Стихотворения

Франсуа Коппэ.

Издание: "Стихотворения и прозаические произведения А.П.Барыковой", СПб., 1897 

За столом

Чудный дар

Неблагодарная

Отец

Кирасиры

Мать-кормилица

Нечистые цветы

Раз летним вечером, во время жатвы, шла Жанетта к всенощной. Несчастные слепые В дырявых рубищах, увечные, хромые, Старухи, старики и маленькие дети Встречали прихожан и ждали у дверей Их выхода. Так грустно сделалось Жанетте, Так больно сердце сжалось... В церковь поскорей Вошла она и долго, горячо молилась. Но служба кончена... Как ей пройти назад Домой?.. Они там ждут!.. В толпе Жанетта скрылась, Стараясь не видать, где нищие стоят; Жестокосердая, скупая поневоле, Краснея и волнуясь, плача от стыда, Она в знакомую калитку вышла в поле. Вдруг голос ласковый ей говорит: - "Куда?.. Вернись, дитя мое!.." Жанетта увидала Вдруг выросла она; ее клюка сияла... ,,Должно быть, времена волшебниц не прошли! Вот фея добрая, - как бабушка одета, - Явилась мне... Зачем?" - подумала Жанетта. - "Что ты плачешь, дитя?.. Поскорее вернись! Не скрывайся от братьев убогих, несчастных. Эти чистые слезы в глазах твоих ясных Покажи беднякам, не стыдись! Ты бедна, денег нет у тебя? Не беда! Слово доброе часто нужней подаянья; Лаской детскою, светлой слезой состраданья Можно брата спасти иногда! Знай и помни, голубка, ты людям дана В этом мире скорбей и нужды в утешенье; Исполняй же святое свое назначенье: С ними жить, жить для них ты должна. Все, что будет в руках у тебя, - подавай Без стыда и без страха, с улыбкой привета: Всякий дар твой да будет на благо. Жанетта! "меньшей братье" ступай!.." Как песня тихая старушки речь звучала; Сиротка слушала, поникнув головой. Вдруг голос смолк. В туманных сумерках пропала Старушка странная с блестящею клюкой. А девочка вернулась. Но, в волне народной, С церковной паперти давно отхлынул прочь Тот жалкий нищий люд, оборванный, голодный, Которому она сбиралася помочь, Подать хоть что-нибудь, по приказанью феи. Уж у нее в руках подарок был готов: На полевой меже букет из васильков Она дорогою связала поскорее, С надеждой смутною... А нищие ушли... В раздумьи возвращаясь сжатыми полями, Она увидела, что по полю, вдали, Плетется еле-еле слабыми шагами Какая-то крестьянка; к ней сейчас бегом Жанетта бросилась и ласково спросила: "Что с вами?.." "Барышня!.. - ответила с трудом Больная женщина, - я, как всегда, ходила Упавшие колосья с жнивья собирать, Когда свезли снопы... Да опоздала, знать... Все уж подобрано другими. Хоть бы колос!.. Муж помер... Я в горячке шесть недель была... Подайте, Христа ради!.." Оборвался голос В рыдании глухом. Жанетта обняла Несчастную вдову и тихо ей сказала: "Я - тоже бедная... Простите, - денег нет... Но вот возьмите!.. Это принесет вам счастье... И положила ей в передник свой букет; Слезами светлыми горячего участья Он весь обрызган был как свежею росой... Вдова вдруг вскрикнула: тяжелый, золотой, Огромный сноп лежал взамен букета В ее переднике!.. Как весела Жанетта Вернулась в этот день в угрюмый замок свой!

