| Автор: | Коллинз У. У., год: 1860 |
| Категория: | Роман |
VII
В холле не было лампы, но при тусклом свете свечи, которую держала в руках горничная, я увидел, как из другой комнаты в переднюю тихо вошла пожилая дама.
Она бросила на меня быстрый змеиный взгляд и, не ответив на мой поклон, стала медленно подниматься по лестнице. Мое знакомство с дневником Мэриан подсказало мне что пожилая дама была мадам Фоско.
Служанка ввела меня в комнату, из которой только что вышла графиня. Я очутился лицом к лицу с графом.
Он был все еще в вечернем костюме, кроме фрака, который он небрежно сбросил на кресло. Рукава его белоснежной рубашки были слегка отвернуты у кисти. Подле него по одну сторону стоял чемодан, по другую - открытый сундук. Повсюду были разбросаны книги, бумаги, одежда. Около двери на столе стояла клетка с белыми мышами, хорошо знакомая мне по описаниям. Канарейки и какаду, по всей вероятности, были "где-то в другой комнате. Когда я вошел, граф сидел у сундука и укладывал вещи. Он встал, чтобы принять меня, держа в руках какие-то бумаги. Лицо его хранило следы потрясения, пережитого им в театре. Толстые щеки обвисли, холодные серые глаза неустанно наблюдали за мной, его голос, взгляд, манеры - все говорило о недоверчивости и недоумении по поводу моего визита. Он сделал шаг ко мне и с холодной любезностью попросил меня сесть.
-- Вы пришли по делу, сэр? - спросил он. - Я совершенно теряюсь в догадках. Какое дело вы можете иметь ко мне?
Нескрываемое любопытство, с которым он меня рассматривал, убедило меня, что он не заметил меня в опере. Он увидел Песку - и с той минуты он уже не замечал никого из окружающих. Мое имя, конечно, предупредило его о моих враждебных намерениях, но, казалось, он действительно не подозревает, с какой целью я пришел к нему.
-- Я очень рад, что застал вас дома, - сказал я. - Вы, кажется, собираетесь уезжать?
-- Ваше дело имеет какое-то отношение к моему отъезду?
-- До некоторой степени.
-- До какой степени? Вам известно, куда я уезжаю?
-- Нет. Но мне известно, почему вы уезжаете.
Он мгновенно проскользнул мимо меня к двери, запер ее и положил ключ к себе в карман.
-- Мы с вами превосходно знаем друг друга по отзывам, мистер Хартрайт, - сказал он. - Вам случайно не приходило в голову, когда вы сюда шли, что я не из тех, с кем можно шутить?
-- Конечно, - отвечал я, - и я здесь не для того, чтобы шутить с вами. Дело идет о жизни и смерти - вот почему я здесь. Будь эта дверь, которую вы заперли, открыта сейчас - все равно никакие ваши слова или поступки не заставят меня уйти отсюда.
Я прошел в глубь комнаты и стал напротив него на ковре у камина. Он придвинул стул к двери и уселся на него. Левую руку он положил на стол около клетки с белыми мышами. Стол дрогнул под тяжестью его руки. Маленькие зверьки проснулись и, глядя на него во все глаза, заметались по клетке, высовывая мордочки через прутья своего затейливого домика.
-- Дело идет о жизни и смерти, - повторил он вполголоса. - Эти слова имеют, возможно, еще более серьезный смысл, чем вы думаете. Что вы хотите сказать?
-- То, что сказал.
Лоб его покрылся испариной. Левая его рука подвинулась к краю стола. В столе был ящик. В замке ящика торчал ключ. Пальцы его сжались вокруг ключа, но он не повернул его.
-- Итак, вам известно, почему я покидаю Лондон? - продолжал он. - Укажите эту причину, пожалуйста. - С этими словами он повернул ключ и открыл ящик.
-- Я сделаю больше, - отвечал я, - я покажу вам причину, если хотите.
-- Каким образом?
