В Венеции.
Глава XXX

ГЛАВА XXX

Тюремные сторожа ожидали отца Ансельма и Джельсомину, и, как только они вышли из камеры, дверь заперли на ночь. Дорогой их никто не остановил, и они беспрепятственно дошли до конца коридора, ведущего в квартиру тюремного смотрителя. Здесь монах остановился.

- Согласна ли ты приложить все усилия, чтобы спасти от смерти невинно осужденного? - спросил он вдруг свою спутницу.

- Я готова пожертвовать жизнью, чтобы спасти Джакопо.

Отец Ансельм подал ей знак следовать за ним.

Он повел Джельсомину в ту часть дворца, которая была отведена для правителя республики.

Отец Ансельм, благодаря своей одежде и решительному характеру, беспрепятственно дошел до частных покоев дожа, жившего под охраной в отдельной части дворца. Часовые не задерживали его. Таким образом, монах и его спутница очутились, наконец, в прихожей дожа, куда многие безуспешно старались проникнуть, употребляя для этого всевозможные средства.

В эту минуту там находилось два или три низших придворных служителя. Один из них быстро поднялся при виде незнакомцев. Видно было, что он был смущен их неожиданным появлением.

- Боюсь, что мы побеспокоим его высочество, - сказал отец Ансельм.

- Вам это известно больше, чем мне, но...

- Не будем терять времени в бесполезных разговорах. Проведи нас, пожалуйста, в кабинет его высочества.

- Без предварительного доклада туда запрещено вводить...

- Но ты видишь, что здесь не обыкновенная аудиенция. Пойди доложи дожу, что монах, которого он ждал, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.

- Разве его высочество сделал распоряжение?..

- Скажи ему, что время не терпит, что час, когда должен погибнуть невинно осужденный, приближается.

- Что тебе надо, Марко? - спросил дож, когда к нему вошел слуга.

- Синьор, - ответил служитель, - монах-кармелит с молодой девушкой ждут ваших приказаний.

- Что ты такое говоришь? Монах? И девушка?

- Да, синьор, те самые, которых вы изволили ждать. Синьор, я повторяю слова монаха. Он мне сказал: пойди, скажи его высочеству, что монах, которого он желал видеть, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.

Дож покраснел больше от негодования, чем от неожиданности, и глаза его заблестели.

- Так смеют обращаться ко мне... и еще в моем дворце!

- Виноват, синьор; но этот монах не похож на других духовных лиц, позорящих свой сан. У него и у девушки очень скромный вид. Может быть, вы забыли про них, синьор?

Румянец исчез со щек дожа, и его взгляд принял обычное выражение. Возраст и опытность научили его осторожности. Он был уверен в своей памяти и сразу догадался, что это необыкновенное явление скрывало в себе какую-то тайну. Это могло быть, конечно, дерзкое покушение со стороны его многочисленных и злобных врагов; но, с другой стороны, судя по смелости поступка, это могло быть и каким-нибудь очень спешным и, действительно, важным делом.

- Синьор, он мне сказал, что у него важное, спешное дело, потому что оно касается одного невинно осужденного. Мне кажется, что он хочет вас просить о ком-нибудь, потому что говорят, будто арестовано много молодых людей за проделки на масляничной неделе.

- Хорошо! Скажи одному из твоих товарищей, чтобы он пришел сюда, и, когда я позвоню, впусти ко мне монаха и девушку.

Слуга удалился и постарался войти в прихожую через другие двери, чтобы не встретиться сразу с ожидавшими его возвращения. Один из его товарищей тут же отправился к дожу, который ему немедленно приказал пойти и пригласить одного из членов Совета Трех. Этот сенатор занимался в соседней комнате просмотром важных бумаг. Он оставил дела и тотчас вошел в кабинет дожа.

- Я ожидаю посещения странного свойства, синьор, - сказал дож, поднимаясь навстречу сенатору, - и мне хотелось бы, чтоб кто-нибудь еще присутствовал при этой встрече.

- Делает вам честь, ваше высочество, что вы желаете разделять ваши труды с Сенатом; но не будет ли это чрезмерно, если вы станете требовать присутствия советника при каждом посещении?

- Надеюсь, что не обеспокоил вас сейчас своей назойливостью, - сказал дож, давая условный знак Марку. - А вот и те, кого я ждал.

В эту минуту Ансельм и Джельсомина вошли в кабинет. С первого взгляда дож убедился, что он не знает вошедших. Он обменялся взглядом с членом Тайного Совета, и каждый прочел в глазах другого взаимное удивление. Очутившись перед дожем, монах откинул капюшон. Джельсомина смущенно остановилась сзади.

