Хата за околицей.
Глава XX

XX

Тумр долго проходил по лесу, ища материала на кузницу. В опустошенном бору трудно было найти дерево, годное на брусья, потому он воротился домой поздно вечером. Остановившись перед входом в избу, он увидел плачущую Мотруну.

Глаза цыгана налились кровью, щеки запылали, в голове его мелькнула мысль, что кто-нибудь обидел жену, бросив свою ношу, встревоженный цыган подошел к ней.

Мотруна вздрогнула, услышав нежданный шум, хотела бежать навстречу раздраженному мужу, но остановилась.

- Что с тобой, Мотруна? Тебя обидели эти проклятые гады? - спрашивал цыган, сжимая свои могучие кулаки. - Клянусь, - прибавил он, - я не вытерплю более, уж коли пропадать, так пропадать, а я им устрою праздник, полетят они все к чертям!.. Пусть погибнут в огне, пропадай они, как собаки!

Говоря это, цыган был так страшен, глаза его так дико сверкали, что Мотруна, крестясь, отступила от него.

- Ах, Тумр, перестань, что попусту сердиться? Ничего не случилось, ничего, мой милый.

- О чем ты плачешь?

- Сама я сделала глупость, - сказала Мотруна, думая скрыть от мужа свои похождения, - ведра пропали.

- Ведра? Как так?

- Поленилась идти к колодцу, а пошла к пруду, там вода быстро бежит, я упустила ведра, а вода и унесла к мельнице.

Цыган пристально посмотрел ей в глаза и отрицательно покачал головой.

- Ведь там коноплю мочат, - с расстановкой произнес кузнец, - небось, ты не пошла бы туда, а если бы и так, то ведра не поплыли бы далеко, там весь берег зарос. Нет, тут что-то не так, не обманывай меня, Мотруна.

Трудно было Мотруне лгать перед мужем, стыдливый румянец окрасил ее щеки, она произнесла что-то невнятно и пожала плечами.

- Говори, Мотруна, правду, ведь я все узнаю.

- Да я уж говорю тебе, как было, - отвечала смущенная жена, переступая порог избушки.

Цыган последовал за нею и увидел узелок с рожью, брошенный Мотруной посреди избы.

- А это что?

- Мерка ржи, я купила у мужика из Рудни за пятнадцать копеек.

- За пятнадцать копеек? - недоверчиво произнес цыган. - Нет, не правда, быть не может, говори правду, Мотруна, грешно тебе лгать передо мною! Ты плакала... Тут что-нибудь не так, я узнаю, я все узнаю.

Мотруна молча перебирала концы передника.

- Ты напугал меня, ты такой сердитый, - медленно отвечала жена. - Зачем тебе сердиться, мало, что люди против нас?

- А если бы я дал слово, что без твоей воли ничего не стану делать?

Мотруна отворотила лицо, смоченное слезами.

- Я расскажу тебе, как было. Легче будет на сердце, только скажи, ты мстить не будешь, не правда ли?

- Видит Бог, не буду, пока еще хватает терпения, уж очень много я перенес обид и часто прощал. Говори же скорее!

Молча, понурив голову, почти не переводя духа, слушал цыган печальную повесть.

- Собаки! - закричал он, когда Мотруна, кончив рассказ, залилась слезами. - Не нужна мне их помощь, прочь их милостыню! Издохну как собака, а не трону я зерна этой проклятой руки!

- Филипп не виноват, - боязливо произнесла Мотруна.

- Филипп - баба! - крикнул цыган. - Боится меня, боится брата, сует тебе милостыню, чтобы отвязаться! Завтра же брошу ему в рожу!..

- Ради Бога, - бросаясь к нему, прервала жена, - и его, и меня, и себя погубишь! Максим как узнает, просто загрызет его бедного: за его же добро накличем беду. Этого я не позволю!

- А ты ела бы этот хлеб? - спокойно возразил цыган. - Тебе, сестре, как собаке, бросили кусок... Подавись ты этим хлебом!..

