Кармелитка.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кармелитка. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Не часто приглашали доктора кармелитки; или оне отличались крепким здоровьем, или, в случае болезни, довольствовались домашними средствами, переходившими к ним по традициям старины. Да, по правде говоря, и прекрасно делали: едва-ли было бы лучше подчиняться лошадиному лечению того времени. Главным образом, оне хворали от всех видов простуды, начиная от насморка и до воспалений, - благодаря сырым каменным полам и сквознякам, промозглому холоду корридоров и келий, запрещению укрываться теплыми одеялами зимой и согреться чашкой теплого питья с вином. Если заболевшая была не стара и крепкого сложения, то выдерживала и приспособлялась к невзгодам среды; если - нет, то умирала в более или менее короткий срок. Надо полагать, что вмешательство доктора не внесло бы существенной перемены в такой порядок вещей, и смертность в монастыре не уменьшилась бы от его забот.

Но хотя игуменья и не раз хворала, однако, так скверно себя никогда не чувствовала, так что не большого труда стоило уговорить ее послать за доктором, - что немедленно и сделали. Томазо явился, снабженный таким количеством снадобий, что с успехом мог бы отравить всю общину. Он позвонил у главного подъезда; послышалось отдаленное хлопание дверей, шуршание ног по каменным плитам, и, наконец, подошла сестра-привратница с другой монахиней, вооруженные лампой; сквозь щели старых дверей замелькал свет и заиграл на треснувших мраморных ступеньках крыльца. Затем послышался вопрос:

- Кто там?

Доктор назвал себя. Начались сдержанным шопотом оживленные пререкания между монахинями; одна говорила: что раз посылали за доктором, то следует его немедленно впустить; другая возражала, что это быть может злоумышленник.

Первая предлагала убедиться в этом, посмотрев в замочную скважину; вторая напомнила, что обе оне лично не знают доктора. Та, которая как будто обладала некоторым здравым смыслом, выразила мнение, что отличить почтенного доктора от разбойника довольно легко. Наконец открылось крошечное окошечко около двери, сноп света вырвался оттуда и осветил фигуру доктора Томазо Таддси нетерпеливо топтавшагося на крыльце; за решетчатым окошечком виднелось закрытое вуалем лицо; два глаза опасливо уставились на пришедшого посетителя; затем окошечко захлопнулось.

- Да вы точно-ли доктор?

- Господи, да, конечно. Я Томазо Таддси, призван лечить её преподобие, мать-игуменью.

Еще о чем то пошептались; загремели ключи, заскрипели засовы; дверь боязливо отворили, и доктор проник святилище.

- Слава Богу! - воскликнул он.

- Хвала имени Его! - подхватили разом монахини.

Оне тщательно заперли снова двери, поставив лампу на пол, в то время, как синьор Томазо ежился от холода, охваченный промозглой сыростью корридора со свода, а потом, взяли лампу и понесли вперед по лабиринту переходов, закоулков, спускались вниз, подымались вверх, доктор следовал за ними, кутаясь в свой плащ. Таким образом, достигли, наконец, до прихожей игуменьи. Возле двери стояла стройная тень с закрытым лицом, - то была сестра Мария. Она приветствовала доктора и пригласила его в гостиную; оставшияся монахини методическим жестом засунули руки в широкие рукава своих ряс и встали на дежурство по обе стороны дверей, в корридоре.

Не смотря на серьезную болезнь, игуменья ни за что не хотела допустить доктора к себе в спальню. Пришлось поднять ее через силу, одеть, закрыть ей лицо вуалем и вывести в гостиную, где она, утомленная до безчуствия, поместилась, наконец, в кресле, обложенная подушками и чувствуя себя еще хуже, чем днем.

В комнате заметна была попытка сделать некоторую обстановку: лампы были серебряные, с абажурами в виде вееров, с гербами Брачио; спинки стульев резные, высокия, в церковном стиле; пол мраморный, черной и белой мозаики; большой портрет его святейшества Григория XVI, великолепное серебряное распятие; наволоки на подушках батистовые, с изящной вышивкой, - все, 7е смотря на условную суровость, указывало, что хозяйка знатная дама, важное лицо в церковной иерархии.