- Что значит ваше появление здесь? - спросил дож, указывая пальцем на девушку и в то же время не спуская глаз с монаха. - Теперь не время моих приемов, и, кроме того, они обусловливаются известными формальностями. И что это за странная компания!

Отцу Ансельму первый раз в жизни пришлось находиться перед дожем Венеции. Не решаясь начинать говорить о причине своего прихода, он старался сообразить возможность успеха, устремив проницательный взгляд на того, кто его спрашивал.

- Великий государь, - ответил монах, наконец, - мы пришли требовать правосудия. А тот, кто приходит с такой просьбой, должен быть смел.

- Святой Марк может гордиться своим правосудием, которое всегда на страже счастья его подданных. Твой поступок, отец мой, не соответствует правилам благоразумия, но его можно извинить. Объяви твою просьбу.

- В государственной тюрьме находится один заключенный, которого суд приговорил к смертной казни. Этот приговор будет приведен в исполнение завтра утром, если ваша верховная власть не придет на помощь для его спасения.

- Суд не ошибается в своих приговорах, и осужденный должен нести свой жребий.

- Я духовник этого несчастного, и, исполняя мою обязанность, я убедился в невинности его.

- Ты говоришь, что этот человек осужден обыкновенными судьями?

- Он осужден приговором уголовного суда, ваше высочество.

Повидимому, дож смягчился. Так как дело разбиралось публично, он мог, по крайней мере, хоть надеяться, что, выказывая человеколюбие, не нарушит политики правительства. Бросив взгляд на неподвижного члена Совета, как бы желая найти на его лице признак одобрения, дож сделал шаг к монаху и сказал ему с возрастающим участием:

- А на основании чего ты осуждаешь приговор судей?

- Я вам уже говорил, ваше высочество, что я убедился в невиновности осужденного, исполняя мои обязанности. Он мне открыл свою душу, как человек, стоящий одной ногой в могиле. Он невиновен перед государством.

- Я стар и давно уже ношу эту тягостную шапку, - сказал дож, протягивая руку к шапке, символу своего сана, - но за все это время не помню ни одного преступника, который не считал бы себя жертвой тяжело сложившихся обстоятельств.

- Человеку моего звания тоже хорошо известно, что люди обыкновенно стараются таким коварным утешением успокоить свою совесть, - сказал в свою очередь Ансельм. - Но, дож Венеции, многие стараются обмануть, но немногим это удается.

- Это так! - сказал дож, - но ты забыл мне сказать имя осужденного.

Перемена взгляда, мгновенная бледность лица и даже дрожь тела - все указало на вполне естественное изумление дожа Венеции.

- Ты называешь владельца кинжала, который больше всех других в Венеции обагрен человеческой кровью, этого браво, что давно опозорил наш город своими преступлениями! Лукавство этого чудовища взяло верх даже над твоей опытностью, отец.

- С этой мыслью и я входил в его камеру; но вышел я оттуда убежденный, что общественное мнение было к нему несправедливо. Если ваше высочество соблаговолите выслушать его историю, то вы убедитесь, что он заслуживает жалости, а не казни.

- Я его считал среди всех преступников моего владения единственным, в защиту которого нельзя найти никакого оправдания... Гозори свободно; мое любопытство равняется моему изумлению.

Дож до такой степени отдался охватившим его чувствам, что на минуту забыл о присутствии члена Совета, взгляды которого могли бы его убедить, что беседа принимает нежелательный оборот.

Отец Ансельм избегал сначала сурово отзываться о происках правительства; он только делал осторожные намеки на безнравственность политики Сената.

- Вы можете и не знать, государь, что один бедный, но трудолюбивый ремесленник, Рикардо Фронтони, был, давно уже, обвинен в контрабанде; это преступление святой Марк никогда не оставляет без суровой кары, потому что...

- Ты, говоришь о Рикардо Фронтони? - перебил его дож.

- Да, это его имя; этот несчастный доверился одному приятелю, который притворился влюбленным в его дочь. Когда этот негодяй увидел, что его проделки с контрабандой неминуемо должны вскоре раскрыться, он обставил дело таким образом, что вся вина пала на его доверчивого друга. Рикардо был приговорен к заключению до тех пор, пока не откроет таких своих деяний, которых на самом деле он никогда не совершал. Он изнывал в тюрьме, а в это время его товарищи с успехом обделывали свои дела.

- Помню, что я слышал о таком деле; но это было в правление моего предшественника, не правда ли?

- Да, и его мука в тюрьме длилась почти до этого дня правления вашего высочества.

