Жизнь за жизнь.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь за жизнь. Глава XIX. (старая орфография)

ГЛАВА XIX.
Её разказ.

1-го января утром. Вот и кончились шумные веселые святки, вот и еще один год прошел. Милый прошедший год!

Ты дал мне друга, дал любовь.

Лишит меня их новый год.

Ах, нет, нет!

Странные дела делаются на свете. Если человек любит другого, и если нет причин скрывать этого, почему, казалось бы, не обнаружить этого хоть немножко? Когда разлучают одно от другого только сорок миль, почему бы тому не сесть в вагон и не приехать хоть на минуту? Почему бы ему в письме своем не упомянуть хоть раз о другом? Что б ему стоило это сделать? На это не может не случится времени. Еслиб я была мущина, я бы сумела найдти время, я бы сумела....

Дурочка, что бы ты сумела, когда не умеешь исполнить самую простую обязанность, - ждать и верить.

Но я верю в него. Ничто не в состояния поколебать мою веру.

Я пустословлю так, вероятно, от того, что меня несколько утомила эта неделя. Я опишу здесь все свои треволнения и печали: и не стоило бы так называть их, еслибы все это не сложилось в те дни, которые все надеялись провести особенно весело и счастливо.

Вопервых, дело Франсиса, которое, повидимому, всех бы должно было утешить, превратилось в неприятную заботу и тягостно подействовало на нас, вероятно потому, что сам Франсис ни разу не выразил своего удовольствия, и был сумрачен и озабочен. Вместо того, чтоб переговорить с отцом или со мной о своих планах, он всячески избегал нас. Он уклонялся от объяснений и большую часть дня проводил за биллиардом.

Я ненавижу биллиярдную игру. Я никогда не могла понять удовольствие по целым часам стоять вокруг зеленого стола и катать по нем шары; я сказала это Франсису. Он расхохотался, и отвечал, что я в этом ничего не смыслю; но Колин, стоявший тут же, покраснел до ушей, и немедленно бросил игру. Кто бы мог подумать, чтобы так легко было смутить его?

Я начинаю понимать, почему один общий друг ваш принимает такое участие в этих двух молодых людях, Августе Трегерне и Колине Грантоне. Они не отличаются умом особенно блестящим, но оба они обладают двумя редкими и неоцененными качествами: прямодушием и способностью иногда забыть о себе для других. Я знаю человека, который всегда способен на это; его зовут....

Зовут его не Франсисом Чартерисом, а теперь я говорю о нем. Вышеупомянутая маленькая стычка произошла между нами в субботу на святках, после того как я долго искала его, чтобы передать ему письмо от Пенелопы. (Между письмами, полученными в это утро, я увидала еще одно, адресованное за имя сэр-Уилльяма, которое заставило меня заключить, что новых гостей нам нечего ожидать сегодня, и следовательно до понедельника. Впрочем, в письме этом, доставшемся в последствии мне, не упоминалось ни о чем подобном; но я помню данное мне обещание.)

Франсис положил письмо сестры в карман, снова принялся за игру и до того углубился в нее, что, когда подошедший сзади Август положил ему руку на плечо, он вздрогнул от вспуга.

- Извините, Чартерис, но старик мой спрашивает, написали ли вы письмо?

Я знала от Лизы в чем дело: речь шла о письме, в котором Франсис должен был сказать, что принимает предложенное ему место; следовало написать его тотчас же по получении депеши.

На лице Франсиса выразилась досада. - Я еще успею. Скажите сэр-Уилльяму, что я ему очень благодарен за его заботливость обо мне, и что я подумаю об этом.

- Редкое хладнокровие, пробормотал Август. - Дело это ваше, а не мое, Чартерис; но, как хотите, ответ ваш должен быть отправлен сегодня; отец мой узнал от....

Он спохватился здесь, но я угадала о ком шла речь.