- Выбрось его, только не отдавай брату, - кричала Мотруна, - не губи его, не губи меня!

Ответ Тумра был прерван стуком в неплотно запертую дверь.

Шум этот так странно прозвучал в ушах одиноких изгнанников, что оба они в испуге переглянулись и остановились среди избы. Цыган, предчувствовавший беду, - он всего начинал бояться - бросился к двери, готовый грудью встретить врага.

В воображении Мотруны мелькнули тени покойников, мстительный образ отца, и она невольно перекрестилась.

- Кто там? - громовым голосом закричал цыган, отпирая дверь и стараясь проникнуть в непроглядную тьму.

- А, а, добрый вечер! Добрый вечер! Цыц! Не бойтесь! Ведь голышу разбойники не страшны, у вас, чай, нечем поживиться.

Слова эти принадлежали заике Янке-дурачку, странная фигура которого обрисовалась перед изумленным хозяином лачужки, он тащил на плечах ведра с водою и насилу переступил порог.

- Мои ведра! - крикнула Мотруна, в восторге хлопая руками. - Да, да, мои! - прибавила она, наклонивши голову к ведрам и рассматривая их. - Это Янко-дурачок!

- Да не так еще глуп, - отвечал тот, - коли нашел то, что умница потеряла! А! А!

- Бог наградит тебя, Янко, - сказал цыган, - я второй раз у тебя остаюсь в долгу.

- Что ж ты мне должен? - пробормотал карлик, почесав затылок.

- Да где же ты нашел их? - спросила Мотруна. - Какой ты добрый: еще воды принес.

- Коли нести ведра, так уж и с водой. Зачем тебе эта посудина в такую пору без воды? А где нашел их - все равно, где ни нашел, а нашел.

- Скажи же, где нашел? Отнял у кого-нибудь, а?

- Ни у кого не отнимал.

- Как же они к тебе попали?

- А! Ты думаешь, что мой язык так легко вертится, как твой, подожди маленько, подожди!

Тумр и Мотруна стали пред карликом, занявшим место у порога.

- Вот как было, - начал медленно он. - Иду я себе, да иду, куда глаза глядят, выгнали, вишь, меня из избы, захотелось им ужинать - затем и прогнали, заперли дверь за мной, что делать? Я и пошел... Прошел я плотину, мостик, да пришел к колодцу. Стал я и думаю: сесть бы здесь да воды напиться, коли есть не дают... Посмотрел в колодец: вода глубоко, напиться нечем... Думаю, думаю, как бы воды напиться... а должно быть, можно, говорят, все можно сделать, коли захочешь... Вот я сел да начал думать, как бы достать воды. Потом отошел я в сторону от колодца и бух в кусты! Да как грохнусь боками о что-то твердое, так и в глазах потемнело. А чтоб тебя черти побрали! Оглянулся, вижу два ведра и коромысло, все этакое новенькое. Вот, думаю, и можно напиться. Кто затащил их сюда? Гляжу во все стороны - нигде никого. Пришла Настя, Ляшкова дочь. "Добрый вечер, - говорю, - Настя!" А она и не глядит на меня. "Не достать ли тебе воды?" - говорю. - "Убирайся к черту", - говорит. Только и было... "Настя, - говорю, - не знаешь, чьи эти ведра?" - "Ведра? Ведра?" Подошла, да говорит: "Мои ведра, мои, я их искала..." - "Твои! - говорю. - Как же твои?" "Ну, мои не мои, а я их возьму". - "Как так?" - "Да так, ты мне отдай". - А я ей и говорю: "А если б твои кто взял?" Покраснела, молчит. - "Скажи, - говорю, - лучше, чьи они? Ты ведь знаешь." Посмотрела, покачала головой. - "Новые, - говорит, - не знаю... не знаю... не наши, у наших таких ведер нет... Они куплены, но не здешней работы..." - А мне и довольно, я думал, да и догадался, что они ваши. Потом пришла еще Григорьева жена, как начали калякать, так вот и стемнело. Я набрал воды, да и принес.

