Пионеры, или У истоков Сосквеганны.
Глава V

ГЛАВА V

Извивавшаяся по склону холма дорога, достигнув его подошвы, шла под прямым углом к деревне Темпльтон. Через быстрый поток был перекинут мост из тесаных бревен. Этот маленький поток, темные воды которого струились по известнякам, выстилавшим его дно, был одним из бесчисленных истоков Сосквеганны, реки, которая впадает в Атлантический океан. В этом месте ретивая четверка мистера Джонсона догнала более спокойных лошадей судьи.

Расставшись с Ричардом, Елизавета взглянула на диск заходившего солнца, медленно исчезавшего за западными холмами. Последние лучи его озаряли вершины гор; ярко освещенные березы почти сливались с белизною снега; силуэты темных сосен отчетливо выделялись на небе; крутые склоны, на которых не держался снег, заблестели под угасавшими лучами. Но с каждым шагом, спускаясь с горы, Елизавета замечала, что они оставляют день за собою. В холодный сумрак долины не проникали лучи декабрьского солнца.

На вершинах восточного ряда холмов слабый свет еще держался, мало-помалу угасая в тучах, собиравшихся вместе с вечерним туманом на горизонте. Замерзшее озеро покрылось тенью. Очертания построек становились туманными и неясными. Дровосеки с топорами на плечах возвращались по домам. Они останавливались на минутку взглянуть на проезжавшие экипажи, снимая шапки перед Мармадюком, фамильярно кивая головою Ричарду и исчезая затем в своих жилищах. Когда лошади свернули в ворота, и Елизавета увидела перед собою холодные каменные стены дома в глубине аллеи оголенных тополей, ей показалось, что вся прелесть горного вида исчезла, как сновидение.

Мармадюк не употреблял бубенчиков, оставаясь в этом отношении верным своим старым привычкам, но сани мистера Джонсона влетели вслед за ним в ворота с шумом и звоном. Дом мгновенно оживился.

Из дверей подъезда выбежала прислуга: две или три женщины и один мужчина. Последний был без шапки, но, видимо, в более парадной одежде, чем обыкновенно. Он был невысокого роста, но атлетического телосложения, с плечами, которые сделали бы честь любому гренадеру. Его низкий рост казался еще меньше вследствие привычки наклоняться вперед, быть может, для того, чтобы дать больше свободы рукам, которые странно раскачивались взад и вперед, когда их владелец двигался. У него было длинное, багрово-красное лицо; маленький вздернутый нос; огромный рот с превосходными зубами и голубые глаза, смотревшие на все окружающее с каким-то привычным презрением. Голова его составляла добрую четверть всей его длины, а коса, висевшая на затылке, занимала еще столько же. На нем был камзол очень легкого сукна с большими пуговицами, украшенными изображением якоря. На ногах он носил башмаки с большими пряжками и синие чулки с белыми полосками.

Этот странный человек являлся, по его словам, уроженцем графства Корнуэльс в Великобритании. Детство свое он провел по соседству с оловянными копями, а молодость - кают-юнгой на судне, возившем контрабанду. С этой службы он перешел на королевскую, где за неимением лучшего был взят в каюты сначала слугою, потом буфетчиком.

В один прекрасный день, еще до того, как Елизавета была отправлена в школу, он очутился в семье Мармадюка, где стал экономом под началом мистера Джонса. Имя этого почтенного эконома было Бенджамен Пенгвильян, но его любимый рассказ о том, как он работал у помп, чтобы спасти от потопления корабль, который он часто повторял, доставил ему кличку Бен Помпа.

Рядом с Бенджаменом стояла женщина средних лет, в коленкоровой кофте, белизна которой составляла резкий контраст с цветом ее кожи, - высокая, тощая, бесформенная фигура с резкими чертами и несколько желчным выражением лица. Эта девица заведывала женской прислугой дома и носила имя Ремаркабль Петтибон. Елизавете она была совершенно незнакома, так как поступила в дом после ее отъезда.

Тут же оглашался воздух собачьими голосами всех тонов, от грубого лая волкодава до звонкого тявканья терьера, все население псарни Ричарда... Хозяин ответил на это шумное приветствие подражанием при помощи собственного горла, которое, по-видимому, сконфузило сразу замолчавших собак. Только огромный волкодав в медном ошейнике с буквами "М.Т." с самого начала безмолвствовал. Он подошел среди общей суматохи к судье, а затем, когда тот потрепал его по шее, к Елизавете, которая ласково погладила его и назвала "Старым Храбрецом". По-видимому, животное узнало ее и следило за ней, пока она поднималась по ступенькам.

Елизавета прошла за отцом, остановившимся на минуту, чтобы передать вполголоса какое-то приказание прислуге, в большую залу, тускло освещенную двумя свечами в высоких, старомодных медных подсвечниках.

- Прекрасно, Бенджамен! Отлично, Бен Помпа! - раздался голос появившегося Ричарда Джонсона. - Так-то вы встречаете наследницу? Извините его, кузина Елизавета! Приготовления были слишком сложны, чтобы доверить их кому бы то ни было, но теперь я здесь, и дела пойдут на лад. Зажигайте свечи, мистер Пенгвильян, зажигайте, зажигайте, и дайте нам взглянуть друг на друга. Ну, Дюк, я привез вашего оленя. Что с ним делать, а?