- Полно, Чартерис, не придирайтесь к словам. Вы сами знаете, что если вы не станете черезчур перечить моему отцу, то всегда найдете в нем друга. Не упрямьтесь и покончите это дело. Не то - вы старика моего знаете с давних пор, - он.... распетушится не на шутку.

- Хотя я сэр-Уилльяма знаю с давних пор; но я не виноват в том, что он имеет привычку "петушиться," гордо ответил Франсис. - Мистер Грантон, не угодно ли вам будет сыграть еще одну игру?

- Клянусь душой, он хоть кого может вывести из терпения! Еслибы вы, Чартерис, любили Пенелопу, как я люблю свою жену

- Извините, возразил Франсис. - Я, кажется, никогда не упоминал при вас имени мисс Джонстон.

Нужно, конечно, признаться, что Август очень неловко принимается за дело с своим двоюродным братцем; он раздражает и сердит его, а с Франсисом напротив нужно обращаться очень осторожно, если хочешь от него добиться толку. Я потом застала его в библиотеке читающим письмо Пенелопы, и выражение лица его было так тревожно и грустно, что я бы испугалась, еслибы записка сестры ко мне не была так весела. Этого бы не было, еслиб они поссорились, и я не могла придумать, что до такой степени могло разстроить его. Он так задумался, что даже, казалось, не замечал моего присутствия, до тех пор пока я наконец не решилась заговорить с ним.

- Известно ли вам, Франсис, что письма должны быть отправлены в очень-скором времени?

Он вздрогнул и отвечал с сдержанною досадой: - Et tu, Brute! И вы также преследуете меня? Бегу с поля брани.

И он бы выбежал из комнаты, еслиб в эту минуту дядя его не вкатился на своих креслах в двери.

- Я вас-то и искал, воскликнул резкий, раздраженный голос, который, как Франсис говорит, всегда действует на его нервы, как сильный электрический удар. - Написали вы письмо?

- Дорогой сэр-Уилльям....

- Написали вы письмо?

- Нет, сэр, но...

- Теперь не время говорить "но." С вами только одним образом можно справиться. Вот вам перо и бумага: я не выйду отсюда, пока не будет написано письмо.

Я думала, что Франсис придет в негодование; я бы не удивилась этому; сэр-Уилльям, несмотря на свое благородное происхождение, не всегда держит себя джентльменом. Но племянник его, по старой вероятно привычке, повиновался ему теперь безпрекословно.

Затем последовали тягостные полчаса; слышался только шелест листов газеты в руках сэр-Уилльяма, и сухой кашель леди Августы. Она была более обыкновенного смущена и шепнула мне, что она опасается, как бы с сэр-Уилльямом не было нового припадка подагры, и надеется, что его племянник не будет раздражать его. Я наконец не выдержала, встала, и через плечо Франсиса заглянула в бумагу, лежавшую перед ним; он еще не принимался за письмо.

Мне стало страшно досадно на него; ему ни до чего не было дела; он ветрено жертвовал своею карьерой, своим счастьем, и не одним своим счастьем. Он делал это как будто на зло всем нам. Наконец, с горя и поддерживаемая мыслью о сестре, решилась я сделать еще одну последнюю попытку.

- Франсис, сказала я шепотом, указывая ему на часы.

Он взглянул на них и с видом большого удовольствия положил перо.

- Я опоздал; письмо не может пойдти сегодня. Я напишу его завтра.

- И что тогда, решительнейшая и строжайшая из барышень?

Излишняя деликатность была бы тут не у места.

- И тогда вам придется выждать еще десяток лет, прежде чем жениться на Пенелопе.

- И Пенелопа очень будет благодарна вам за это пророчество, и за то, что вы взяли на себя судить меня в этом деле. Ваше ли это дело?

- Извините, ответила я. - Я не имею права судить вас. Но вы забываете, что тут дело идет не об одном вашем счастье, и что Пенелопа - мне сестра.

К удивлению моему, он не обиделся. Быть-может, для него было бы полезно, еслибы Пенелопа, вместо того чтобы безусловно поклоняться ему, иногда высказывала ему истину.

