вашему мужу, и я сохраню его до конца, каков бы ни был результат ваших поисков. Я связан честным словом не помогать вам ни словом, ни делом. Я даже не вправе сделать вам какой бы то ни было намек. Понимаете вы меня?
-- Конечно.
-- Хорошо. Мне осталось сделать вам последнее предостережение, и затем мое дело будет кончено. Если ваши поиски увенчаются успехом, знайте, что открытие будет ужасным. Если вы не вполне уверены, что будете в силах вынести удар, который поразит вас в самое сердце, ради всего святого, откажитесь раз и навсегда от своего намерения.
-- Окончательно.
-- Хорошо. Пользуйтесь временем как вам угодно. Дом и все находящееся в нем в вашем распоряжении. Позвоните раз, если вам понадобится слуга, позвоните два раза, если вам понадобится служанка. Время от времени я буду заглядывать к вам сам. Я отвечаю за ваше спокойствие и за вашу безопасность, пока вы делаете мне честь своим пребыванием в моем доме.
Он поцеловал мою руку и поглядел на меня в последний раз наблюдательным взглядом.
-- Надеюсь, что риск не слишком велик, - сказал он более про себя, чем мне. - В течение моей жизни женщины часто вводили меня в неблагоразумные поступки. Не ввели ли вы меня, желал бы я знать, в самый неблагоразумный из всех?