Припомнила Жанетта, как вчера помог Ее букет вдове; и ловкими руками С улыбкой милою, спеша, сплела венок Из крупных незабудок, радостно мечтая, Что фея добрая поможет ей опять Колосьев целый сноп голодному подать. К ней робко подошел, глазами умоляя, Ребенок лет семи, оборванный, худой, Чуть слышно говоря, с протянутой рукой: - "Подайте что-нибудь мне, барышня родная! Там, дома, у меня есть бабушка больная... А хлеба - ни куска!.. Работы я искал, - Все гонят, - говорят: "Ступай! Ты слишком мал!.." "Нет денег у меня... - Жанетта отвечала, Лаская мальчика, - а вот... возьми венок!.. Не купят ли?.. Ведь добрых душ не мало На свете..." - "Барышня!.. Ах! Ах! Какой пирог!.. - Вдруг мальчик закричал, не дав ей кончить речи. - " - и бежать пустился со всех ног. Большой румяный хлеб - вот только-что из печи - Жанетта подала ему взамен венка. "Какая у меня счастливая рука!.. - Сказала девочка. - Спасибо доброй фее!.. И веря в чудный дар ее, пошла смелее На встречу к беднякам... Вот раненый солдат Сидит под деревом на камне близ дороги; Его усталые распухнувшие ноги, Запекшиеся губы, воспаленный взгляд - Все просит помощи; ходьбою утомленный, Сидит он - еле жив, разбитый, запыленный... Что даст ему Жанетта?.. Лилия в кустах Стоит душистая, с росой на лепестках... "Сорву, - подам ему!.." - "От жажды умираю! - Стонал старик-солдат, как подошла она. - Голубка барышня! Мне бы стакан вина... Деревня далеко... Мне не дойти, - я знаю... " "Я, дедушка, сейчас В деревню сбегаю! А вот, пока, для вас Цветок я сорвала... Возьмите, запах нежный Вас освежит!.." И старый воин взял Мозолистой рукой цветочек белоснежный; Понюхал... Чудо! Вдруг в его руке - бокал, - Большой бокал вина! И влага золотая Играет, искрится, на солнышке блистая...

С охоты возвратясь, узнал старик-барон О чудных превращеньях: тотчас доложили Ему про все вассалы. Он был поражен: "Таким могуществом вдруг феи одарили Девчонку глупую!.." Но вот вошла она В столовую; барон сказал ей: - "Поздравляю!.. Ты мне сейчас поднесть подарочек должна, - Я твой волшебный дар испробовать желаю!.. Но только мне, дитя, не надо ни снопов, Всем этим наделять тебе не запрещаю!..), А мне бы поценней, для пробы, что-нибудь... Он посадил к себе Жанетту на колени, Смеясь, по голове погладил. - "Не забудь, - Я твой отец!.. Скорей, - без долгих рассуждений, Подай... ну, вот хоть оловянную медаль, Что у тебя всегда на шейке... Ведь не жаль? Пусть у меня в руках вдруг станет золотою, Да с брильянтами, с жемчужиной большою!.." Жанетта начала барону объяснять: "Старушка мне велела бедным подавать, А ты, отец, богат. Дарить тебе - не смею: Боюсь, рассердится на нас за это фея..." Тут вышел из сёбя скупец: грозил, кричал; Потом встал на колени, руки целовал И плакал; девочка, увидя униженье Седого старика, решилась наконец Снять и отдать медаль. "Ну, что ж, бери, отец, " Какое превращенье!.. Едва медаль коснулась старых жадных рук, По ним сейчас пополз чудовищный паук, Громадный, черный, страшный. Лапою мохнатой Барона обнял он и стал его душить. Старик упал на землю, ужасом объятый; Хрипя, просил Жанетту зверя укротить. Она дотронулась. Чудовище пропало; В ее руке оно опять медалью стало. Барон сказал: - "Спасибо! Ты мне жизнь спасла!.. Я часто обижал тебя... Прошу прощенья!" Потом из кладовой принес ей в награжденье С червонцами мешок: "На добрые дела!" Чудес не мало в жизни сделала Жанетта, - Но всех их мудренее было чудо это!