Лицо его мгновенно покрылось свинцовой бледностью, как и тогда в театре. В глазах сверкнула смертельная ненависть. Неумолимо он смотрел прямо в мои глаза. Он молчал. Но рука его медленно выдвинула ящик и бесшумно скользнула в него. Скрежет чего-то тяжелого, что двигалось в ящике, донесся до меня и стих. Настала такая гробовая тишина, что стало слышно, как мыши грызут прутья своей клетки.
Жизнь моя висела на волоске. Я понимал это. Но в эту последнюю свою минуту я думал его мыслями, я осязал его пальцами, я мысленно видел, что именно он придвинул к себе в ящике.
-- Подождите немного, - сказал я. - Дверь заперта, вы видите - я не двигаюсь, видите - в руках у меня ничего нет. Подождите. Я должен вам что-то сказать.
-- Вы сказали достаточно, - отвечал он с внезапным спокойствием, неестественным и зловещим, гораздо более страшным, чем самая яростная вспышка гнева. - Мне самому нужна минута для размышления, если позволите. Вы угадываете, над чем я хочу поразмыслить?
-- Возможно.
-- Я думаю, - сказал он тихо и невозмутимо, - прибавится ли беспорядка в этой комнате, когда ваши мозги разлетятся вдребезги у камина.
По выражению его лица я понял, что, если в эту минуту я сделаю малейшее движение, он спустит курок.
-- Прежде чем покончить с этим вопросом, советую вам прочитать записку, которую я с собой принес, - сказал я.
По-видимому, мое предложение возбудило его любопытство. Он кивнул головой. Я вынул ответ Пески на мое письмо, подал графу и снова стал у камина.
Он прочитал ее вслух:
-- "Ваше письмо получено. Если я не услышу о вас до назначенного часа - я сломаю печать, когда пробьют часы".
Другому человеку на его месте нужны были бы объяснения - граф не нуждался в них. Он сразу же понял, как если бы сам присутствовал при этом, какую предосторожность я принял. Выражение его лица мгновенно изменилось. Он вынул руку из ящика - в ней ничего не было.
-- Я не запру ящика, мистер Хартрайт, - сказал он. - Я еще не сказал, что ваши мозги не разлетятся вдребезги у камина, но я справедлив даже по отношению к врагам и готов заблаговременно признать, что эти мозги умнее, чем я думал. К делу, сэр! Вам что-то нужно от меня.
-- Да. Я намерен это получить.
-- На условиях?
-- Без всяких условий!
Его рука снова скользнула в ящик.
-- Ба! Мы топчемся на месте, и ваши умные мозги снова подвергаются опасности, - сказал он. - Ваш тон неуместно дерзок, сэр, умерьте его! С моей точки зрения, я меньше рискую, застрелив вас на месте, чем если вы уйдете из этого дома, не согласившись на условия, продиктованные и одобренные мною. Сейчас вы имеете дело не с моим горячо оплакиваемым другом - вы стоите лицом к лицу с Фоско! Если бы двадцать человеческих жизней, мистер Хартрайт, были камнями преткновения на моем пути, я прошел бы по этим камням, поддерживаемый моим возвышенным равнодушием, балансируя с помощью моего непреклонного спокойствия. Если вы дорожите собственной жизнью - относитесь ко мне с должным уважением! Я призываю вас ответить мне на три вопроса. Выслушайте их - они имеют существенное значение для нашего дальнейшего разговора. Отвечайте на них - это имеет существенное значение для меня. - Он поднял палец. - Первый вопрос, - сказал он. - Вы пришли сюда благодаря каким-то сведениям, ложным или правдивым, - где вы их взяли?
-- Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
-- Неважно, я все равно узнаю. Если эти сведения правильные - заметьте, как я подчеркиваю слово "если" - вы получили возможность торговать ими здесь в силу собственной измены или измены кого-то другого. Я отмечаю это обстоятельство в памяти для дальнейшего его использования в будущем. А я ничего не забываю. Продолжаю! - Он поднял второй палец. - Второй вопрос. Под строками, которые вы дали мне прочитать, нет подписи. Кто писал их?
-- Человек, на которого я могу полностью положиться, человек, бояться которого вы имеете полное основание.
