Хата за околицей.
Глава XLI

XLI

Действительно, за селом, на равнине уже расположилась та же шайка цыган, которая посещала Стависки за несколько лет перед тем.

Много в ней переменилось.

Дети Апраша выросли, сам он от трудов, изнурения и старости согнулся в три погибели, прелестная Аза далеко уже не была так прекрасна. В последнее время она волей-неволей сделалась женою Апраша и, пользуясь упадком сил его, правила им, как и целым табором. Ее суровый взгляд бросал старика в озноб, его дети боялись на глаза попадаться мачехе: остальные повиновались ей, как предводителю. После продолжительных странствований по миру захотелось ей снова навестить село, в котором оставила по себе так много - увы! - горьких воспоминаний. Кто знает, может быть, чья-нибудь могила привлекла ее в эту сторону.

И вот, когда с возвышенности открылась широкая хорошо знакомая равнина с зеленой могилой, со светлым ставом и пестрым лугом, глаза Азы засверкали неестественным диким огнем и губы судорожно сжались.

Потеряв прелесть молодости, Аза приобрела красоту, свойственную зрелому возрасту. По-прежнему она была стройна, черты лица нисколько не изменились, только глаза не горели тем блеском, неизвестно, отчаяние ли, слезы ли их помрачили, зубы по-прежнему были белы, а курчавые волосы, как осенние листья, уныло падали на плечи... Цыганка, несмотря на свои лета и на тоску, снедавшую сердце, не переставала заботиться о наряде, между тем, как ее увядшие сверстницы едва прикрывали тело каким-нибудь одеялом, она одевалась изящно, роскошно, как королева.

Впрочем, черты ее лица с каждым годом принимали более суровый оттенок, углы губ опускались и придавали улыбке презрительное выражение, глаза с большим отвращением глядели на мир. Она, казалось, хотела мстить всем за свои страдания, не щадила никого и ничего. Апраш, до безумия любивший жену, делал все, что ей было угодно.

В первую же ночь после прибытия в Стависки, Аза исчезла. Апраш схватился за седые волосы и побежал на барский двор, но жены его там не было. Немая, задумчивая, страшная, как привидение, целую ночь просидела она на могиле Тумра.

Засияло дневное светило, и вместе с ночью улетели мрачные думы. С диким смехом вскочила с места цыганка и, засунув горсть земли за пазуху, побежала к Адаму, чтобы насмешкой охладить страдания. Она пришла именно в то время, когда старый грешник куда-то собирался... В этот день кучер опоздал и за неисправность отведен был на гумно, где и получил приличное палочное возмездие, а пан ждал, пока кончится отеческое наставление и вразумленный парень подкатит к крыльцу на маленькой тележке... В это-то время явилась Аза.

Адам с первого взгляда узнал цыганку. Взглянув на нее, он конвульсивным движением закрыл лицо руками, а цыганка, не без труда узнав в дряблом старике своего поклонника, покатилась со смеху.

- А, это ты, голубчик? - произнесла она. - Здравствуй, мой милый! А... а! Что с тобой?

- Пошла вон, вон, бесстыдница! - закричал пан, не отнимая рук от глаз. - Исчезни, дьявол! Или розгами велю отхлестать!.. . Вон, чтоб и духу твоего здесь не было слышно!

- Как он вежливо меня принимает, - смеясь, возразила цыганка. - Да посмотри на меня, еще я не так стара и гадка, как ты. На днях два молокососа так ухаживали за мной, что не знала, куда деваться: насилу отогнала.

Пан Адам не слышал уже этих слов, испуганный, он убежал во внутренние комнаты.

Аза поглядела ему вслед, плюнула и пошла к избе Тумра. На дороге она остановила какую-то девочку, спросила у нее, кто живет в хате за околицей, выслушала рассказ о дочери Тумра и пошла далее.

В нескольких шагах от избы Марусина собака с пронзительным лаем встретила цыганку. Она остановилась, окинула взором знакомую мазанку, взглянула на кладбище и увидела прекрасную девушку. Черты лица Маруси живо напомнили ей Тумра, сердце ее облилось кровью, горячая слеза упала на землю.

"Боже, как хороша! - подумала она. - Я никогда не бывала такой! Как жаль, что заброшена она в глушь, терпит нужду, голод, пропадает красавица! Нужно приманить ее к себе!.."

Аза долго смотрела на Марусю и что-то ворчала, Маруся, со своей стороны, с любопытством и страхом всматривалась в прекрасное, но свирепое лицо незнакомки.

Между тем собака заливалась лаем и грызла землю от злости.

- Голубушка, - закричала Аза, - позови к себе собаку, мне надо поговорить с тобой.

Маша позвала своего верного товарища, но тот повилял хвостом, кувыркнулся раза два и снова залаял.

Цыганка вошла на кладбище, села подле девушки и впилась в нее глазами, после продолжительного молчания сирота тихим, ласковым голосом спросила:

- Что ты так присматриваешься ко мне, добрая женщина?

