Закон и жена.
Часть вторая.
Глава XVI. У постели больного

Глава XVI
У ПОСТЕЛИ БОЛЬНОГО

Прежде чем она успела вымолвить слово, я увидела по лицу моей свекрови, что она принесла дурные новости.

- Юстас? - спросила я.

Она отвечала взором.

- Говорите, - вскричала я. - Я могу все вынести кроме неизвестности.

Мистрис Маколан вынула из кармана телеграмму и подала ее мне.

- Я могу положиться на ваше мужество, - сказала она, - а потому не нахожу нужным прибегать к каким-нибудь уловкам. Прочтите.

Я прочла телеграмму. Она была от хирурга походного госпиталя, из какой-то деревни в северной Испании. В ней говорилось следующее:

"Мистер Юстас тяжело ранен в стычке. Пока нет опасности. О нем заботятся. Ожидайте другой телеграммы".

Я отвернулась и, насколько смогла, скрыла волнение, охватившее меня при чтении этих срок. Я думала, что знаю, как сильно люблю его, но нет - я не знала этого до настоящей минуты.

Свекровь обняла меня и нежно прижала к своей груди. Она так хорошо знала меня, что понимала - говорить в эту минуту не следует. Я собралась с силами и, указав на последние слова телеграммы, спросила:

- Вы хотите ждать?

- Ни одного дня, - отвечала она. - Я сейчас еду в министерство за паспортом. У меня есть там протекция, и мне не откажут ни в рекомендательном письме, ни в помощи. Я еду сегодня ночью с почтовым поездом в Кале.

- Вы едете? - вскричала я. - Вы полагаете, что я отпущу вас одну? Оформите паспорт и мне, когда будете оформлять свой. В семь часов вечера я буду у вас.

Она пыталась отговорить меня, указывая на опасности этого путешествия. При первых словах я остановила ее.

- Неужели вы не знаете, как я упряма, матушка? Вас могут задержать в министерстве, вы не должны терять здесь драгоценного времени.

Она уступила с несвойственной ей нежностью.

- Узнает ли когда-нибудь мой бедный Юстас, какая у него жена, - воскликнула она, поцеловав меня и пошла к своему экипажу.

Мои воспоминания об этом путешествии очень смутны и неопределенны.

Когда я стараюсь восстановить их, то воспоминания о более позднем времени и более интересных событиях, случившихся по возвращении моем в Англию, отодвигают на задний план приключения в Испании, которые кажутся давно прошедшими. Я смутно припоминаю разные задержки и тревоги, подвергшие испытанию наше терпение и мужество. Помню, что благодаря нашим рекомендательным письмам мы обрели друзей в лице секретаря посольства и посланника, которые покровительствовали и помогали нам в критические минуты, что наши кучера отличались грязным платьем и чистым бельем, изысканно вежливым обращением с женщинами и варварской жестокостью с лошадьми. Наконец, и самое важное, я ясно вижу плохую комнату в грязной деревенской гостинице, в которой мы нашли нашего Юстаса в бессознательном состоянии, между жизнью и смертью.

Не было ничего романтического или интересного в событии, подвергшем жизнь моего мужа опасности.

собственной жизнью. Он был общий любимец; терпеливый, добрый, храбрый, ему нужно было только больше опытности, чтобы быть самым достойным членом человеколюбивого братства, в которое он поступил.

Передавая мне все эти подробности, хирург прибавил несколько слов предостережения.

Лихорадка, обыкновенное следствие раны, сопровождалась бредом. Голова моего мужа, насколько можно было понять из его бессвязных слов, была занята мыслью о жене. Доктор, заметивший это во время своего пребывания у постели больного, считал, что если Юстас, придя в себя, вдруг увидит и узнает меня, то это может иметь гибельные последствия. Пока он находился в бессознательном состоянии, я могла ухаживать за ним, но с того дня, как он будет вне опасности - но наступит ли этот счастливый день! - я должна буду уступить свое место у постели кому-либо другому и не показываться ему до разрешения доктора.

Мы со свекровью поочередно дежурили, проводя около него все дни и ночи.