-- Сколько времени вы предоставляете мне, - сказал он, задавая свой третий вопрос более умеренным тоном, - до того, как пробьют часы и печать будет сломана?
-- Достаточно времени, чтобы вы согласились на мои условия, - отвечал я.
-- Отвечайте мне точнее, мистер Хартрайт. Сколько ударов должны пробить часы?
-- Девять завтра утром.
-- Девять завтра утром? Да, да, ловушка захлопнется прежде, чем я успею привести в порядок паспорт и уехать из Лондона. А не раньше? Ну, это мы еще посмотрим. Я могу оставить вас здесь в качестве заложника и договориться с вами, чтобы вы послали за вашим письмом до того, как отпущу вас. А пока что, будьте добры, изложите ваши условия.
-- Вы их услышите. Они очень несложны. Их можно изложить в нескольких словах. Знаете ли вы, в чьих интересах я пришел сюда?
Он улыбнулся с непостижимым хладнокровием и небрежно помахал рукой:
-- Я согласен ответить наугад. Конечно, в интересах какой-то дамы?
-- В интересах моей жены.
Впервые за весь наш разговор неподдельное, искреннее чувство промелькнуло на его лице. Он крайне изумился. Я понял, что с этой минуты он перестал считать меня опасным врагом. Он задвинул ящик стола, скрестил руки на груди и, презрительно улыбаясь, стал с большим интересом слушать меня.
-- Вы прекрасно знаете о расследовании, которое я веду вот уже много месяцев, - продолжал я. - Будет бесполезно, если вы начнете отрицать какие-либо факты, мне известные. Вы виноваты в чудовищном злодеянии. Вы совершили его с целью присвоить себе десять тысяч фунтов.
Он ничего не сказал, но лицо его вдруг затуманилось.
-- Оставьте их себе, - сказал я. (Лицо его снова прояснилось, а глаза широко раскрылись от удивления.) - Я здесь не для того, чтобы торговаться о деньгах, которые прошли через ваши руки и были ценою низкого преступления...
-- Осторожнее, мистер Хартрайт. Ваши моральные мышеловки имеют успех в Англии, - оставьте их для себя и ваших соотечественников, прошу вас. Десять тысяч фунтов - это наследство, завещанное моей превосходной жене покойным мистером Фэрли. Рассматривайте их с этой точки зрения, и тогда, если хотите, я поговорю с вами по этому поводу. Должен, однако, заметить, что для человека столь утонченной чувствительности, как я... подобный разговор будет плачевно низменным. Я предпочел бы обойти молчанием эту мелочную тему. Предлагаю вам вернуться к обсуждению ваших условий. Чего вы хотите?
-- Я требую, во-первых, полного вашего признания в письменной форме. Вы его напишете и проставите под ним ваше имя - сейчас, здесь, в моем присутствии.
Он поднял палец.
-- Раз! - сказал он, отсчитывая мои требования с серьезным вниманием солидного, делового человека.
-- Во-вторых, я требую от вас доказательства, не зависящего от ваших личных клятвенных утверждений, - я требую, чтобы вы указали точную дату - чтобы вы написали, какого именно числа моя жена уехала из Блекуотер-Парка в Лондон.
-- Так, так! Вы таки поняли, в чем наше слабое место, - спокойно заметил он. - Что еще?
-- Пока что это все.
