Уляна.
Глава X

X

На другой день, когда начался рассвет, Уляна воротилась от сестры в избу. Муж, отец и брат спали. Она, казалось, отважилась на все, ничего же боялась и принялась за работу.

- Не убьет же он меня, - сказала она сама себе, - а хоть бы и убил, тем лучше. Так должна кончиться любовь, которой научил меня мой сокол. О, стоит умереть, отведавши такой жизни, потому что коротко было счастье, но велико.

И слезы покатились у нее из глаз, когда она взглянула на своего младшего ребенка, спящего в колыбели.

- Я и детей теперь люблю меньше. Прежде дети были мое сокровище, а теперь, теперь я думаю о них только тогда, когда я их вижу, словно чужие мне. Бедные детки, не стало у вас матери, сироты вы и при ее жизни. Кто вас будет кормить, кто вас будет любить?.. Не я, не я. Я уже не ваша, оторвало меня на чужую сторонку, где сладко жить и хотя бы умереть, - оторвало от вас. Я, мать ваша, и не ваша уж, чужая, барская невольница, навеки веков.

В эту минуту раздался сильный храп мужа, которого начинал будить свет от лучины. Уляна вздрогнула, но только на минуту, потому что вдруг откуда-то с отчаяния явилась в ней смелость.

- Что же, - сказала она сама себе, - буду же обороняться; Мария бьет же ведь своего.

Но скоро она опять опустила руки.

- О, что же это за жизнь, - подумала она, - драться и ругаться! Отчего же не всегда так, как с ним, с моим соколом, сладко как в раю. Когда говорит он, словно мед течет с уст его; когда сидит со мной, кажется мне, что уже ничего больше не чувствуешь, и бури не заметишь; смерть пришла бы, и той бы не почувствовала. Вернешься в избу, сердце сжимается, хоть дети тебя встречают, хоть это твоя изба. О, не тут уж моя жизнь. О, чудная господская любовь! Но зачем минует она как молния, и после нее так тяжело жить!

В эту минуту проснулся муж и Уляна подошла к печке.

- Эй, Уляна! - отозвался Оксен.

- Чего надо? - ответила она смело.

- А уж ты тут, пришла-таки в избу, - сказал старик, - пришла-таки в избу. Где ж ты была, как мы искали тебя до полночи?

- Убежала, потому что ты бил меня.

- Я еще и сегодня побью.

- Так ты еще не отрезвился?

- Буду я трезвый, так покажу тебе, что умею.

- Тогда увидишь, что и я сумею то же самое.

- Что ты там говоришь, ведьма?

- А то, что как ты мне, так и я тебе.

Оксен вскочил и схватил стоящую подле него палку. Уляна отскочила и взялась за топор. Заметив это, муж одумался и сказал:

- Это что? Или думаешь еще обороняться? Или не знаешь?

- Почем мне знать, с чего ты ошалел в дороге.

- Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, зачем ты ходишь в двор?

- Ты мне еще говоришь это?

- Да, потому что не боюсь тебя; ты меня не тронешь пальцем, коли не хочешь сам пропасть за грош.

Слова эти она высказала с убеждением, с гордостью, с гневом, которые смешали мужа; он поставил палку, упал на постель, где спал, и подумал:

- Она готова погубить меня. Лучше бросить ее, как говорил старик, и потихоньку отомстить барину. Крыши соломенные. - И он прибавил:

- Ну, ну, найдем мы расправу и посмотрим, на чьей стороне правда и чья возьмет.

Уляна, словно ничего не слышала, ушла в каморку и начала заниматься хозяйством, как и всегда. Оксен, удивленный ее смелостью, молчал, сам не зная, что начать. Наступил уже день и все в избе встали, а он лежал еще в углу, пока отец не разбудил его, крикнув:

- Оксен, вставай, за дело! Войт наказывал с подводой в Луцк.

- Да ведь не мне же, я вчера только с дороги.

- И тебе, и всем, у кого есть лошади, потому что это под солдат: это не барщина, а дело казенное, царское.