Проснувшись до зари, чем свет, она идет По тихим улицам столицы полусонной; Она - швея; работает поденно Бульвары пусты; разве с нею рядом В тумане каменщик пройдет тяжелым шагом. Далек и труден путь... Но вот и барский дом С гербом на воротах, окутанных плющом. Под взглядом гордого ливрейного лакея Швея прошла спеша, конфузясь и краснея, По бархатным коврам, чрез пышный ряд палат, К уютной комнатке с большим окошком в сад, Где уж с утра работа для нее готова, Где экономка тотчас кофе подает. Ах, что за место! В век ей не найти такого! Уж скоро месяц, как она тут шьет И не нахвалится! Подумайте вы только: Три франка в день дают - три франка, - со столом. И как тут хорошо! Вещиц прекрасных сколько, Китайских кукол, ваз, - изящно все кругом; Каминъ - весь мраморный - с приветным огоньком; На снежно-белых стенах с легкой позолотой Гирлянды роз, барашки в лентах, пастушок Своей пастушки... Тут день целый за работой, С любовью к своему искусству, без заботы, Проводит девушка. И шьется веселей В веселой комнатке, и на сердце светлей. Ей кажется, что все в прекрасном доме этом Ее всегда встречают лаской и приветом, Все - даже грозный, важный, - во весь рост портрет, Изображающий, как старый герцог-дед, С фельдмаршальским жезлом, во всем вооруженьи, На бешеном коне выигрывал сраженья... А в прошлом месяце как было тяжело! Больная, без работы... Сколько слез и горя!.. Как хорошо, что ей тогда на мысль пришло Сходить к сестре Агате в монастырь... И вскоре (Протекция сестры Агаты так сильна...) Вдруг шить на герцогинь она приглашена. И мать и дочери заходят к ней порой. Как ласковы они, как хороши собой! "вы", "пожалуйста", "друг мой", "Мари, - дитя мое"... - работой все довольны; Она, как равная, - болтает с ними вольно, Костюмы новые выдумывает им; Глубокомысленно, с почтением большим О рюшках лекции выслушивают дамы. "Она - волшебница!.. И сколько вкуса, мама!.." Примеривая ловко скроенный наряд, В восторге искреннем девицы говорят. И бедная Мари их крепко полюбила; Их голос, цвет лица, улыбка, ясный взгляд, Их тонкого белья и платьев аромат, - Все в них ей нравится, - все кажется ей мило. Работа кончена. Швее несут обед; Расписанный фарфор, с гербами вся посуда, Хрусталь и серебро... Чего-чего тут нет!.. Все неизвестные, изысканные блюда, Каких ей, бедненькой, не грезилось во сне, И фрукты крупные, - как в лавке на окне... Ее, как. милого ребенка, забавляла Она, - народа дочь, устала от борьбы С безвыходной нуждой; она тут отдыхала... В дремучей чаще леса, в уголке глухом, Цветок, пробившийся и выросший без света, Так распускается, нечаянно согретый Запавшим в эту глушь живительным лучом.

Как скоро день прошел! Уж сумерки настали, Газ зажигается; пора итти домой; Мари там ждут, в далеком, грязном их квартале, Два брата маленьких, старик-отец больной И пьяный, сгорбленный работою тяжелой. Она торопится, и думой невеселой О них душа полна: "Уж мальчики из школы Пришли голодные; готов ли был обед?.. Отца и до сих пор, пожалуй, дома нет; Он деньги получил, дня на два загуляет; А то придет хмельной, детей перепугает". Ей вспомнилась теперь домашняя нужда; Ей хочется к своим; она спешит туда... Пять этажей, - и дома, наконец!.. Ну, так и есть!.. Детей она застала Впотьмах, испуганных, голодных; а отец Еще не приходил... И шляпки не снимая, Мари похлебку в печке греет поскорей; За стол сажает, кормит досыта детей, Ласкает, забавляет, - точно мать родная. Наелись мальчики, и оба крепко спят, Склонившись головами над одной тетрадкой. Швея задумалась... "О, Господи, как гадко, Темно тут в комнате! Сырые стены, чад, Печурка смрадная... Лохмотья и заплаты На жалких спящих детях... Это - нищета". Ей вдруг припомнились высокие палаты, Где всюду аромат, и свет, и красота, Прелестных герцогинь сияющие лица, Когда они, резвясь, веселые как птицы, Влетают к ней вдвоем; их ясные глаза, Не затуманила, их детские улыбки, Румянец нежный щек, стан грациозно-гибкий, Благоухающий, изящный туалет, - Все, все припомнилось: их завтрак, их обед, Все эти тонкости... "А здесь?.. Нужда, лишенья Да вечный труд... Ах, нет! Зачем сравненье Их барского житья с голодным, трудовым? Я не завидую... Я благодарна им... Завидовать грешно!.. Под гнетом горькой думы Головка клонится; усталая швея На стуле дремлет; но не долог сон ее... Проснулась от давно знакомого ей шума; На лестнице свалился кто-то; брань и крик... Из кабака домой пришел ее старик.

