Самец.
Глава XXXI

XXXI

Жестокие дни были для Ищи-Свищи последние две недели. Дикий и гневный, он пылал возмущением против людей и Бога. Много дней и ночей прошло с того вечера, когда они в лачужке Куньоль наговорили друг другу столько колких слов, и она не приходила больше. Проклятая! Он хотел бы видеть, как демоны будут тащить ее в ад, как будет она кипеть в огне неугасимом и вместе с нею - он сам, презирая всякие муки. Пробудившиеся инстинкты дикаря вызывали в его душе ужасные картины пытки, которой подвергалась Жермена. Она позабавилась с ним. Ясно, как солнце на небе, он сделался посмешищем в роли героя фарса, разыгранном ею и этим Эйо. Его заставили поверить тому, чему им захотелось. Он припоминал ее холодность, ее загадочные слова, ее притворство.

Ну и пусть! Он, Ищи-Свищи, поставит на прошлом крест, но такой крест, который стоял бы на погосте над могилой этой ненавистной Жермены. И то сказать, он слишком устал таскать с собой повсюду эту рану в сердце. Раненый зверь излечивается в лесу, но его рана не из таких, которые можно заживить. Довольно с него этого вечного ожидания ее тела и разочарования. Это была не жизнь. И весь остальной мир для него не был уже таким желанным, чтобы он мог возместить чем-нибудь другим то счастье, которое бежало от него, словно неуловимая добыча. Она заставила его отвернуться от своего занятия. Его жизнь свободного человека казалась ему теперь чрезвычайно пустою. Лес с его безмолвием тяготил его. У него уже пропала страсть охотиться за дичью. Он равнодушно пропускал мимо стада диких животных, за которыми прежде гонялся. У него рождались новые, неизвестные раньше печали. Он начинал думать о своем одиноком бродячем детстве, о родных, которые, как и он, прожили свой век в лесах немногим разве лучше, чем кабаны и волки, в печали, жестокости, презренье, ночуя в лачугах, похожих на берлоги; не зная ни довольства ни даже скудного достатка, без желания, глухие ко всему: к любви красивых девушек, к хорошей пище, к уюту крова, блуждая парами, не ведая зачем рождая детей, как щенят, диких, хмурых, сумрачных, умиравших без призора, одиноких с первого до последнего дня. А другие, Эйо, например, или Гюлотты, появлялись на свет Божий в богатых и сытых фермах, и их холили и лелеяли с самых младенческих лет, растили среди общего уважения и радости, и они становились позднее господами, женились на красивых женщинах и, в свою очередь, производили детей, которые вырастали в довольстве и веселье, как они.

На земле живут люди, у которых есть все, и другие, у которых нет ничего, издыхающие с голодухи, лязгающие зубами среди дорог и другие - богачи, одетые в золотые ткани, сидящие за столами яств в своем очаге. Не со вчерашнего дня существует это неравенство. Он знал это хорошо, но раньше оно не задевало его мысли, не оставляло в мозгу отпечатка, теперь оно звучало в нем мятежным набатом. Он был одним из тех, которые со дня рождения были лишены всего. За что? за что? Разве он не человек? Разве среди лесных зверей одни имеют больше, другие - меньше. Разве в обществе, как в чаще лесов, не должна была бы быть равная всем доля, которая обеспечивала бы каждому приют и пищу? По крайней мере, богатство и радость должны бы принадлежать сильным людям, могучим, имеющим зубы и когти. Он вспомнил об одной деревне, где раз в воскресенье, после вечерни, он схватил одного человека, назвавшего его разбойником и вором, за горло среди всего кабака, повалил его и оттиснул на его лбу отпечаток своего каблука, подбитого гвоздями. Да, вот как, его называют разбойником и вором за то, что он охотится за зверями в лесу, как будто лес и звери принадлежат Ивану больше, чем Петру! Разве Господь Бог наложил запрет свыше? Слепы и глупы эти олухи-мужики. Им стоило бы только вооружиться своими вилами и косами, чтобы самим стать господами, иметь богатство, сытно жить, главенствовать над высшими и плодить детей в полнейшем довольстве и счастье. Разбойник! Да, и надо до конца остаться им, восстать бунтом против несправедливости, растереть ее в прах, переменить свое нищенское, убожеское прозябание на независимую и широкую жизнь.

Три ночи блуждал он вокруг фермы Гюлоттов, объятый страстью мщения. Под навесами была навалена солома; ему стоило лишь бросить туда зажженную спичку, вся ферма запылала бы, как охапка табаку. Под покровом пожара он побежал бы к Жермене и там среди пляски пламени, в красном танце высшего, погребального празднества, он крикнул бы ей:

- Твой дом, твой отец, братья, твоя прислуга, животные в конюшне и в хлевах горят из-за тебя. Беснуйся, мучься, зови на помощь. Теперь ты моя. Я хочу увидеть, что останется от твоих костей.