В часы бреда, который периодически возвращался, имя мое было постоянно у него на устах. Неотвязной идеей была страшная мысль, которую я тщетно старалась отвергнуть в наше последнее свидание, что после произнесенного над ним приговора его жена не будет уверена в его невиновности. Все дикие картины, носившиеся в его воображении, происходили от этой упорной мысли. Он воображал, что живет со мною при тех ужасных условиях, через которые он прошел, и я постоянно напоминаю ему трагическое испытание, выпавшее на его долю. Он представлял все это в двух лицах. Он подает, например, мне чашку чая и говорит за меня: "Мы вчера поссорились, Юстас, нет ли тут яда?" Потом целует меня в знак примирения, а я, смеясь, говорю ему: "Теперь утро, мой милый, а к девяти часам вечера я умру, не правда ли?" Я лежу в постели, а он дает мне лекарство. Я подозрительно смотрю на него и говорю: "Ты любишь другую женщину. Нет ли в этом лекарстве чего-либо неизвестного доктору?" Так страшная драма беспрерывно разыгрывалась у него в голове. Сотни и сотни раз повторял он одно и то же, и все в тех же словах. Иногда мысли его обращались к моему намерению доказать его невиновность. Иногда он осмеивал это намерение, иногда оплакивал его. Иногда употреблял разные хитрости, чтобы поставить преграды на моем пути. Он сурово относился ко мне, он заботливо упрашивал воображаемых людей, помогавших ему, чтобы они не колебались оскорбить или огорчить меня. "Не обращайте внимания на то, рассердите вы ее или заставите плакать. Это все для ее же блага, для того, чтобы спасти безумную от опасностей, о которых она и не помышляет. Вы не жалейте ее, когда она будет говорить, что делает все это ради меня. Посмотрите! Она сама идет на то, чтобы ее оскорбляли, обманывали. Остановите ее, остановите!" Несмотря на то что все это говорилось в забытьи, часы, проводимые мною у его постели, были для меня часами скорби и муки, причиной которых он был совершенно невольно.

Проходили недели, а он все был между жизнью и смертью.

Я не вела в то время никаких записей и не помню хорошенько, какого именно числа произошла в нем перемена; помню только одно, что в прекрасное зимнее утро мы освободились от тягостной неизвестности. Доктор был у постели, когда больной пришел в себя. В ту минуту, когда Юстас раскрыл глаза, доктор сделал мне знак молчать и удалиться. Свекровь моя и я тотчас же поняли, что это значит. От полноты души возблагодарили мы Господа за возвращение нам одной - мужа, другой - сына.

В тот же вечер, оставшись одни, мы заговорили о будущем в первый раз по отъезде нашем из Англии.

- Доктор сказал мне, - сообщила мистрис Маколан, - что Юстас еще слишком слаб и в продолжении нескольких дней не в состоянии будет вынести никакого волнения. У нас еще достаточно времени, чтобы обдумать, сказать ему или нет, что он обязан своей жизнью настолько же вашим попечениям, насколько и моим. Неужели у вас хватит духу оставить его теперь, когда Божие милосердие возвратило его нам с вами?

- Если б я спросила только свое сердце, - ответила я, - то никогда не оставила бы его.

Мистрис Маколан взглянула на меня с удивлением.

- А кого же хотите вы слушать? - спросила она.

- Если мы оба будем живы, - ответила я, - то мне следует позаботиться о его будущем счастье, а также и о своем. Я многое могу вынести, матушка, но не в состоянии буду вынести, если он снова покинет меня.

- Вы несправедливы к нему, Валерия, я абсолютно уверена в том, что он не в состоянии будет снова покинуть вас!

- Дорогая мистрис Маколан, разве вы забыли, что он говорил обо мне, когда мы с вами сидели у его кровати?

- Но он говорил в бреду. Разве можно воспринимать всерьез слова, вырывавшиеся из его уст в бреду?

- Трудно противостоять матери, отстаивающей своего сына, - сказала я. - Дорогой и лучший друг мой, я не возлагаю на Юстаса ответственности за его слова, но смотрю на них как на предостережение. Дикие речи, вырывавшиеся у него в бреду, были лишь повторением того, что он говорил мне, полный здоровья и сил. Чего ради я буду надеяться, что он изменит свои мысли в отношении меня? Ни разлука, ни страдания не изменили его. В горячечном бреду, как и в полном разуме, он сомневается во мне. Я вижу только одно средство возвратить его доверие к себе - это уничтожить повод его разлуки со мной. Нет никакой надежды убедить его, что я верю в его невиновность, надо показать ему, что и не нужно никакой веры, доказать ему, что он невиновен во взводимом на него преступлении.

- Валерия! Валерия! Вы попусту теряете время и слова. Неужели опыт не убедил вас, что это дело невозможное.

Я не отвечала, мне нечего было сказать, кроме того, что я уже говорила.