Дней через пять иль шесть Мари прилежно шила Опять у герцогинь, у светлого окна, Откуда зелень парка ранняя видна; По стенам пастушки в напудренных кудрях, Пастушки резвые с улыбкой на устах Стояли в тех же вечно-нежных позах, Барашки белые паслись на свежих розах; Кипел, как и всегда, кровопролитный бой У ног фельдмаршала, воинственного деда; И он решительно одерживал победу, Скача из рамки вон с протянутой рукой. Вбежали барышни, без умолку болтая, Смеясь. "Я вам, Мари, подарок принесла, - Хорошенькие серьги!" - говорит меньшая. - "А я свои давно Жульетте отдала; У нас таких две пары равных было!.." - Болтает старшая. - Наденем серьги ей!.. Сейчас!.. Довольно шить!.. "Где зеркало?.. Скорей!" - "Как к ней идут сапфиры!" - "Ах, как мило!.." Мари сконфужена. "Такой подарок мне?.." Глазам не верится: в ее ушах продеты Две синих звездочки; как жар горят они... Швея растрогана, - а барышни как рады! Им этого старья совсем, совсем не надо; Им весело, смешно; они шутя дарят, - Не знают даже вовсе ценности подарка... Как иногда в июньский полдень жаркий, Забравшись под кусты в чужой фруктовый сад, Друг другу смуглые шалуньи-босоножки Из спелых красных вишен делают сережки.

Еще прошла неделя. Вечер. Солнце село В туманных сумерках; швея идет домой С тоскою на сердце; весь день оно болело, Терзалось, полное заботою одной, Хоть барышни опять шутить к ней заходили И множество конфет нарядных надарили, С крестин великосветских, но Мари Не весело: старик-отец дня три Запоем пил; и деньги небольшие Что для детей она скопила по грошам, Стащил - и все разнес по разным кабакам. Сегодня, уходя с зарею на работу, Она не знала даже: будет что поесть Ребятам или нет?.. Отец хотел принесть - Жиду в заклад снести он собирался что-то... А вдруг опять пропьет?.. И злобой и тоской В ней сердце сжалось... Вот пришла домой... Опять он обманул ее, старик негодный. Сидят без хлеба дети в комнате холодной; Меньшой, - ему пять лет, - забился в уголок И стонет как больной, пришибленный зверок; А старший бросился на встречу: - "Ради Бога, Мари, давай нам есть! Хоть что-нибудь... Немного..." Ах, у Мари - карманы, полные конфет, А хлеба не на что купить: ни гроша нет. - Просить у герцогинь вперед ей стыдно было, Что ж делать?.. Вспомнила. В ушах сережки есть. Скорей к закладчику! Сапфиры можно съесть. И дети в этот вечер хорошо поели. За то Мари всю ночь сидела на постели В раздумьи тяжком, бледная, без сна... Как завтра, без серег, туда пойдет она?.. Заметят барышни... Им о своем несчастье Придется рассказать?.. И на позор и срам Отца родного выдать?.. Да, они участье Наверно примут, пожалеют. Сердце дам Легко растрогать... Жалость?.. Жалость и презренье Между собой родня! Не надо сожаленья. Мари - не нищая. Живет своим трудом. Прощайте, барыни! В ваш сытый, светлый дом Она уж не придет. Простите ей, бедняжке, Простите, добрые! Швея-Мари горда; И завтра шить пойдет солдатские рубашки, А к вам уж не вернется больше никогда.

С сестрой Агатой утром у обедни, Побег своей швеи описывали ей: "А ваша-то Марии Вы знаете, пропала!.. Работу бросила... Где совесть у людей?.. Ласкали мы ее. Чего ей не хватало?.. Как стыдно; вдруг, как вор, сбежала со двора!" - "Неблагодарная!.." - ответила сестра.

Порок и нищета, - два страшных кузнеца, - Двух каторжников этих на цепь приковали. Он - пил и бил ее; и оба голодали, И не предвиделось мученьям их конца. Она жила с ним, - с пьяным (не ужасно ль это?), - Лишь потому, что страшно было ночевать На улице зимой, и мерзнуть, и блуждать В потемках, как собака... Страшно ждать рассвета В клоповнике, в кутузке... А потом в тюрьму, В рабочий дом итти... Она пошла к нему. И вот они живут давно как муж с женою, Соседям не дают их драки по ночам. Прошлявшись целый день по мерзким кабакам, Пропитанный весь ядом водки или пива, Приходит он домой, - голодный, - без гроша; Она его встречает злобно и сварливо; И бешеный как зверь, от гнева чуть дыша, Бросается он к ней... Их крики, брань, рыданья Мешают честным людям мирно почивать. Под утро - все смолкает. Страшное молчанье: "Убил, - должно быть?.." Нет, он рядом на кровать С избитой грязной самкой дружно повалился И пьяным поцелуем с нею помирился. Раз как-то в декабре, - суровою зимой, В день безработицы - голодный и ненастный - У этих двух людей ребеночек несчастный Родился, - худенький и хилый, - но живой. Мать в тряпки старые его запеленала, И все ждала отца. Он пропадал два дня, - И наконец пришел, опухший с перепою И весь оборванный. Она, с усмешкой злою, Ему сказала грубо: - "Что же, бей меня!.. Или всю силу пропил? Залил злобу водкой?.. Пора! Давно не бил... Хорош пришел - хорош!.. Ну, что ж ты осовел? Я жду. Зачем не бьешь?" А он смотрел на сына радостно и кротко, И слезы капали из воспаленных глаз; Он словно пробудился, - в жизни в первый раз; Он умолял прощенья взглядом отупелым И тихо, - голосом дрожащим и несмелым, - Как может на суде преступник отвечать, Сказал ей: - "Я боюсь ребенка испугать".

