Лоцман.
Глава IX

Лоцман

Глава IX

Большое неправильной формы здание, занимаемое полковником Говардом, полностью соответствовало тому описанию, какое вышло из-под пера Кэтрин Плауден. Несмотря на отсутствие архитектурного единства - различные части усадьбы строились в разное время, - внутренние помещения не были лишены комфорта, столь характерного для домашней жизни англичан. Лабиринты галерей и комнат были обставлены красивой, прочной мебелью. И, каково бы ни было первоначальное их назначение, теперь они мирно служили тихому и благонравному семейству.

С этим жилищем было связано немало грустных преданий о разлученных сердцах и разбитой любви, которые, как паутина, всегда вьются по стенам старых домов. Под более искусной рукой, чем наша, эти легенды могли бы превратиться в занимательные и трогательные истории, но наши скромные усилия ограничиваются стремлением описывать человека, каким его создал господь, низменного и малодостойного в глазах высоко парящих умов. Обладателям такого завидного ума нам хочется заранее сказать, что мы решительно отрекаемся от всего сверхъестественно утонченного, как от дьявола, и уведомляем всех, кому скучно в обществе себе подобных, что, чем скорее они забросят эту книгу и примутся за чтение произведений более высокоодаренного барда, тем скорее расстанутся с землей, хотя, быть может, и не достигнут небес. Мы будем изображать только человека и те благородные подмостки, на которых он выступает, но не во мгле отвлеченностей и метафизических противоречий, а лишь в его осязаемой природе, дабы все могли понять нас, как мы сами себя понимаем. Тем самым мы решительно отклоняем великое преимущество прослыть гением, отказываясь - возможно, неразумно - от могущественной помощи непонятного в обретении такого звания.

Покинув мрачные утесы, под сень которых, как мы видели, вошел маленький «Ариэль», и хаос ревущего прибоя вокруг него, мы попытаемся перенести читателя в трапезную монастыря Святой Руфи, избрав вечер того же дня, чтобы представить группу других действующих лиц, чьи поступки и характеры мы взялись описать.

Комната эта, не слишком больших размеров, была ярко освещена огнем свечей и веселым пламенем угля в камине. Отражаясь в резьбе панелей из темного дуба, лучи падали пятнами на массивный стол красного дерева и преломлялись в искристом вине, образуя на дереве стен светлые и темные круги. Картину комфорта дополняли темно-красные шелковые занавеси, огромные дубовые кресла с кожаными спинками и мягкими сиденьями, и казалось, будто комната наглухо отделена от внешнего мира и его холодной суеты.

За столом, который, как и в прежние времена, стоял посредине комнаты, сидели три джентльмена, только что окончившие сытную и вкусную трапезу. Скатерть была уже снята, и бутылка неторопливо переходила из рук в руки, словно те, кто вкушал ее содержимое, были уверены, что никакие случайности не помешают их обычному послеобеденному развлечению.

На одном конце стола сидел пожилой человек, исполнявший те несложные обязанности, которые остаются за хозяином даже в компании, где все чувствуют себя одинаково свободно. Этот джентльмен был уже на склоне лет, но прямая осанка, быстрые движения и твердая рука свидетельствовали о том, что он далек от обычной старческой немощи. Судя по платью, можно было заключить, что он принадлежит к классу людей, которые всегда следуют моде предыдущего века, то ли по недостатку склонности к быстрым переменам, то ли из любви к прошлому, полному мыслей и чувств, которые не в силах оживить холодный закат жизни. Старость, возможно, и покрыла инеем его редеющие локоны, но искусству удалось скрыть следы опустошения. Голова его была аккуратно напудрена не только там, где еще оставались волосы, но и в тех местах, где они должны были бы расти согласно требованиям природы. Правильные черты, и в особенности покатый высокий лоб, в общем не очень выразительного лица говорили о честности и благородстве характера старого воина. Белоснежная седина еще больше подчеркивала смуглость его кожи с красными прожилками на щеках.

Напротив хозяина, в котором нетрудно было бы угадать полковника Говарда, сидел худой, желтолицый Кристофер Диллон, тот самый, кто, по словам мисс Плауден, составлял несчастье ее кузины.