Франсис вздохнул и принялся чертить что-то пером по бумаге.

- Если вы ужь так хорошо знаете все, что происходит в душе вашей сестры, скажите мне, будет ли она очень огорчена если я не приму этого назначения?

- Не примете! Вы шутите, Франсис?

- И не думаю. Место это вовсе не так хорошо, как оно кажется. Для моего здоровья очень вреден знойный климат; мне придется разстаться со всеми знакомыми, отказаться от многих привычек.

- Точно так же, как и Пенелопе.

- Да, но....

- Но для женщин это ни по чем, оне привыкли к этому... Им ничего не значит разстаться с семейством, друзьями, родиной, всем пожертвовать для одного человека. Иначе и быть не может, и оне должны быть очень благодарны ему уже за то, что он не отвергает их любви.

Он взглянул на меня и попросил меня не горячиться, а то кто-нибудь услышит мои слова.

Я ему сказала, что в этом отношении он может быть покоен; что ради, его, ради всех нас, и в особенности Пенелопы, я бы не желала, чтобы кто-нибудь меня услышал; и тут мне припомнилось веселое письмо Пенелопы, и слезы навернулись мне ца глаза.

- Не плачьте, Дора, я не могу видеть женских слез. Мне очень жаль, что я вас огорчил. Боже мой! возможно ли быть злополучнее меня? Всему виной обстоятельства. Я родился под несчастною звездой. Не спорьте со мной. Что за охота вам мучить меня? Разве вы не видите, в каком я чертовски-неприятном положении?

Должно быть сильно было его раздражение, если такое слово могло вырваться из его изящных уст. Лицо его было так разстроено и бледно, что мне даже стало жаль его; я сказала ему, как могла спокойнее, что теперь от него ничего другого не требовалось, как только-то, чтоб он на что-нибудь решился, и отказался бы, если у него есть на это достаточная причины; что Пенелопа всем будет довольна, все простит, если только оц будет откровенен с ней.

- Я это знаю. Бедная Пенелопа!

Он опустил годову, и вздох, похожий на стон, вырвался из его груди.

Я все более и более убеждалась, что он что-то скрывает, чего-то не договаривает. Разспросы мои и мое безпокойство заставили его сделать усилие над собой,

- Пустяки, Дора. Что мне скрывать? Я по всей вероятности еще буду губернатором, а Пенелопа губернаторшей, если только она этого захочет. Полно об этом; сэр Уилльям зовет меня. Да, сэр, сейчас будет готово. Вот видите, Дора, вы можете поклясться, что письмо начато. И он наскоро написал число и "Трегерн-Корт"....

бывают игрушкой случая.

Сэр-Уилльям разбирал свои письма и позвал меня, чтобы взглянуть на адрес одного из них.

- Неужели оно написано к моему племяннику? Почерк его корреспондента отвратителен, и орфография его очень плоха. "Мистр Ф. Чатерс". Каждый ремесленник написал бы лучше. Но должно-быть оно написано не к нему, а к кому-нибудь из моих людей.

Оказалось однако, что нет. Франсис объявил с некоторым смущением, что это пишет ему вероятно его портной, а потом, заметив пытливый взгляд дяди, покраснел до ушей. Трудно себе представить отношения неприятнее тех, которые существуют между сэр-Вилльямом и его племянником. Мне было досадно за Френсиса, и я взяла неблаговидное послание, чтобы передать ему.

- Не безпокойтесь, мисс Дора: мисс Франсис успеет еще посмотреть счет своего портного. Я ему не дам этого письма, прежде чем он не докончит своего.

Несмотря на то, что распоряжение было черезчур безпеременно, Франсис не противоречил. Меня вызвали из библиотеки, но полчаса спустя, я узнала, что письмо было написано, - письмо, заключавшее в себе согласие.

Я заключила из этого, что колебался он только на словах; или, что лучшия чувства его одержали верх, и он понял, что все разсеяния и удовольствия лондонской жизни не стоят доброй, любящей жены и мирной семейной жизни.