Вечернею порой в предместьи отдаленном, Желтеют на бульваре, солнцем раскаленном, Ведет гулять ребенка бедная вдова. Они молчат, - идут походкою несмелой; И жаркие лучи заката золотят Их лица бледные и траур порыжелый - "Приличной" нищеты заштопанный наряд. Мать молода еще, но горькая забота О сыне-сироте морщинами легла На испитых чертах; тяжелая работа Былую красоту с лица ее свела. Они идут... Но вдруг, там, в море лучезарном, Где пламенный закат волнами разлился, Где облака пылают заревом пожарным, - Победный марш военный звонко раздался. Там кирасирский полк вдали идет с парада; И весело народ бежит за ним толпой. (Народ у нас - дитя; он любит маскарады, И шум и мишуру забавы даровой...) И бледный мальчик смотрит. Мать ему сказала: - "Постой здесь, - подождем... Вот полк пройдет сейчас". Мать - рада случаю: "Так развлечений мало Бедняжке дома! Полк он видит в первый раз..." Он видит: надвинулось страшное что-то, Как буря. И все задрожало кругом. И сабли стальные и лат позолота, Как молнии, блещут зловещим огнем. Тяжелым и мрачным потоком могучим Текут эскадроны красавцев-коней; Глаза их сверкают; дыханием жгучим, Как полымем, пышет из красных ноздрей. Литавры и трубы, как грома раскаты, Сливаются с топотом мерным копыт; Куда ни посмотришь - все кони да латы; И стонет под ними земля и гудит. Красиво и страшно, как в сказке... И жадно Любуется мальчик; в восторге немом Застыл он пред этой игрушкой громадной - Игрушкой живой, - кирасирским полком. - "Вот, вот офицеры! Все в белых перчатках... Такие нарядные, - словно на бал... Так прямо и смирно сидят на лошадках, Как куклы большие... Ах, вот генерал... Вся грудь в орденах... И с седыми усами... А лучше всех - юнкер! Он держит в руках Высоко-высоко прекрасное знамя, Пробитое пулями в старых боях..." Проходят эскадроны. Мальчик в восхищеньи За юбку держится, - дрожит, глаза горят... Мать оглянулася. И в страхе и в смущеньи Вдруг вспомнила: "Мой мальчик - будущий солдат... Его возьмут, убьют..." Ужасная картина Ей снится наяву: далекий край чужой, Необозримая унылая равнина, Вся обагренная кровавою росой; Во ржи растоптанной, на перерытом поле Пируют вороны и слышны стоны боли; Под грудой мертвых тел в тяжелых латах медных Лежат тела живых израненных людей; Там тени черные испуганных коней В тумане смрадном бродят между трупов бледных... Несчастная вдова в тоске спешит домой; В ней сердце замерло; в ее воображеньи Все ужасы войны стоят как привиденья... Она ведет насильно сына за собой; Ребенок очарован саблями, мундиром, Конями вороными, дивным блеском лат, Не хочет уходить, все смотрит на солдат И шепчет: - "Мамочка, я буду кирасиром!"