Между этими двумя джентльменами помещался средних лет мужчина с грубым лицом, облаченный в мундир войск короля Георга. Цвет лица его мог соперничать с его же алым кафтаном, а главное занятие в данный момент состояло в том, чтобы отдать должное угощению гостеприимного хозяина. Время от времени в комнате появлялся безмолвный слуга, который затем быстро исчезал, однако всякий раз, когда он отворял дверь, в помещение врывался ветер, и было слышно, как он выл по углам и в высоких трубах обители.

Перед креслом полковника Говарда стоял человек в крестьянском платье, и в минуту поднятия занавеса, скрывавшего сцену от глаз читателя, между этим человеком и хозяином дома шла беседа, которая закончилась следующим образом:

- Ты говоришь, что шотландец своими глазами видел эти суда? - спросил полковник.

Фермер ответил утвердительно.

- Что ж, - заключил полковник, - можешь идти.

Фермер, выходя, неуклюже поклонился, и старый воин ответил на его поклон вежливым кивком, а затем, обратившись к своим друзьям, возобновил разговор.

- Если эти безрассудные юнцы действительно уговорили старого дурака, который командует фрегатом, сунуться в здешние мели накануне такого шторма, их песенка спета! Что ж, этим лишь свершится над бунтовщиками и изменниками справедливый суд провидения! Я не удивлюсь, джентльмены, если узнаю, что страна, где я родился, охвачена землетрясением или поглощена морем - так ужасны и непростительны ее грехи! А все же юноша, который занимает на этом корабле первый пост после капитана, был когда-то гордым и смелым! Я хорошо знал его отца, - он был отважным воином, но, как и мой брат, отец Сесилии, предпочел морскую службу сухопутной. Сын унаследовал храбрость отца, но не его преданность королю. Жаль все же, если такой юноша утонул!

Эта речь, похожая, особенно в конце, на монолог, не требовала немедленного ответа, но офицер, подняв бокал к огню, чтобы полюбоваться алым оттенком напитка, а затем так усиленно глотнув, что после этого ему оставалось любоваться лишь прозрачностью хрусталя, спокойно поставил пустой бокал на стол и, потянувшись за бутылкой, промолвил рассеянным тоном человека, мысли которого заняты совсем другим:

- Сущая правда, сэр! Хорошие люди редки, и, как вы говорите, нельзя не пожалеть об их судьбе, даже если они гибнут славной смертью. Смею сказать, что это большой урон королевской службе.

В голове офицера царила та счастливая путаница, когда трудно отыскать нужную мысль, но благодаря давней привычке к дисциплине он все же умел в минуту необходимости вернуться к действительности и поэтому тотчас ответил:

- Урон в том, что пропадет ценный пример. Многих устрашило бы, если бы молодой человек был казнен, а не пал в бою.

- Он утонул, сэр!

- Ну, это почти все равно что быть повешенным. Я упустил из виду это обстоятельство.

- Однако совсем не достоверно, сэр, что замеченные гуртовщиком большой корабль и шхуна те самые корабли, о которых вы говорите, - резким, гнусавым голосом возразил Диллон. - Едва ли они осмелились бы так близко подойти к берегам, у которых постоянно крейсируют наши военные корабли.

- Эти люди - наши соотечественники, Кристофер! - воскликнул полковник. - Они смелы и отважны, хотя и мятежники. Когда я лет двадцать назад имел честь служить в армии его величества, мне посчастливилось встретиться лицом к лицу с врагами моего короля в нескольких небольших столкновениях, например - при осаде Квебека^[54], в сражении под стенами этого города в стычке при Тайкондироге^[55]. Мне довелось также быть при злополучном разгроме генерала Брэддока^[56]. Должен сказать, сэр, в защиту колонистов, что они смело вели себя в этом последнем деле. И тот самый джентльмен, который теперь стоит во главе мятежников, приобрел почетную известность своим поведением во время той несчастной битвы. Это был скромный и смелый молодой человек и настоящий джентльмен. Я никогда не отрицал, что мистер Вашингтон^[57] - весьма благородный человек.

- Да, - заметил, зевая, капитан Борроуклиф, - он получил воспитание в войсках его величества и поэтому не мог быть иным. Но мне грустно, полковник Говард, что мятежники утонули. Теперь, вероятно, кончится и мое пребывание у вас, а я далек от того, чтобы отрицать, что ваше гостеприимство сделало этот дом весьма для меня приятным.