- Как! Сенат, узнавши о своей ошибке, не поспешил ее исправить?

Монах внимательно посмотрел на дожа, как бы желая убедиться в искренности его удивления; он понял, что это дело не считали достаточно важным, чтобы довести до сведения дожа.

- Великий дож! - сказал он. - Правительство скрытно в делах, касающихся его репутации. По некоторым причинам, о которых я не позволю себе говорить, бедный Рикардо пробыл в заключении еще долго после того, как смерть и сознание его обвинителя доказали его невиновность.

Дож задумался и обернулся к члену Тайного Совета, но лицо сенатора было безучастно и холодно, словно выточенное из мрамора.

- Но что же общего между делом Рикардо и смертным приговором этому наемному убийце Джакопо? - спросил дож, напрасно стараясь придать своему лицу то каменное выражение, которое было на лице члена Совета.

- Это пусть объяснит вашему высочеству дочь тюремного смотрителя... Подойди сюда, мое дитя; расскажи все, что тебе известно.

Джельсомина дрожала, потому что, несмотря на дорогую для нее цель, ради которой она пришла сюда, она не могла побороть своей застенчивости. Но, верная своему обещанию и любви к осужденному, она выступила вперед, не желая больше скрываться за рясой монаха.

- Так ты дочь тюремного смотрителя? - благосклонно спросил ее удизленный дож.

- Мы, по бедности нашей, ваше высочество, принуждены зарабатывать хлеб службой государству.

- Вы служите хорошему хозяину, дитя мое... Ну, скажи нам - что ты знаешь об этом браво?

- Те, кто называют его так, не знают его сердца, государь. В Венеции нет другого человека, более преданного своим друзьям, более верного своему слову...

- Но что же общего между этими двумя Фронтони?

тайные свидания с ним в тюрьме.

- По каким соображениям дали они это разрешение, девушка?

- Ему сказали, что пусть своей службой он искупит свободу отца... Несмотря на тяжесть условий, Джакопо согласился на них ради того, чтобы его отец мог вздохнуть на свободе.

- Ты говоришь загадками.

- Мне достоверно известно, что в продолжение трех лет Джакопо разрешалось приходить в тюрьму, и мой отец не согласился бы впустить его туда без разрешения властей. Мне было поручено сопровождать Джакопо.

- Ты знала, что он был наемным убийцей?

- Нет! Мне никогда больше не придется пережить более тяжелых минут, как те, когда я узнала, что добрый, нежный Карло оказывается отверженным всеми Джакопо... Но это страдание мое прошло.

- Ты хотела стать женой этого осужденного?

- И теперь, когда тебе известно ремесло этого Джакопо Фронтони, ты все-таки не отказываешься от своего намерения?

- Не отказываюсь, потому что я знаю, кто он на самом деле. Он пожертвовал своим именем, чтобы спасти томящегося в тюрьме отца...

- Это дело требует вашего объяснения, отец. Девушка слишком взволнована и не может ясно передать его сущность.

- Великий государь, она хочет сказать, что республика разрешила сыну навещать заключенного отца и дала ему надежду на освобождение при условии, если он, служа в тайной полиции, согласится прослыть за наемного убийцу!

- Да, того, кто уже много раз видел смерть перед собою... Во всяком случае, синьор, это дело заслуживает внимательного расследования.

- В этом отношении ты прав... А когда назначена казнь?

- Завтра на рассвете, государь.

- А что с отцом?

В течение нескольких минут дож молчал.

- Слышал ли ты о смерти рыбака Антонио? - спросил дож.

- Да, и я утверждаю, что Джакопо не виновен в этом преступлении. Я исповедывал этого самого старика перед тем, как он был... убит.

Дож отвернулся; он начинал понимать истину.

- Я надеюсь, что ваше высочество не допустит Венецию до такого позорного преступления.

- Ты слишком смело говоришь, моя милая.

- Опасность, грозящая моему Карло, научила меня быть смелой. Может быть, вы согласитесь пойти взглянуть на бедного Карло или прикажете его привести сюда? Его простой рассказ докажет вам всю несправедливость возводимых на него обвинений.

Луч надежды блеснул в глазах Джельсомины. Дож, казалось, совершенно терялся; он смотрел то на девушку, то на члена Совета Трех, лицо которого попрежнему оставалось безучастным.

Он дал знак Джельсомине и монаху удалиться. Джельсомина охотно повиновалась, так как торопилась в камеру Джакопо. Но монах задержался на минуту, не доверяя успеху своей просьбы. Он увидел, что старый дож подошел к безмолвному члену Тайного Совета и протянул ему руки, как бы ища его сочувствия.