-- Хорошо. Вы изложили ваши условия, теперь слушайте мои. Моя ответственность за "преступление", как вам угодно его назвать, в целом, быть может, меньше ответственности за то, что я уложу вас на месте, здесь, на ковре у камина. Скажем, я принимаю ваше предложение, но с моими поправками. Нужный вам отчет будет написан и необходимые вам доказательства будут мною представлены. Считаете ли вы доказательством письмо моего горячо оплакиваемого друга, собственноручно им написанное и подписанное, извещающее меня о дне прибытия его жены в Лондон? Оно является доказательством, не так ли? Я вручу его вам. Больше того: я могу отослать вас к человеку, чей экипаж я нанял, чтобы увезти мою гостью с вокзала по ее прибытии в Лондон. С помощью книги заказов этого человека вы узнаете дату, даже если кебмен, который вез нас, забыл, какого числа это было. Я могу это сделать - и сделаю - на следующих условиях. Я перечислю их. Условие первое. Мадам Фоско и я уедем, когда, куда и как нам заблагорассудится. Чинить препятствий вы нам не будете. Второе условие. Вы подождете здесь, в моем обществе, прихода моего агента. Он придет в семь часов утра, чтобы помочь мне с оставшимися делами. С ним вы пошлете держателю вашего письма указание вручить его моему агенту. Вы подождете здесь, пока мой агент не передаст это нераспечатанное письмо мне в руки, после чего вы дадите мне полчаса, чтобы я мог уехать, а затем можете считать себя свободным и идти на все четыре стороны. Третье условие. Вы дадите мне сатисфакцию [] джентльмена за ваше вмешательство в мои дела и за те выражения, которые вы разрешили себе в моем присутствии во время данной конференции. Время и место дуэли - за границей! - будут указаны, я напишу вам, когда буду находиться в безопасности на континенте. В моем письме будет полоска бумаги, соответствующая длине моей шпаги. Вот мои условия. Будьте любезны ответить: принимаете ли вы их?
Необычайная смесь мгновенной решимости, дальнозоркого коварства, безмерной бравады ошеломила меня на миг, но только на миг. Мне надо было решить, имею ли я нравственное право дать этому негодяю, похитившему имя у моей жены, уйти безнаказанно в обмен на представленные им средства для восстановления попранных прав Лоры. С самого начала к моему стремлению достичь этой цели примешивалось чувство мести. Я понимал, что сама цель - добиться справедливого признания моей жены в доме, где она родилась и откуда ее изгнали как самозванку, и публичное уничтожение той лжи, которая была начертана на надгробном памятнике ее матери, - эта цель была бы гораздо благороднее и возвышеннее, не отягченная налетом дурных страстей, свободная от стремления отомстить, которое примешивалось ко всем моим действиям с самого начала. И все же я не могу со всей искренностью сказать, что мои моральные убеждения были во мне достаточно сильны, чтобы решить за меня мою внутреннюю борьбу. Перевес остался за ними благодаря тому, что в этот миг я вспомнил о смерти сэра Персиваля. Каким ужасным образом сама судьба вырвала возмездие из моих слабых рук! В моем слепом неведении будущего имел ли я право считать, что этот человек останется безнаказанным, если уйдет от меня? Я размышлял об этом - может быть, с некоторой долей суеверного предчувствия, мне свойственного, может быть, с более благородным побуждением, не зависящим от этого предчувствия. Трудно было мне добровольно выпустить его из рук - выпустить теперь, когда наконец я держал его за горло, - но я заставил себя это сделать. Я решил руководствоваться только той высокой, справедливой целью, в которую я незыблемо верил, - служить делу Лоры, делу Правды.
-- Я принимаю ваши условия, - сказал я, - с одной оговоркой.
-- С какой? - спросил он.
-- Дело касается моего письма, - ответил я. - Я требую, чтобы вы, не читая, уничтожили его в моем присутствии, как только оно будет в ваших руках.
Я не хотел оставлять в его руках доказательство моего общения с Пеской. Факт моего знакомства с профессором все равно станет ему известным, когда утром я дам его агенту адрес Пески. Но он не мог воспользоваться этим во вред моему другу на основании только собственных слов, даже если бы отважился на этот эксперимент, и я мог быть совершенно спокоен за маленького профессора.
-- Я согласен на вашу оговорку, - отвечал он после минутного глубокого раздумья. - Не стоит поднимать спор из-за этого - письмо будет уничтожено, как только его доставят сюда.
С этими словами он встал со стула (на этот раз он сидел напротив меня, по другую сторону камина). Усилием воли он мгновенно сбросил с себя всю тяжесть нашего предыдущего разговора.