- Я не поеду.

- Поедешь, Оксен, поедешь. Уж я сладил телегу и задал лошадям корм.

- Так ты сам поезжай, батюшка, коли надо. Я только что с дороги, дай отдохнуть.

- Мне велено на плотничью работу с топором.

- Так я пойду за тебя.

- Ой, нет, управляющий велел мне идти. Ты знаешь каков он. Оксен ворчал, но что делать, надо было слушаться. Он стал собираться.

- А на много ли дней взять с собой хлеба? - спросил он отца.

- Не знаю, - сказал старик, пожимая плечами, - говорят, что может быть пробудете там с неделю.

- Сто чертей им! - вскрикнул Оксен. - С неделю!.. Не поеду! Как я опять оставлю эту ведьму?

- А что же? Так, как и прежде, - сказал спокойно Уляс, - такая уж доля. Лучше оставь ее, ведь не ты первый, не ты и последний. Голова у тебя с плеч не свалится, а увидишь, какое у тебя в избе будет довольство. Коли был бы ты умен, пил бы себе, ел, распускал пояс и исподтишка посмеивался.

- Хорошо тебе толковать, - ответил Оксен, - а я как вспомню о том, так у меня кровь начинает кипеть.

- Так всегда сначала, - сказал равнодушно старик. - Хочешь покоя, так забудь об этом... Пусть себе делает, что хочет, а как станешь сопротивляться, я тебе говорю будет худо.

В эту минуту с улицы послышался голос войта, скликавшего на барщину. Оксен выбежал из избы.

- Добрый день пану войту!

- Но я вчера только воротился.

- Так приказано.

- Так пускай хоть старик останется дома.

- Нет. Старик на плотничью работу, Прыська - полоть, Павлюк - с волами на пашню, а ты с лошадьми - под солдат.

- Замучат они нас, - сказал Оксен, понурившись, и воротился в избу.

- Что, не говорил ли я тебе, - бормотал старик. - Вот молчал бы, тебе бы лучше было.

- Посмотрим, - сказал Оксен.

- Посмотришь, - пробормотал Уляс.

Солнце поднялось уже над черной каймой леса, опоясывающего каждый вид Полесья. Оксен, захватив хлеба, надев на себя на всякий случай две свитки и привязав к кузову телеги торбу, закурил, ворча, трубку и, не прощаясь с женой, сел, наконец, в телегу, стоявшую уже у ворот.

- Сто чертей им!.. Пусть себе делают, что хотят, - сказал он про себя, - я таки когда-нибудь отомщу. Не я первый, говорит старик, и не я последний.

В эту минуту встретились с ним на улице Левко и Павлюк, которые с трубками во рту и топорами на плечах, о чем-то перешептывались.

- Добрый день. А где Уляна? - спросил Левко.

- В избе.

- А что ж?

- Ничего.

- И ты ей спустил?

- Хорошо еще, что она мне спустила, ведь она на меня было бросилась, так загордилась. Черт с ней теперь справится. Пусть делает себе, что хочет, придет и моя очередь. Сто чертей!..

Левко покачал головой.

- А ты опять едешь?

- Что же делать, коли гонят.

- Ну, так мы станем глядеть за ней, - сказал Левко.

- Сто чертей! - крикнул Оксен, плюнув. - Пусть теперь делает, что хочет, оставьте ее.

- Не Уляс, но сам я рассудил. Не я первый, не я последний, да и не с барином воевать. Дам я им знать: когда они и не ждут, отплачу свое. Теперь черт с ними. Напрасно не стерегите, не углядите, уж на то пошло; положитесь в остальном на меня. Я хозяин - моя беда, моя потеря, моя и забота... я и средство выдумаю.

Говоря так, он качал толовой: в голосе его слышалось затаенное до времени мщение и уступка бессилия против силы.

как у тебя всего прибудет. Так ведь и Уляс говорит. Твое добро - твоя воля - пусть так.

- Будьте здоровы, - сказал Оксен и молча пустил лошадей.