Недавно, в городишке маленьком и грязном, Я опоздал на поезд. Долго было ждать; И вечер я провел, чтоб время скоротать, В каком-то кабаке - театре безобразном. Пестро раскрашенный в арабском стиле зал И Магометов рай и радость правоверных, Должно быть, публике собой напоминал. Ей было весело. Дворянчики-гуляки, Военные, купцы - ночные забияки, - Весь сытый, праздный люд собрался здесь гурьбой, Курил, орал и пил; вино лилось рекой, И пиво пенилось. Нелепые куплеты, Певцы охрипшие, костюмов мишура, - Все было грязно, пошло... "Уходить пора!" Подумал я... Но вот, - нагла, полуодета, - Еще "артистка" вышла... Публика ревет, Гогочет радостно и как-то мерзко ржет... "Послушаю еще. Должно быть, это "дива" Прекрасных здешних мест?" Она была красив И молода еще, но без стыда совсем. С улыбкой кланяясь, она нахально груди Как будто подносила публике на блюде И угощала ими... - "Браво! Вот так шик!.. Бис! Бис! Еще, еще!" - раздался общий крик. И самка свой товар им снова показала, А стадо жеребцов в партере дружно ржало... Мне дурно сделалось... Ее срамной куплет Дослушать я не мог и вышел. Но погода Была ужасная; и не найдя прохода По лужам улицы, вернулся я в буфет, Совсем пустой теперь покамест пела "дива". Послав за экипажем, выпив кружку пива, Прескверного, как все, что здесь являлось мне, Присел я к столику буфета, в стороне. Вдруг слышу: детский крик. Какая-то девчонка Качала на руках голодного ребенка; Он жалобно пищал, губами грудь искал... И где ж кормилица?.. Вот, из-за драпировки, Скрывавшей в складках сальных потайную дверь, Вбежала, запыхавшись, - жалкая теперь И побледневшая, - без всякой гримировки, В линючем старом платье, - видимо бедна, Та тварь продажная, та самая плутовка, Что груди белые показывала ловко С подмостков публике... Кормилица - она!

Она - мать. Видел я, как она улыбнулась Сонной девочке-няньке улыбкою ясной, Как над бедным малюткою нежно нагнулась, Как прижала к себе его ласкою страстной, А потом, унеся в уголок отдаленный, Отвернулась к стене от нескромного взора И затихла. Дитя успокоилось скоро На руках у нее... Я сидел изумленный: Она кормит!.. Великая служба святая Все очистила, все озарила, сияя Над погибшим созданием светом отрадным!.. В ней актрисы нахальной узнать невозможно. Там - являлась она в роли гнусной и ложной; А теперь она - мать; она стала стыдлива. У нее я прощенья прошу молчаливо: Виновата ль она, что распутные люди Хлебом кормят ее лишь за белые груди? Виновата ль она, что в притонах разврата Что за наглость им платится высшая плата, Что их рядят в шутихи для пьяной издевки. Продают, покупают, хватают и даром?.. Виновата ль, что стала позорным товаром?.. Что сейчас осудил я тебя слишком строго. Вот теперь ты сидишь как Мадонна святая, И в печальных глазах твоих вижу я Бога. Мать-кормилица! Нищая жертва разврата!

Какая славная весенняя погода! Как вольно дышится, как жизнь мила, легка... Я вышел погулять, веселый как природа; Шатаясь, - пьяные, - они его тащили Без всякой жалости, как узелок тряпья. Не провожал никто. На гроб не положили Ни одного цветка... "Бедняжка, - думал я, - Тебя спешат зарыть. Обманутая мать Ушла, чтоб скрыть позор, в приют родильниц тайный; Она теперь в слезах припала на кровать; Ей жаль ребеночка. Она не понимает, Что вас, - отверженцев-малюток, - смерть спасает От мачехи-судьбы жестокой и лихой". Вот поровнялась с гробом пара молодая: Красавица-брюнетка с "милым другом" шла И полевых цветов большой букет несла... По губкам - слишком красным, бровкам - слишком черным, По наглости наряда, блеску жадных глаз О ремесле ее тяжелом и позорном Увидя детский гроб, она остановилась; И затуманились задорные глаза, И по щеке ее накрашенной скатилась Святая, чистая, горячая слеза. Она к нему букет свой быстро поднесла; Но вдруг - одумалась; дрожащими руками Рассыпала цветы, - вздохнула и прошла... И понял я тебя, несчастное созданье, Я увидал души униженной страданье, Когда ты вспомнила о ремесле своем И горько думала: "Нельзя мне, непристойно, Невинного младенца гробик украшать... Подарок мой ребенку - оскорбил бы мать..." Ты - лучше лицемерок гордых. Ты сознала Пред детским гробом мерзость жизни прожитой. Душа твоя - жива. Она не потеряла И верю я, что тот, кому, полна смиренья, Ты бедный свой букет не смела поднести, Сказал тогда Отцу, в святом Его селеньи: - "Прости мою сестру, - прошу Тебя, - прости!"