- Я рад, сэр, что мне удалось хоть чем-нибудь отблагодарить вас за вашу любезность, - учтиво кланяясь, ответил хозяин. - Но джентльменам, которые, как мы, живали и в лагерях, не пристало обмениваться комплиментами по поводу подобных пустяков. Другое дело - мой родственник Диллон, чьи мысли больше заняты комментариями Кока на Литтлтона^[58], чем весельем за столом и солдатской жизнью; он мог бы счесть эти формальности столь же необходимыми, как и все мудреные слова, которыми полны его акты. Эх, Борроуклиф, дорогой мой друг, мы, кажется, уже поднимали тосты за всех членов королевской семьи - да благословит их господь! - давайте же выпьем бокал в память бессмертного Вулфа!

- Славное предложение, мой достойный хозяин! От такого не откажется ни один солдат, - ответил капитан и поднялся с места. - Да благословит их всех господь, повторяю я за вами, и, если наша милостивая королева кончит столь же славно, как начала, у нас будет такая плеяда принцев, какой не может похвастаться за столом ни одна армия в Европе!

- Да, да, эта мысль хоть немного утешает нас в дни ужасного мятежа моих земляков. Но я не буду более волновать себя неприятными воспоминаниями. Войска моего государя скоро очистят дерзкую страну от этой заразы.

- Нечего и сомневаться, - подтвердил Борроуклиф, мысли которого все еще оставались затуманенными искристой мадерой, созревшей под солнцем Каролины. - Эти янки бегут от регулярных войск его величества, как грязная лондонская чернь при виде конной гвардии.

- Извините меня, капитан Борроуклиф, - сказал хозяин сурово, выпрямляясь, - они могут быть введены в заблуждение, обмануты, преданы, но ваше сравнение несправедливо. Дайте им оружие, приучите их к дисциплине, и тогда каждая пядь отнятой у них земли, как она ни обширна, оросится кровью победителей.

- Самый последний трус на свете стал бы сражаться и стране, где выделывают такое чудесное вино, укрепляющее сердце, - хладнокровно ответил офицер. - Я живое доказательство того, что вы неправильно меня поняли, ибо, если бы эти бесцеремонные джентльмены, вермонтцы и хемпширцы - да простит их господь за это дело! - не прикончили две трети моего отряда, я был бы назначен не сюда для рекрутского набора, а в действующую армию. Да и договором я не был бы связан, как законом Моисеевым^[59], если бы Бергойн^[60] сумел устоять против их маршей и контрмаршей. Сэр, я от всего сердца пью за их здоровье! Видя перед собой бутылку этого золотистого солнечного напитка; я готов пить за всю армию Гейтса, за каждый полк, за каждую роту и, если вы потребуете, даже за каждого солдата!

то, что вы столь охотно согласились защищать мой дом от этих пиратов и бунтарей, какими, к сожалению, стали мои сбитые с толку соотечественники.

- Бывают обязанности и потруднее, а наград за них не ждут, мой почтенный хозяин, - ответил воин. - На постое в деревне обычно очень скучно, да и вино всегда отвратительное. А в таком доме, как ваш, можно сказать, как сыр в масле катаешься. И все же у меня к вам есть претензия. Рад бы молчать, да не могу. Я обязан говорить как человек и как солдат, иначе я обесчестил бы свой мундир.

- Скажите, сэр, и причина вашего неудовольствия тотчас будет устранена, ответил несколько удивленный хозяин.

- Вот мы трое, сэр, сидим здесь с утра до ночи, - продолжал офицер. - Народ мы холостой, вкусно едим, славно пьем - все по вашей милости, но живем, как откормленные отшельники, а в эта самое время две прекраснейшие девицы изнывают от одиночества в двух шагах от нас, не слыша даже наших почтительных вздохов. Это упрек нам обоим, полковник Говард: вам - как старому солдату и мне - как молодому. Что же касается нашего приятеля Кока с его комментариями на Литтлтона, то пусть он, знаток юридических ухищрений, сам защищает свое дело.

Полковник на миг нахмурил брови, а желтые щеки Диллона, который в продолжение всего разговора сидел в угрюмом молчании, казалось, еще больше побледнели. Но понемногу морщины на лбу полковника снова разгладились, а губы Диллона растянулись в иезуитской усмешке. Впрочем, капитан, всецело занятый вином, которое он прихлебывал маленькими глотками, словно желая по достоинству оценить каждую каплю, оставил ее без внимания.