Аза горько засмеялась.

- Я добрая!.. Нет, я совсем не добрая! Но я знала твоего отца, ты мне напомнила его...

Аза ничего не отвечала.

- Давно умерла твоя мать? - отрывисто спросила она после некоторого молчания.

- О, давно! - печально отвечала Маруся. - Вот и могила ее... видишь, как зеленеет.

Она указала на насыпь, у которой сидели обе. Аза вздрогнула и отодвинулась подальше.

- Как же ты жила без отца и матери? Кто о тебе заботился?

- Один Бог!

- Так ты жила одна? Кто же кормил тебя?

- Я сама работала, мне платили за работу...

- И никто не пожалел тебя? Никто не помог?

- Я ни на кого не жалуюсь, - возразила Маруся, - я не требовала ничьей помощи и сострадания, я привыкла жить собственными трудами. Ну, нельзя сказать, чтоб благодетелей у меня не было.

- Кто же эти благодетели? - с любопытством спросила цыганка.

- Солодуха и муж ее Ратай, они нищие.

- Ну, воображаю, как тебе было хорошо под их опекой!.. Брось эту гадкую жизнь, ты достойна лучшей участи. Ступай с нами, в широкий свет. Что тут за жизнь? Живешь, как собака, перед глазами все одно да одно: везде труд и горе, а вот у нас совсем другое дело: вся земля в нашем владении, границ никаких не знаем. Худо здесь - идем дальше, в Венгрию, к морю, а там целый город плавает на воде. И просторно нам и привольно, с тоской не знакомы, потому что тосковать некогда: поем песни... каждый день новые предметы... Брось свою землянку, иди за нами, тут тебя не любят, отталкивают: у нас будешь королевой, как я.

Сердце Маруси перевернулось, в душе проснулись цыганские инстинкты, и онемели уста. Аза, между тем, все более и более одушевлялась, речь ее переливалась в обольстительную песню, бушевала, дичала и готова была превратиться в бесконечный поток, на устах блуждала страшная улыбка, - и горькая, бездомная, нищенская жизнь в описаниях цыганки казалась раем, совмещавшим в себе все удовольствия, к которым стремится душа, жаждущая свободы.

Она кончила, а Маруся все еще слушала, картина незнакомой родины и бурной, деятельной жизни с неотразимой силой манила к себе невинное дитя, но в то же время священное воспоминание о матери и привычки удерживали мысли при душной могиле у печального кладбища.

- Нет, добрая женщина, - отвечала Маруся после продолжительного молчания, - нельзя мне идти за вами, не кинуть мне материной могилы, не расстаться с отцовской избой, я умерла бы с тоски, если бы, проснувшись, не увидела черных углов своей хатки и зеленой могилы. Что мне свет? Я не хочу любоваться синим морем, чудесами земли... Куда кого кинула судьба, там и проживет век и умрет с Богом! Не лучше вам от того, что бродите да разбрасываете свои кости в разных концах света.

- Ну, так сиди да сгнивай тут! - с гневом крикнула цыганка. - Хочешь быть камнем - будь им! Я ошиблась, думала, что у тебя не остыла еще цыганская кровь, а ты...

Аза встала и готова была разразиться потоком ругательств, но, взглянув на печальное лицо Маруси, вспомнила образ Тумра, замялась и, значительно понизив голос, сказала:

- Пусть и так! Жизнь, не Бог весть как длинна.

- Жаль мне тебя, не так бы тебе следовало жить... О, если б я одела тебя по-своему да научила плясать и петь наши песни - не отвязалась бы ты от знатных поклонников: деньги сыпались бы градом... Кто знает! Подчас и цыганки одеваются в золото и горстями рассыпают его.

Маруся не слушала этих соблазнительных слов: внимание ее было обращено совершенно к другому предмету. На дороге послышался топот, кровь хлынула к лицу девушки, и в голове мелькнула радостная мысль: "Фомка увидал меня с цыганкой и говорить со мной не станет".

- А, теперь понимаю, - смеясь, произнесла цыганка, - вот кто тебя здесь держит! Рано, моя милая, слишком рано! Да ты, я думаю, и любить еще не умеешь? И ты думаешь, что этот молодец женится на тебе? Довольно взглянуть на него, чтобы пожалеть о тебе! Вот теперь ездит, а увидит слезу - поминай, как звали. Мужик тебя не возьмет: и тот ведь захочет красного пояса и бутылки с розовой лентой на свадьбе... У нас - другое дело: только мы, цыганки, можем любить кого угодно, мы всегда свободны, не боимся ни пересудов, ни сплетен, за любовь никто не клеймит нас презрением.

- Что ж, не пойдешь с нами? - спросила Аза.

- Нет, нет! - скороговоркой отвечала сирота. - Чему быть, того не миновать, от судьбы не убежишь!

Аза медленно пошла с кладбища, и собачка со звонким и сердитым лаем далеко проводила незнакомку.