-- Уф! - вскричал он, с наслаждением потягиваясь. - Схватка была жаркой, покуда длилась. Присаживайтесь, мистер Хартрайт. В будущем мы с вами встретимся как смертельные враги, а пока что будем любезны и приветливы друг с другом, как подобает истинным джентльменам. Разрешите мне пригласить сюда мою жену.
Он отпер двери и распахнул их.
-- Элеонора! - позвал он своим густым, звучным басом.
Леди со змеиным лицом вошла в комнату.
-- Мадам Фоско - мистер Хартрайт, - сказал граф, представляя нас друг другу со светской непринужденностью. - Ангел мой, - продолжал он, обращаясь к графине, - позволят ли вам ваши хлопоты с укладкой вещей оторваться на минуту, чтобы приготовить мне горячий, крепкий кофе? Мне придется закончить кое-какие дела с мистером Хартрайтом. Мне необходимо собраться с мыслями, чтобы быть на должной, достойной меня высоте!
Мадам Фоско дважды молча наклонила голову - сухо кивнула мне, смиренно кивнула мужу - и выскользнула из комнаты.
Граф подошел к письменному столу у окна, открыл его и вынул из ящика несколько стоп бумаги и связку гусиных перьев. Он рассыпал перья по столу, чтобы они были под рукой, по мере надобности, и нарезал бумагу узкими полосами, как это делают писатели-профессионалы для печатного станка.
-- Я напишу замечательный документ, - сказал он, глядя на меня через плечо, - труд сочинителя хорошо мне знаком. У меня есть навык к литературным композициям. Одно из редчайших и драгоценнейших достижений человеческого разума - это умение приводить в порядок свои мысли. Огромное преимущество! Я обладаю им. А вы?
Он заходил по комнате в ожидании кофе, - он мурлыкал себе под нос какую-то мелодию и время от времени хлопал себя по лбу, как бы отметая те препятствия, которые нарушали в эту минуту стройность его мыслей. Больше всего меня удивляла его непомерная дерзость: он сделал из положения, в которое я его поставил, пьедестал для своего тщеславия и предавался любимейшему своему занятию - выставлять себя напоказ. Но, несмотря на искреннее презрение, которое я питал к этому человеку, его удивительная жизнеспособность и сила его воли произвели на меня большое впечатление.
Мадам Фоско принесла кофе. Он благодарно поцеловал ее руку и проводил до двери. Затем он налил себе чашку дымящегося кофе и поставил ее на письменный стол.
-- Разрешите предложить вам кофейку, мистер Хартрайт? - сказал он перед тем, как сесть за стол.
Я отказался.
-- Что? Вы думаете, я отравлю вас? - весело воскликнул он. - Англичане обладают здравым смыслом, - продолжал он, усаживаясь за стол, - но и у них есть один крупный недостаток: они осторожны, даже когда этого не требуется.
такие широкие промежутки между строчками, что не прошло и двух минут, как полоса была заполнена, и он перебросил ее на пол через плечо. Когда перо его притупилось, оно тоже полетело на пол, и он схватил другое из числа разбросанных по столу. Полосы за полосами, десятками, сотнями, летели на пол и росли, как снежная гора, вокруг его стула. Час шел за часом - я сидел и наблюдал за ним, а он все продолжал писать. Он ни разу не приостановился, разве только чтобы отхлебнуть кофе, а когда кофе был выпит, - чтобы иногда хлопать себя по лбу. Пробил час, два, три, а полосы все еще падали вокруг него; неутомимое перо все еще скрипело по бумаге, а белоснежный бумажный хаос рос выше и выше у его ног. В четыре часа я услышал внезапный треск пера - очевидно, он цветисто подписывал свое имя.
-- Браво! - крикнул он, вскакивая на ноги с легкостью юноши и улыбаясь мне в лицо победоносной, торжествующей улыбкой. - Кончено, мистер Хартрайт! - возвестил он, ударяя кулаком в свою могучую грудь. - Кончено - к моему глубокому удовлетворению и к вашему глубокому изумлению, когда вы прочитаете, что я написал. Тема иссякла, но человек - Фоско - нет! Не иссяк! Я приступаю к приведению в порядок моего отчета, к корректуре моего отчета, к прочтению моего отчета, адресованного только для вашего, лично вашего уха. Пробило четыре часа. Хорошо! Приведение в порядок, корректура, прочтение - от четырех до пяти. Краткий отдых для восстановления сил - от пяти до шести. Последние приготовления - от шести до семи. Дело с агентом и письмом - от семи до восьми. В восемь - en route, в путь! Наблюдайте за выполнением этой программы!