- Борроуклиф, - сказал полковник Говард, прерывая стеснительное молчание, - пожалуй, имел основание сделать такой намек…

- Это была формальная претензия, - перебил его офицер.

- И справедливая! - продолжал полковник. - Согласитесь, Кристофер, что дамы отнюдь не должны из-за страха перед нашими соотечественниками-пиратами лишать нас своего общества, хотя, возможно, осторожность требует, чтобы они оставались у себя в комнатах. Из уважения к капитану Борроуклиф мы должны, по крайней мере, пригласить его вечером на чашку кофе.

- Именно это я и хотел сказать, - подтвердил капитан. - Что касается обеда, то он и так очень хорош, но по-настоящему умело разливать кофе может только женщина. Итак, вперед, мой дорогой и уважаемый полковник! Предпишите им дать приказ вашему покорному слуге и мистеру Коку с его комментариями на Литтлтона выступить с галантными речами.

Диллон скорчил гримасу, которая должна была изображать саркастическую улыбку, и ответил:

- Разве вы не знаете, почтенный полковник Говард и храбрый капитан Борроуклиф, что легче победить врагов его величества на поле брани, чем сломить упрямство капризной женщины? За эти три недели не было дня, чтобы я не посылал весточку мисс Говард, желая, по долгу родственника, успокоить ее страх перед пиратами, но она удостаивала меня лишь такими изъявлениями благодарности, без которых ее пол и благовоспитанность не позволяли ей обойтись.

- Что ж, значит, вы были так же счастливы, как и я, и не вижу причин, почему бы вам быть счастливым! - вскричал офицер, бросая на Диллона взгляд, полный холодного презрения. - От страха люди бледнеют, а дамы любят бывать в обществе, когда на щеках у них цветут розы, а не лилии.

- Женщина никогда не бывает так привлекательна, капитан Борроуклиф, - сказал галантный хозяин, - как в ту минуту, когда она ищет покровительства мужчины, и тот, кто не считает это честью для себя, позорит наш пол.

- Браво, почтенный сэр, так и пристало говорить настоящему солдату! Но с тех пор как я нахожусь здесь, я столько слышал о прекрасной внешности обитательниц монастыря, что испытываю законное нетерпение увидеть красоту, увенчанную такими верноподданническими чувствами, что они заставили этих девиц скорее покинуть родину, чем доверить свое благополучие грубым мятежникам.

Тут полковник помрачнел и как будто был рассержен, но выражение неудовольствия вскоре исчезло за принужденной веселой улыбкой, и, бодро поднявшись с места, он воскликнул:

- Вы будете приглашены сегодня же вечером, сейчас же, капитан Борроуклиф! Мы в долгу, сэр, перед вашими заслугами как здесь, так и на поле битвы. Нечего больше потакать этим упрямым девчонкам. Прошло уже две недели с тех пор, как я сам в последний раз видел мою воспи-танницу, да и племянница попадалась мне на глаза не больше двух раз… Кристофер, поручаю капитана вашим заботам, а сам попытаюсь проникнуть в келью. Мы называем так ту часть здания, где живут наши затворницы, сэр! Извините, что я так рано поднялся из-за стола, капитан Борроуклиф.

- Помилуйте, сэр, незачем даже говорить об этом, тем более что вы оставляете прекрасного заместителя! - вскричал офицер, одновременно окидывая взглядом и долговязую фигуру Диллона и графин с вином. - Засвидетельствуйте мое почтение вашим затворницам, дорогой полковник, и скажите им все, что подскажет ваш острый ум, чтобы оправдать мое нетерпение… Мистер Диллон, выпьем бокал за их честь и здоровье!

Это предложение было принято довольно холодно, и, в то время как джентльмены подносили бокалы к губам, полковник Говард, низко кланяясь и бормоча тысячи извинений по адресу своего гостя и даже Диллона, хотя тот постоянно жил в этом же доме, покинул комнату.

- Неужели страх так силен в этих старых стенах, - спросил офицер, когда за хозяином закрылась дверь, - что ваши дамы считают необходимым прятаться, когда ничего не известно о высадке неприятеля?

- Имя Поля Джонса наводит такой страх на это побережье, - холодно ответил Диллон, - что не только обитательницы монастыря Святой Руфи боятся его.