Мысль, что новая свадьба готовится в Рокмонте, привела в восторг добрую мистрисс Грантон.

- Меня одно только безпокоит, сказала она, - что будет делать ваш бедный папенька, когда все дочери его уедут от него?

Я заметила ей, что Франсис имеет намерение жениться только на одной из нас, а что другая, по всей вероятности, еще долго будет украшать своим присутствием родительский дом.

- Я вовсе не нахожу этого вероятным, душа моя, но очень мило, что вы так говорите. Мы подумаем, и устроим что-нибудь для вашего доброго папеньки, когда придет время.

Что хотела она этим сказать? Но я становлюсь слишком подозрительна, и у нея вероятно ничего не было на уме, кроме общого всем старушкам желания "пристраивать" молодежь.

Воскресенье показалось мне бесконечно длинным. Я была не в духе; разные глупые сомнения закрадывались в мою душу. Я много думала также о Пенелопе, дожидавшейся нас в Рокмонте. Август хотел съездить за ней и привести ее сюда, но Франсис отговорил его от этого. Он сказал, что должен тотчас же возвратиться в Лондон, и однако он до сих пор еще здесь. Мущины иначе созданы чем мы. Они не понимают, какое значение иногда имеют для нас внимание, ласковое слово, письмо, хотя бы самое коротенькое. Еслиб они знали, как забывчивость их в делах такого рода уязвляет женское сердце, самые ветреные из них, я уверена, стали бы осторожнее.

Я раздражена, разстроена. Я чувствую, что я сегодня высказала свою досаду доброму Колину, когда он предложил мне прогуляться, с ним, и потом долго ни на шаг не отставал от меня в доме. Колин любит меня, Колин добр ко мне, Колин рад был бы пройдти двадцать миль, чтобы провести один час в обществе подруги своего детства - он сам мне сказал это, - и однако я позволяю себе быть резкою с ним, огорчать его.

Я чувствую свою слабость. Еслибы теперь один известный мне, ласковый взгляд упал на меня, твердая, дружеская рука сжала бы мою, все бы прояснилось в моей душе. Я была бы бодра и весела, не чувствовала бы этой тоски, этого уныния, не удерживала бы с трудом слез.

Скажу теперь, что раздражение мое дошло до такого предела, что оно даже несколько разсеялось, как тучи после грозы. Франсис привел меня в такое негодование, что я бы совершенно прекратила знакомство с ним, в жизнь свою не сказала бы ему больше ни слова, еслиб он не был женихом моей сестры.

Я сидела в углу биллиардной, очень уединенном местечке, когда игроки были заняты. Я держала книгу, но почти не читала; мне мешала безпрерывная стукотня шаров. В комнате находилось только Франсис, Август и Колин, который подошел ко мне, и спросил, позволю ли я ему сыиграть одну игру. Позволю ли я? Как смешно! Я ответила ему, что я вовсе не прочь, чтоб он сыграл их хоть сто.

Они вскоре совершенно погрузились в игру, и отрывочный разговор их не обращал на себя моего внимания, пока несколько слов, произнесенных одним из них, не поразили меня, не знаю сама почему.

- Кстати, Чартерис, знаете ли вы Тома Тортона? Искуснее его игрока на биллиярде я не встречал. Видеть его с кием в руках, когда он не черезчур пьян, всегда было для меня истинным удовольствием. Он в те дни был порядочный повеса. Вы не знаете, что сталось с ним?

- Не знаю. Обратитесь с этим вопросом к доктору Эркварту; я Тома Тортона в последний раз видел в его обществе.

Август широко раскрыл глаза.

- Неужели? Доктор Эркварт в обществе Тома Тортона! Я сам до женитьбы был не из смирненьких; но Том Тортон!