Он сел по-турецки на пол среди своих бумаг и начал нанизывать их на шило с продетым тонким шнуром. Потом снова сел за письменный стол, исправил написанное, перечислил на заглавном листе свои звания и титулы, а затем прочитал мне свой манускрипт с театральным пафосом и выразительными театральными жестами. Читатели вскоре будут иметь возможность составить собственное суждение об этом документе. Скажу только: сей документ отвечал своему прямому назначению.
Затем он написал для меня адрес хозяина извозчичьей биржи, где он нанял экипаж, и вручил мне письмо сэра Персиваля. Оно было отослано из Хемпшира 25 июля и извещало графа о прибытии леди Глайд в Лондон 26 июля. Таким образом, в тот самый день (25 июля), когда доктор подписал медицинское свидетельство о смерти, последовавшей в доме графа Фоско в Сент-Джонз-Вуде, Лора, леди Глайд, была жива и по свидетельству самого сэра Персиваля находилась в Блекуотер-Парке, а на следующий день должна была отправиться в Лондон! Так что, если б мне удалось получить еще и свидетельство кебмена о том, что она действительно прибыла в Лондон, я имел бы в руках все нужные мне доказательства.
-- Четверть шестого, - сказал граф, взглянув на часы. - Пора вздремнуть для восстановления сил. Как вы, вероятно, заметили, мистер Хартрайт, я похож на великого Наполеона. Мое сходство с этим бессмертным гением замечательно еще и тем, что, так же как и он, я могу погрузиться в сон когда и где мне угодно, если желаю соснуть. Простите меня на минутку. Я приглашу сюда мадам Фоско, чтобы вы не скучали в одиночестве.
Зная так же хорошо, как и он, что мадам Фоско будет приглашена в комнату с целью сторожить меня, пока он "соснет", я ничего не ответил и занялся упаковкой бумаг, которые он передавал мне во владение.
Леди вошла бледная, холодная и змееподобная, как всегда.
-- Займите мистера Хартрайта, мой ангел, - сказал граф.
Он подал ей стул, поцеловал кончики ее пальцев, подошел к кушетке и через три минуты спал блаженнейшим сном самого добродетельного человека на свете.
Мадам Фоско взяла со стола какую-то книгу, села поодаль и поглядела на меня с мстительной, неискоренимой злобой, взглядом женщины, которая ничего не забывает и никогда не прощает.
-- Я слышала ваш разговор с моим мужем, - сказала она. - Если бы я была на его месте, вы бы лежали сейчас мертвый здесь, на ковре!
С этими словами она открыла книгу. Больше она ни разу не посмотрела в мою сторону, не произнесла больше за все время, пока муж ее спал, ни слова.
Ровно через час после того, как граф заснул, он открыл глаза и встал с кушетки.
-- Я чувствую себя всецело обновленным, - заметил он. - Элеонора, превосходная жена моя, вам угодно вернуться в ваши комнаты? Хорошо. Минут через десять я закончу укладываться. В течение еще десяти минут я переоденусь в дорожный костюм. Что еще осталось мне сделать, пока не пришел мой агент? - Он оглядел комнату и заметил стоявшую на столе клетку с белыми мышами. - Увы! - жалобно вскричал он. - Мне предстоит нанести последний удар моей чувствительности! О мои невинные малютки! Мои обожаемые детки! Что я буду делать без них? Пока что у нас нет пристанища, мы все время будем в пути - чем меньше будет с нами поклажи, тем лучше... мой какаду, мои канарейки, мои крошки мышки, кто будет лелеять вас, когда уедет ваш добрый папа?