- А! Этот пират завоевал себе грозную репутацию после дела при Флэмборо-Хед. Но пусть он попробует вторично затеять Уайтхевенскую экспедицию^[61]

- Согласно последним донесениям, он благополучно пребывает при дворе Людовика, - ответил Диллон. - Но, кроме него, есть еще головорезы, которые разгуливают по морям под флагом мятежников, и мы имеем основания бояться личной мести двух-трех таких неудачников. Именно они, мы надеемся, погибли во время вчерашней бури.

- Хм! Надеюсь, они отпетые негодяи, иначе ваши надежды противоречили бы христианскому учению и…

Он хотел было продолжать, но отворилась дверь, и вошел сержант, который доложил, что часовой задержал проходивших по дороге мимо монастыря трех человек, по одежде похожих на моряков.

- Пропустить их! - сказал капитан. - Неужто нам нечего больше делать, как останавливать прохожих, словно разбойников на королевских дорогах! Дайте им хлебнуть из ваших фляг, и пусть эти болваны проваливают! Вам было приказано бить тревогу, если какой-нибудь неприятельский отряд высадится на берег, а не задерживать мирных подданных, направляющихся по своим законным делам.

- Прошу прощения, ваша честь, - возразил сержант, - но эти люди вроде чего-то высматривали вокруг дома. При этом они подальше обходили то место, где до нынешнего вечера стоял наш часовой. Даунингу это показалось подозрительным, и он задержал их.

- Даунинг дурак, и пусть он лучше так не усердствует. Что вы сделали с этими людьми?

- Я отвел их в караульную, в восточном флигеле.

- Тогда накорми их, слышишь! И хорошенько напои, чтобы не было жалоб, а потом отпусти!

- Слушаю, ваше благородие! Но среди них есть один такой бравый… ну настоящий солдат! Может, мы уговорим его завербоваться, если продержим здесь до утра… Судя по выправке, сэр, он уже служил.

- Что ты говоришь? - воскликнул капитан, настораживаясь, словно гончая, учуявшая след. - Служил уже, говоришь?

- По всему видно, сэр! Старого солдата не проведешь. Я думаю, он только переодет под матроса. Да и место такое, где мы его поймали… Хорошо бы нам задержать его да привязать к себе по законам королевства!

Но в твоих словах есть смысл. Дай мне руку, сержант, и веди меня в восточный флигель. Я ничего не вижу в такую темную ночь. Боевой офицер всегда должен проверить свои посты, прежде чем играть вечернюю зорю.

После попытки превзойти в учтивости хозяина дома капитан Борроуклиф удалился для выполнения своей патриотической миссии, с дружеским снисхождением опираясь на руку подчиненного.

Диллон остался за столом один, пытаясь выразить таившиеся в его груди злобные чувства насмешливо-презрительной улыбкой, которую увидел только он сам, когда в большом зеркале отразились его угрюмые и неприятные черты.

Но мы должны поспешить за стариком полковником в келью.

Примечания

54

55

Тайкондирога - деревня в штате Нью-Йорк (США). Место двух сражений (в 1758 и в 1759 гг.) между англичанами и французами.

56

Брэддок Эдуард (1695-1755) - английский генерал, главнокомандующий британских сил в Америке; потерпел в 1755 году тяжелое поражение от французов.

57

Вашингтон Джордж (1732-1799) - американский государственный деятель эпохи борьбы за независимость североамериканских колоний Англии. В 1775-1783 годах был главнокомандующим армии восставших колонистов в войне за независимость. В 1789-1797 годах был первым президентом США.

58

«Трактат о владениях» - первой напечатанной в Англии книги об английском законодательстве. Комментарии Эдуарда Кока (1552-1634) па эту книгу в течение долгого времени являлись важнейшим источником подготовки английских юристов.

59

свод законов в библии.

60

Бергойн Джон (1722-1792) - английский генерал и популярный в свое время драматург. Во время войны за независимость США командовал английскими войсками, был окружен американцами, которыми командовал Гейтс (1728-1806), под Саратогой и капитулировал.

61

Близ Флэмборо-Хед Поль Джонс в 1779 году захватил караван английских торговых судов. Уайтхевенская экспедиция была предпринята Полем Джонсом в 1778 году. Высаженный им десант привел в негодность пушки в двух фортах, но не успел сжечь стоявшие в гавани суда.