- Уверяю вас, сквайр, - возразил Бенджамен, - если бы все распоряжения были отданы пораньше, можно было бы все устроить, изволите видеть, к вашему удовольствию. Я созвал все руки и принялся зажигать свечи, когда вы показались на горизонте; но лишь только бабы услыхали ваши бубенчики, они ринулись вон, точно на свисток боцмана, а справляться с бабами Бенджамен Помпа не мастер. Но мисс Бетси изменилась бы сильнее, чем приватир под фальшивым флагом, если бы рассердилась на старого слугу за то, что он не успел зажечь несколько свечей.

Спустя несколько минут зала озарилась ярким светом.

Окончив свою часть работы по зажиганию свечей, Ремаркабль Петтибон подошла к Елизавете, как бы с целью принять от нее теплые вещи. Из-под шалей, манто, боа, капюшона, снимавшихся один за другим, появились черные локоны Елизаветы, блестящие, как вороново крыло, обрамлявшие лицо с прекрасными, но властными чертами, полными жизни и здоровья. Лоб ее был безупречной формы; нос можно было бы назвать греческим, если бы не легкая горбинка, которая, нарушая правильность очертаний, увеличивала их прелесть. Все это, как и стройную фигуру с уже созревшими формами, она унаследовала от матери. Даже цвет глаз, брови дугою, длинные шелковистые ресницы напоминали мать, и только выражение лица было отцовским. Спокойная и невозмутимая, она была кротка, добродушна и приветлива, но могла поддаваться вспыльчивости, и притом довольно легко.

Когда была сброшена последняя шаль, и Елизавета выпрямилась в роскошной синей амазонке, с разрумянившимися щеками, слегка подернутыми влагой глазами, красота которых от этого еще увеличивалась, Ремаркабль почувствовала, что ее собственной власти пришел конец.

Между тем все приезжие разделись. Елизавета теперь окинула взглядом комнату. После угрюмого ноябрьского вечера теплота и блеск помещения производили приятное впечатление. Глаза девушки не умели заметить мелких изъянов обстановки, но с удовольствием осматривали комнату, пока не остановились на предмете, представлявшем резкий контраст с улыбающимися лицами собравшихся.

В углу зала, близ входа, стоял молодой охотник, никем не замеченный и на минуту позабытый всеми. Но даже рассеянность судьи, который под влиянием суматохи забыл о ране этого незнакомца, была превзойдена равнодушием самого юноши. Войдя в комнату, он машинально снял шапку и обнажил голову, волосы которой могли бы соперничать цветом и блеском с кудрями Елизаветы.

Наружность молодого охотника отличалась не только привлекательностью, но было нечто гордое в очертаниях его головы и лба. Самая манера держаться и выражение лица его показывали, что, несмотря на свой грубый, почти дикий костюм, он не только привык к роскоши, которая в этих новых поселениях казалась чем-то необычайным, но даже относился к ней с пренебрежением.

и, очевидно, вызванной гораздо более глубоким чувством, чем изумление. Грубое платье незнакомца делало его совершенно непохожим на суетливую группу, толпившуюся вокруг приезжих, в другом конце залы. Елизавета не без удивления смотрела на него. Брови незнакомца хмурились все сильнее по мере того, как он переводил глаза с предмета на предмет. По временам лицо его принимало гневное выражение, которое снова сменялось каким-то скорбным волнением.

- Мы забываем, папа, о незнакомом джентльмене (Елизавета ни за что не решилась бы назвать его иначе), которого привезли сюда, чтобы помочь ему, и о котором нам следует позаботиться.

Глаза всех мгновенно устремились в том же направлении, куда смотрела она, а молодой человек довольно надменно выпрямился и сказал:

- Моя рана пустяшная, и если не ошибаюсь, судья Ремпан послал за доктором тотчас же после приезда.

- Конечно, - отвечал Мармадюк, - я не забыл о цели посещения и о моем долге.

а судья Темпль заплатит доктору. За мои услуги я с вас ничего не потребую, а они будут вам полезны. Полно, полно, Дюк, не огорчайся; если ты промахнулся по оленю, то попал в этого беднягу, да еще сквозь сосновый ствол. Теперь я должен согласиться, что ты превзошел меня: мне никогда в жизни не случалось сделать ничего подобного.

- И не случится, надеюсь, - возразил судья, - если ты только представляешь себе, что я должен был почувствовать. Но будь повеселее, мой юный друг, рана, должно быть, не опасна, если ты можешь свободно двигать рукой.

- Не ухудшай положения, Дюк, толкуя о хирургии, - перебил мистер Джонс, презрительно махнув рукой, - это наука, которой можно овладеть только на практике. Ты знаешь, что мой дед был доктором, но в моих жилах нет ни капли "медицинской" крови. Вся моя семья с отцовской стороны понимала толк в медицине. Мой дядя, который был убит при Брандуайне, умер так легко, как ни один человек в полку, именно потому, что умел испустить дух по законам науки.

- Я не сомневаюсь, Дик, - возразил судья, заметив невольную усмешку на лице незнакомца, - что твоя семья умела помогать своим пациентам испускать дух.

Ричард холодно выслушал его и, засунув руки в карманы, принялся насвистывать какую-то арию; но желание возразить взяло верх, и он воскликнул:

ли, друг?

Ричард остановился и взглянул на незнакомца, слегка удивленный его выражениями и пораженный смыслом ответа. Он засунул руки в карманы, подошел к Гранту и сказал вполголоса:

- Помяните мое слово, все поселенцы будут говорить, что мы бы сломали шею, если бы не этот молодец. Точно я не умею править! А между тем вы бы сами могли повернуть лошадей, сэр; ничего не могло быть проще: стоило только натянуть вожжи и хорошенько хлестнуть уносную. Надеюсь, дорогой сэр, вы не ушиблись, когда этот малый вывернул нас?

Появление доктора помешало Гранту ответить.