- Эркварт и Том Тортон! еще несколько раз повторил Август, словно он не мог придти в себя от удивления. Я заключила из этого, что этот мистер Тортон, имя которого я слышу в первый раз, принадлежит к числу не очень почтенных товарищей моего зятя, из тех времен когда он еще был холостым. Когда, несколько минут спустя, его вызвали из комнаты, Колин продолжал этот разговор. Он также, казалось, знал этого известного человека.

- Странно, что доктор Эркварт связался с этим Тортоном. Впрочем, доктор может принести ему пользу своими советами. Он нуждается в них.

- Вы говорите, разумеется, о Томе; я знаю, что, по вашему, этот доктор образец всех христианских добродетелей, привилегированный защитник и заступник всех грешников и разбойников.

- Как вы сказали? спросил Колин, и в его добрых, простодушных глазах выразилось недоумение.

- Я позволяю себе сомневаться в том, чтоб этот скучный шотландский доктор был лучше своих ближних. (Припишите мне двадцать, Грантон.) Я слышал от кого-то, что он скрывает жену и шесть человек детей в каком-то соборном городе, Салисбэри ли, в Кентербэри ли, не знаю.

- Что? воскликнул Колин, выпучив глаза от удивления.

Я смеюсь теперь, когда вспомню, до чего этот невероятный, нелепый разказ поразил тогда меня и Колина.

- Я не верю этому, твердо произнес Колин. - Извините, Чартерис, но тут должно быть какое-нибудь недоразумение; я не могу этому верить.

- Как хотите; меня, признаюсь, это мало интересует. Вам начинать эту игру.

- Я не могу, не могу этому верить, настойчиво повторил добрый Колинь. - Доктор Эркварт не способен на такое дело. Он не такой человек. На какой бы женщине он ни женился, он не станет стыдиться её, отрекаться от нея. Шесть человек детей, говорите вы, а он так любит детей.

Франсис засмеялся.

- Дети иногда неудобны, даже для человека с такими чадолюбивыми наклонностями, какими отличается ваш друг. Быть-может также, - а мы знаем, что такия дела случаются каждый день, - быть-может, в разказе моем есть маленькая неточность, то-есть, что дело обошлось без свадебного обряда.

- Чартерис, вы забываете, что мисс Дора здесь.

Я не ребенок; история Лидии Кертрайт в последнее время открыла мне глаза на многое, и смысл слов Франсиса стал мне еще яснее при виде замешательства Колина.

Быть-может мне, как молодой девушке, следовало теперь покраснеть, притвориться, что я ничего не слыхала, и выйдти из комнаты. Но я не была способна на такое лицемерие, на такую трусость. Неужели я должна была допустить, чтобы в моем присутствии чернили моего друга, клеветали на него? Неужели я не имела права поднять голос в его защиту? И почему? - потому только, что я женщина. Допустить это значило бы черезчур унизить женское достоинство.

- Мистер Грантон, сказала я, стараясь придать твердость своему голосу: - предостережение ваше не поспело вовремя. Если вы, господа, хотели говорить о чем-нибудь, чего мне не следовало слышать, вам бы надобно было выйдти в другую комнату. Я все слышала.

- Я очень жалею об этом, сказал Колин.

Франсис заметил небрежно, что не худо бы бросить этот разговор. Как! Обвинить человека в гнусном поступке и преспокойно бросить разговор? Будь на моем месте кто-нибудь другой, ведь он мог бы поверить этому разказу? Я теперь только почувствовала, до какой степени дорого мне его доброе имя, его честь, и с пылающим лицом встала с своего места.

- Франсис, сказала я, дрожа от негодования, - позвольте мне сказать вам, что вы не имеете права, наговорив так много, потом бросать разговор, как ни в чем не бывало. Вы совершенно ошибаетесь. Доктор Эркварт никогда не был женат; он сам сказал это моему отцу. Кто сказал вам, что у него есть жена и шесть человек детей?

- Милая Дора, я не ручаюсь за истину этого показания, я повторил только то, что сам слышал.

- От кого? Вспомните имя, если можете. Кто разказал вам это, тот может, вероятно, подтвердить вам свои слова.