- Если вы хотите опять посетить Декстера из сострадания к сумасшедшему и жалкому созданию, которое уже раз оскорбило вас, - продолжала моя свекровь, - то вы должны отправиться к нему в сопровождении меня или другого лица. Вы можете провести у него лишь столько времени, чтобы успокоить его взволнованный ум. После этого вы должны его оставить. Предположим даже, что Декстер был бы в состоянии помочь вам, но для этого нужно будет обращаться с ним по-дружески, с полным доверием, позволить ему близкие, интимные отношения, а разве это возможно после случившегося в доме Бенджамина? Отвечайте мне честно.

Я рассказала ей во время путешествия о последнем своем свидании с Декстером, и она воспользовалась им, пытаясь уговорить меня отказаться от моих планов. Конечно, я не имею нрава осуждать ее за это, цель оправдывает средства. Но как бы то ни было, я должна была отвечать ей, если не хотела оскорбить ее. Итак, я ответила ей, что никогда не смогу допустить дружеских отношений с Декстером как с человеком, достойным доверия.

Мистрис Маколан не теряла надежды повлиять на мое решение.

- Хорошо, - сказала она. - Этот путь закрыт для вас. Тогда на что вы надеетесь? Что хотите вы предпринять?

- Мой бедный Юстас слабохарактерен и мрачно настроен, но он не может быть человеком неблагодарным. Дитя мое! Вы заплатили ему добром за зло, вы доказали ему свою глубокую, преданную любовь, подвергая себя всяким трудностям и опасностям ради него. Верьте мне, верьте ему! Он не в силах противостоять вам. Дайте ему увидеть дорогое лицо, которым он бредил, смотрящее на него с прежней любовью, и он ваш на всю жизнь.

Она встала и прикоснулась губами к моему лбу, в голосе ее слышалась нежность, к которой я не считала ее способной.

- Скажите "да", Валерия, - прибавила она шепотом, - и вы будете и мне и ему еще дороже прежнего.

Мое сердце соглашалось с ней, но разум колебался. От мистера Плеймора не было писем, которые могли бы руководить мною и поддержать меня. Я так долго и так тщетно сопротивлялась, так много страдала, потерпела столько неудач и разочарований, а теперь Юстас в соседней комнате мало-помалу возвращается к жизни, как было тут устоять? Все было кончено. Сказав "да" (если б Юстас подтвердил слова матери), я отказывалась от заветной своей цели, прощалась с благородной и дорогой надеждой всей моей жизни. Я знала это и сказала "да".

Итак, прощай, великое дело! Добро пожаловать, покорность и смирение, что и доказывало мое поражение.

Мы со свекровью спали в одной комнате под крышей, это все, что нам могли предложить в гостинице. Ночь, последовавшая за этим разговором, была очень холодная, и мы не могли согреться, несмотря на все капоты и пледы. Свекровь моя заснула, но я не могла сомкнуть глаз. Я была слишком несчастна, думая о своем положении и о том, как примет меня муж мой.

Прошло несколько часов в этих грустных размышлениях, как вдруг я почувствовала какое-то странное ощущение, удивившее и встревожившее меня. Я вскочила на постели, едва переводя дыхание. Это движение разбудило мистрис Маколан.

- Что с вами? - спросила она. - Вам дурно?

Я старалась объяснить, как могла. Она, казалось, тотчас же поняла, в чем дело. Она обняла меня и крепко прижала к груди.

- Мое бедное, невинное дитя, возможно ли, чтобы вы не знали? Неужели я в самом деле должна объяснить вам?

И она потом сказала мне несколько слов. Никогда не забуду я смятения чувств и ощущений, вызванных во мне этими словами. Радость, страх, изумление, удовольствие, гордость и смирение наполнили мою душу и сделали меня совершенно новой женщиной. Только теперь я узнала это. Если Господь продлит мою жизнь на несколько месяцев, то я могу испытать величайшую и святую радость на земле - быть матерью.

Я не знаю, как наступило утро, помню только, что я вышла подышать свежим зимним воздухом на открытой поляне перед гостиницей.

Я уже сказала, что чувствовала себя другой женщиной. Утро застало меня с новыми силами и новой решимостью. Думая о будущем, я должна была заботиться не об одном муже. Его доброе имя принадлежало теперь не только ему и мне, оно должно было сделаться драгоценным наследием нашего ребенка. Что же я сделала, не зная еще, что скоро буду матерью? Я отказалась от надежды возвратить мужу незапятнанное имя. Наш ребенок мог со временем услышать, как злые языки скажут: "Твой отец обвинялся в убийстве и никогда не был полностью оправдан". Могла ли я с такими мыслями спокойно ожидать разрешения от бремени? Нет, я должна найти в себе силы и постараться заставить Декстера проговориться, должна снова вступить в борьбу и открыть истину, чтобы очистить имя моего мужа и отца моего будущего ребенка.