Не без трепета принялся доктор Томазо за оскультирование больной, да и не легким это было делом. Бедная игуменья с отвращением позволила пощупать свой пульс, воображая, что дальше этого снисхождения уж некуда идти; только после усиленных просьб племянницы, она дозволила приподнять на мгновение свой вуаль и тотчас-же поспешно спустила его на лицо, едва успев показать язык.

- Не могу же я по наитию лечить ваше высокопреподобие! - воскликнул, наконец, выведенный из терпения старик. После безуспешных попыток выслушать грудь больной. - Сестрица, - обратился он к Марии, - уложите матушку в постель. Большую неосторожность сделали вы, допустив ее встать. Болезнь серьезная, - я обязан предупредить вас, - надо действовать энергично!

- Да будет воля Господня! - произнесла из-под вуаля игуменья, слабым глухим голосом.

- Объясните мне, что надо делать, - сказала торопливо Мария, - все, что вы предпишете, будет в точности исполнено.

Доктор полез в аптечку.

- Вот, - сказал он, извлекая из ящика мази и пластыри и объясняя их назначение, - А еще лучше будет, - прибавил он, - если мы вместе с вами разотрем больную и налепим пластырь... Дело будет проще...

Но игуменья вздрогнула от ужаса.

- С нами крестная сила!.. Вы видно забыли, у кого вы? С кем говорите?

Припадок кашля прервал её негодующую речь; бедная женщина задыхалась от волнения.

- Уходите лучше, доктор! - шепнула Мария, - я все поняла, уверяю вас. Исполню пунктуально. Завтра утром опять навестите матушку. Я подробно разскажу вам, как пройдет ночь... Вы видите, - ваше присутствие раздражает и волнует ее!

Не совсем довольный, но принужденный покориться, запер Томазо свою аптечку, взял ее под мышку, захватил шляпу и отвесил низкий поклон.

- Спокойной ночи и скорого выздоровления желаю тему преподобию! - проговорил об.

Сестра Мария проводила его до дверей корридора оставшись вдвоем с глазу на глаз, спросила:

- Ваше мнение?

- Как могу я ответить? - с горечью ответил старик - ни осмотреть, ни выслушать! Я и языка-то больной, можно сказать, не видал. Скажу одно: очень плоха. Бронхит-ли, плеврит-ли, или начинается воспаление, - одному Богу известно. Я знал бы как лечить, если б выслушал пациента. Потогонное, мушки, горчишники, слабительное, мало-ли средств. Главное, - диета... А теперь я лечу наудачу. Откровенно говорю, сестрица: не ждите чудес от такого лечения.

- Попробуйте, все-таки, - кротко сказала Мария, - завтра придите пораньше.

Она поклонилась и вернулась в комнаты игуменьи, а доктор вышел в корридор и увидал обеих монахинь на часах у двери. Одна из них взяла лампу с пола, и обе двинулась вперед, указывая ему дорогу. Прошли бесконечные корридоры со сводами, добрались до дверей; снова застучали запоры, звякнули ключи, завизжали петли, и доктор очутился вне ограды, в потемках.

Ночь была бурная, ни зги не видно; осенний ветер дул с гор и неистово трепал широкий плащ доктора, хлопавший, словно крылья гигантской ночной птицы.

шарить по карманам, отыскивая табакерку. Но ветер с удвоенной яростью трепал полы его плаща, воротник хлестал по лицу; наконец, он нашел табакерку, открыл ее, взял щепотку табаку и уж донес было до ноздрей, как вдруг одна порошинка попала ему в правый глаз и причинила нестерпимую боль. Наполовину ослепленный, он нагнулся, нащупал свою аптечку, проклиная свою идею понюхать табачку, и вдруг заметил, что кто-то приближается нему сзади.

- Чорт побери тебя самого! - прошипел над самым его ухом женский голос, и в туже минуту его три раза подряд ударили ножом.

Послышался крик; доктор Томазо упал носом в землю, а ветер закутал его голову плащом. Легкие шаги замерли в темноте. Буря усилилась; сухие листья крутились и неслись дальше; тьма становилась еще непрогляднее; по тропинке никто больше не шел.