- Не надо меня потчевать, - перебил юродивый, - меня хоть бьют и гоняют из избы, а все-таки накормят... Э, да у вас тут так пусто, - прибавил карлик, пристально посмотрев кругом.

- А где нам взять? - сказал цыган. - Все, что видишь, все я сам сделал, на своих плечах таскал. Теперь что дальше, то хуже, сердце надрывается, как подумаешь... А что делать, чем пособить?

- Что и говорить! - тихо заговорил Янко. - Я тоже знаю. И тут как ни бейся - ничего не сделаешь.

- Надо сделать, - сурово заметил хозяин.

- Надо, ха, ха! Надо! Кто тебе поможет? Из чего ты выстроишь кузницу?

- Возле кирпичного завода много кусков валяется, снесу их сюда понемногу и начну строить.

- Ну, ну, а дальше что? Кто горн сделает?

- Печник из Рудни.

- Даром?

- Нет, неделю поработаю у кузнеца, кузнец заплатит печнику.

- Ну, а дальше? Думаешь, я кузницу не видел! Ого, го, го! Бывал я на ярмарке и в Рудне, и в Пятковичах, и в Чумарах, видал я всякие кузницы, и жидовские, и цыганские, и христианские.

- Целый год буду работать днем и ночью у кузнеца, заработаю хоть на старые меха, наковальню, клещи да кусок железа.

- А жена?

- Пойдет на заработки, - быстро подхватила Мотруна.

- А там оба по миру пойдете? Ну, так это еще хуже!

- Эх, дай только кузницу поставить, куплю угля, примусь за дело, и один, другой проезжий похвалит в корчме мою работу, а приедет транспорт в гололедицу, придет пора с сохою ехать в поле...

Янко качал головой.

строго.}. Может быть, в старину так и было бы, а теперь нет, не те времена, теперь вы и с голоду помрете...

Мотруна вздохнула, Тумр потупился.

- На ставишан не надейтесь, - сказал Янко, - они уже сходились, и руки давали, и сговаривались, и водкой запивали, я их знаю. Зашел бы кто в твою кузницу, да на другой же день невесть куда прогнали бы. Вот узнай только кто-нибудь, что я был тут и говорил с вами - домой не пустили бы, ей-ей! И хату заперли б, а там делай, что хочешь...

- Тебе так кажется, Янко.

- Пусть кажется. Коли мое не в лад, так я со своим назад. Не слушайте Янку-дурака! На то он дурак, чтоб его не слушали. Я все-таки скажу вам, что коли что-нибудь взбредет в мою голову, как начну говорить, так не сегодня, то завтра, а на моем станет. Вот как старого-то Лепюка привезли сюда на кладбище, а потом как позвали молодцов на двор, тотчас я и сказал себе: будет кузница, да хлеба не будет.

- Со мной ведь то же случилось... Разве я хуже Васьки али Андрюшки? А как сказали все в один голос, что я дурак, все пропало, как есть... Словно меня и нет на свете - никуда не годен! Мне нет дела ни в хозяйстве, ни в поле, ни дома! А жениться! Куда - и не думай!.. А как выйдет потяжелее работа, так кто? Все я же работай! А чтобы хоть тулупчик кое-какой дали... э, да что и говорить! И слова доброго не дождешься. Уж так на всю жизнь и пошло!

- Так пойдем отсюда, не в другом, так в третьем, в десятом селении найдем работу и кусок хлеба. Не брошу я им своей мазанки даром, больно дорога мне она.

все одно: шкура попривыкла. - Говоря это, Янко перешагнул за порог мазанки и скрылся в темноте.

Тумр и Мотруна снова остались одни, оба одинаково печальные и унылые.

- Пропади они, - свирепо произнес Тумр, садясь возле жены, - не покорюсь, хоть бы пришлось прождать всю жизнь. Бог видит мою правду. Не плачь, Мотруна, за твои слезы твои братья ответят.