Я вернулась домой с твердой решимостью. Я открыла душу своему другу и матери-свекрови и откровенно рассказала ей о происшедшей во мне перемене.

Она была не только разочарована, но и сильно огорчена. По ее мнению, случилось то, чего она боялась. К нашему общему счастью, новые узы должны крепко связать меня с мужем. Все другие соображения не должны были иметь никакого значения. Если я теперь покину Юстаса, то совершу бессердечный и безумный поступок, о котором до конца жизни своей буду сожалеть.

Тяжелая борьба происходила во мне, сомнения терзали мою душу, но я держалась непреклонно. Честь отца - наследие ребенка, вот мысль, на которой я всячески старалась сосредоточиться. Мое природное упрямство поддержало меня, как говорила мистрис Маколан. Время от времени я ходила взглянуть на Юстаса во время его сна, и это укрепляло мою решимость. Я не могу объяснить свое душевное состояние, могу только рассказать, что происходило в это тяжелое для меня время.

Я сделала одну уступку мистрис Маколан: согласилась отложить на два дня свою поездку в Англию. Мистрис Маколан надеялась, что я за эти два дня могу изменить свое решение.

Отсрочка эта оказалась для меня очень полезной. На другой день начальник госпиталя посылал за почтой в ближайший город. Посыльный его привез мне письмо. Почерк на конверте показался мне знакомым, и действительно, это был ответ мистера Плеймора.

"Теперь позвольте мне рассказать вам,-- писал он,-- что сделал я для проверки того заключения, к которому привело меня ваше письмо.

дом был погружен в сон. Декстер обратился к ним с вопросом: "Я полагаю, что не запрещено входить в кабинет? Я не могу спать после всего случившегося и несколько развлекусь чтением". Люди эти не получали приказания не допускать в кабинет. Они знали, что дверь в спальню покойной была заперта, и ключи находились у доктора Геля. Они позволили Декстеру войти в кабинет. Он запер за собой дверь, выходившую в коридор, и некоторое время оставался не в кабинете, как полагали слуги, а в спальне, как он признался вам. Теперь, каким образом он вошел туда? Не иначе как с помощью ключа от кабинетной двери. Долго ли он там оставался, неизвестно, но это пустяки. Слуга помнит только, что он вышел оттуда "бледный, как смерть" и проехал мимо, не говоря ни слова.

Теперь обратимся к вам. Вы невинным образом возбудили в Декстере такое чувство, которое нет надобности определять. Действительно, в вашей фигуре и в ваших манерах есть что-то, напоминающее первую Юстас Маколан, я сам это заметил, и это должно было произвести впечатление на расстроенный мозг Декстера. Не распространяясь более об этом предмете, я только напомню вам, что он доказал, насколько велико ваше на него влияние; он так взволнован в вашем присутствии, что не в состоянии обдумывать своих слов. Весьма возможно и даже очень вероятно, что он еще более выдаст себя, если представится к тому случай. Ввиду ваших собственных интересов я должен говорить с вами совершенно откровенно. Я не сомневаюсь, что вы приблизились к своей цели со времени вашего отъезда из Эдинбурга. Я вижу это из вашего письма, и мое открытие еще более подтверждает, что Декстер находился в тайных сношениях с покойной, сношениях, совершенно невинных с ее стороны, не только в день смерти, но и за несколько недель перед тем. Я убежден и не могу скрыть от вас, что если бы нам удалось открыть, какого рода были эти сношения, то, вероятно, невиновность вашего мужа будет доказана открытием истины. Как честный человек я и не могу скрыть этого от вас и не могу по совести советовать рисковать тем, чем вы рискуете, това увидевшись с Декстером. В этом трудном и щекотливом деле я не могу и не хочу брать на себя ответственность. Вы должны сами решить. Я же прошу у вас одной милости, сообщите мне, на что вы решитесь".

То, что казалось величайшей трудностью для моего почтенного корреспондента, вовсе не представлялось мне препятствием. Мой ум вовсе не так был настроен, и, прежде чем успела окончить письмо, я уже решилась повидаться с Декстером.

На другой день отходила почта во Францию, было свободное место рядом с кондуктором. Ни с кем не посоветовавшись, по обыкновению своему быстро, очертя голову, я заняла это место.