- Вы сказали, что где-то, подле Салисбэри, живут его жена и дети. Или, - и я прямо взглянула в глаза Франсису, - не жена его, а женщина, которой бы следовало носить это имя.

Ему, казалось, стало совестно; он, с нетерпением и некоторым смущением, отвернулся от меня.

- Признаюсь, Дора, меня очень удивляют ваши разспросы. Молодой девушке не следует знать о таких делах. Какое вам дело до всего этого?

Я не смутилась и смело отвечала: - А такое же, как и Колину и всякому порядочному человеку. Вы очернили человека в его отсутствие, лишили его доброго имени, и во моему, поступок ваш ничем не лучше убийства.

- Это правда! воскликнул Колин. - Дора, мисс Дора! Клянусь вам, если Чартерис скажет только имя этого подлеца, я отыщу его, где бы он ни скрывался. Постарайтесь припомнить его имя, Чартерис.

- Сколько мне помнится, сказал, не много подумав, Франсис: - имя его Август Трегерн.

Колин раскрыл рот от удивления, но я сказала только:

- Хорошо, я сейчас спрошу его об этом

В эту самую минуту отец мой и Август прошли мимо окна. Я хотела было остановить их, но вовремя вспомнила, что речь идет о Салисбэри, и что имя это может очень неприятно подействовать на моего отца. Поэтому я дала им пройдти, и уже после подозвала Августа, и без всяких приготовлений предложила ему этот несколько странный вопрос.

Он тотчас же объявил, что никогда, ничего подобного этому не говорил; дело могло бы дойдти до сериозной ссоры между им и Франсисом, еслибы вдруг Август не расхохотался.

- Знаю, знаю теперь, в чем дело! воскликнул он. - Уморительная история! Не знаю по какому поводу, мне однажды как-то пришлось сказать Эркварту, что я, по мрачному виду его, заключаю, что у него где-нибудь на Салисбэрийском поле живут жена и шесть человек детей. Вероятно, я пересказал эту шутку еще кому-нибудь из товарищей, а тот другому, я таким образом этот вздор распространился.

- И тут все?

- Готов вам поклясться, что все.

Мистер Чартерис объявил, что ему очень приятно слышать это. Все они не могли довольно нахохотаться над этим недоразумением. Я оставила их в этом веселом настроении духа.

мои слезы.

4-го января ночью.

Мне хочется спать, а мае нужно докончить свой отчет обо всем том, что случилось со мной в этот первый день нового года.

Когда я писала последния строки, Лиза постучалась в дверь.

- Дора! доктор Эркварт в библиотеке; поторопись, если желаешь видеть его. Он не может пробыть у нас больше получаса.

Я была спокойнее чем я ожидала; даже сердце мое не слишком забилось, когда в корридоре встретила я его и Колина Грантона: они о чем-то очень живо разговаривали.

упомянул о происшествии нынешняго утра; да, впрочем, мне нечего бояться; он не блестящого ума, но доброе сердце многому научает его.

Доктор Эркварт аккуратно высидел назначенное им время. За завтраком разговор был общий, но он успел сделать несколько вопросов о здоровье отца, заметил, что здесь гораздо холоднее чем в Рокмонте, посоветовал мне беречься. Я ему сказала, что мы скоро возвращаемся в Рокмонт, и на это он отвечал только: "В самом деле?"

Этим и ограничился разговор между нами. Только при прощании он еще раз обратился ко мне и пожелал мне счастья на новый год. "Я, быть-может, теперь не скоро увижу вас; итак прощайте, прощайте."

другого, то я совершенно ошиблась.

Но, по одной причине, я от души была рада видеть доктора Эркварта. Он, появлением своим, как бы разсеял окончательно впечатление, произведенное словами Франсиса. После отъезда его, все, отец мой, Колин, Август, с уважением, почти с восторгом, говорили о нем.

Да, я рада, что он был, хотя я и ошиблась в своих ожиданиях.