Сосредоточенный, серьезный, он в глубоком раздумье расхаживал по комнате. Когда он писал свою исповедь, он отнюдь не казался озабоченным. Но сейчас он был явно озабочен. Несравненно более важный вопрос занимал его теперь: как лучше пристроить своих любимцев? После некоторого размышления он вдруг решительно направился к своему письменному столу.
-- Блестящая мысль! - воскликнул он, усаживаясь за стол. - Я принесу моих канареек и моего какаду в дар этой огромной столице - мой агент преподнесет их от моего имени Лондонскому зоологическому саду. Сопроводительный документ будет немедленно написан.
Он начал быстро писать, повторяя слова вслух по мере того, как изливал их на бумагу.
-- "Номер один. Какаду с бесподобным оперением, чарующее зрелище для всех, кто обладает вкусом.
Номер два. Канарейки непревзойденной подвижности и ума, достойные райских садов Эдема, достойные также зоологического сада в Риджент-Парке. Дань уважения Британской Зоологии
преподнес
Фоско".
Перо снова затрещало, брызги чернил полетели во все стороны - подпись украсилась затейливыми завитушками.
Он поднялся из-за письменного стола, взял ее руку и прижал к своему сердцу.
-- Всякая человеческая решимость, Элеонора, имеет свои пределы, - сказал он торжественно. - Предел моей решимости обозначен в этом документе. Я не в силах расстаться с моими белыми мышками. Примиритесь с этим, ангел мой, и поместите их в дорожную клетку.
-- Восхитительная нежность! - сказала мадам Фоско, с восторгом глядя на мужа и бросая на меня змеиный взгляд - в последний раз.
Она бережно взяла клетку с мышами и удалилась из комнаты.
комнату. В пять минут восьмого раздался звонок и появился агент. Он был иностранцем, у него была черная бородка.
-- Мистер Хартрайт - месье Рюбель, - сказал граф, представляя нас друг другу.
Он отозвал агента (явного шпиона!) в угол, шепнул ему несколько слов и удалился.
Как только мы остались одни, месье Рюбель отменно любезно сказал мне, что он к моим услугам. Я написал Песке несколько слов с просьбой вручить подателю сего мое первое письмо, проставил адрес профессора и подал записку месье Рюбелю.
Агент подождал вместе со мной возвращения своего хозяина. Граф вошел, облаченный в дорожный костюм. Прежде чем отослать письмо, граф прочитал адрес.
С этой минуты его манеры изменились.
Он закончил укладываться и сел за географическую карту, делая какие-то отметки в своей записной книжке и время от времени нетерпеливо поглядывая на часы. Со мной он больше не разговаривал. Он убедился своими собственными глазами, что между Пеской и мной существует взаимопонимание, и теперь, когда приблизился час отъезда, был полностью сосредоточен на том, как обезопасить свое бегство.
Около восьми часов месье Рюбель вернулся с моим нераспечатанным письмом. Граф внимательно прочитал слова, написанные мною на конверте, рассмотрел печать и сжег письмо.
-- Я исполнил свое обещание, - сказал он, - но наше с вами знакомство, мистер Хартрайт, на этом еще не закончилось.
не взглянула в мою сторону. Муж помог ей сесть в кеб.
-- Пройдите за мной в переднюю, - шепнул он мне, - я должен вам что-то сказать напоследок.
Я подошел к выходной двери, агент стоял на ступеньках подъезда. Граф вернулся и втащил меня в холл.
-- Помните о третьем условии! - сказал он вполголоса. - Вы обо мне еще услышите, мистер Хартрайт! Может быть, я потребую от вас сатисфакции раньше, чем вы думаете!
Он схватил мою руку, крепко пожал ее, прежде чем я успел опомниться, пошел к двери, остановился и снова подошел ко мне.
сердце, торжественно заклинаю вас - берегите мисс Голкомб!
Это были его последние слова. Он втиснулся в кеб, и экипаж тронулся в путь.
человек. Незнакомец из театра! Иностранец со шрамом на левой щеке!
-- Прошу вас подождать здесь со мной еще полчасика, сэр, - сказал месье Рюбель.
-- Хорошо.
задумал и совершил его.