Но природное отвращение к низким деяниям заставило его отбросить свой план. Что сделали ему эти люди? Никакого зла. Он питал злобу лишь против Жермены.

Луч луны отблескивал голубым сиянием на окнах ее комнаты, когда Ищи-Свищи, спрятавшись за изгородь, размышлял. Она спала там, покоясь, полунагая, на своем ложе. И он представлял ее прекрасное тело под одеялом с полными упругими грудями. Жгучим чувством сладострастья закипела его кровь. Сердце судорожно сжалось. Он представлял себе, как пробирается к ней, как касается ее губ поцелуем и погружает свой нож в ее сердце.

Луга начинали бледнеть, и он не замечал наступления дня, лежал на земле, отупелый, уткнув лицо в ладони, глядя теперь, как окна вместо блеклой луны озарялись розовым лучом встававшей зари.

Шум отворявшихся ворот вывел его из оцепенения. Он убежал и целый день носился по лесу, охваченный кровавыми мечтами. С наставшей ночью он отправился на прежнее место, следя за окошком своими большими и темными глазами.

По временам выходил из-за забора, приближался к дому, изучая высоту окошек. Его тянуло к этому спящему телу за стеной.

Груда срубленных сосен была навалена около ограды фруктового сада, и некоторые из них были довольно высоки. Он выбрал самую крепкую и приставил ее к стене. Руки его дрожали: он не был в ударе.

Конец шеста доставал до крыши. Он уперся руками и начал карабкаться, но дерево переломилось и он упал на землю. Страх напал на него, обыкновенно такого храброго. Он побежал к лесу, думая, что за ним гонятся.

Небо было темно. Густой мрак покрывал землю, В отдалении завывал ветер и шумел ливень. Нижние ветви хлестали его по лицу. Он видел перед собой, как качалась неясная масса кустарника. Порой весь лес встряхивался, склоняясь под порывами урагана с метавшейся гривой листвы. И густое завывание ветра, не переставая, разносилось по лесу, покрывая низкими нотами хрустящий шелест верхушек, который порой затихал и вдруг возобновлялся, заглушая остальные звуки своим непрерывным шумом.

Он бродил в этом ужасе до утра. Природа, как и он, бушевала, и он находил отклик своей муки в этой мятежной буре. Потом буря стихла, мало-помалу растаяла в ливень. Дождь лил двое суток.

Ищи-Свищи покинул лес и пошел на деревню. У него осталось пол-экю. Этим он мог заплатить за водку, которая погрузила его в безмятежное забытье. Эка важность! Взамен потерянной Жермены найдется сколько угодно других. Перцовая настойка переливалась пламенем в его жилах. У него возникло страстное желание покутить. Но откуда взять денег?

Он прибег к своему обычному средству - к лесу. Он обошел восемь миль по корням и густым травам, проник в заповедные леса и принялся там за то жестокое ремесло истребления, для которого, казалось, природа его предназначила. Он поймал двух козуль западней, одну убил из ружья, перебил несколько кроликов, охотясь и уничтожая с радостью в душе. Он говорил купцам, что убитая дичь переправлялась в город под самым носом лесников. Снова наполнив свой кошелек, он засиживался по вечерам в кабаках, тратил без расчета, стараясь производить на крестьян впечатление своими широкими замашками.

Пиво, можжевеловая водка и вино развлекали его. Он отводил свою душу в этих попойках и безмерно хвастался. Он громко выражал свое презрение к деревенской сволочи; вызывающе говорил о жандармах, рассказывал свои похождения. Отбросив всякую осторожность, останавливался возле столов, принимал вызывающий вид, откидывая голову назад, становился в различные позы, приводя в изумление окружающих своими хвастовскими выходками. Курил сигары, бросал деньги девкам, тискал их за груди и бросал их, насмешливый, разочарованный в любви.

Кутежи притупляли его, но не опьяняли. Выходило так, что пиво, вместо того, чтобы веселить, одуряло его, наводя мрачную тоску. Он садился тогда в сторонку, погружался в воспоминания, опустив голову на руки. У него возникало отвращение к жизни; он хотел бы стать падалью, иссыхающей под светом солнца где-нибудь на лужайке, и он в отчаяньи потрясал кулаками. И все с любопытством смотрели, как мучится этот гигант. Кто-то вздумал было подшутить над ним, но он разозлился. Начался спор, который превратился бы в драку, если бы крестьяне не оттащили от него шутника. Он пожал плечами, промолвив, что переломал бы всем ребра, если бы захотел. Ему не возражали.

Он поигрывал в карты; ему нравились неожиданности выигрышей и проигрышей. На все, что могло только утишить его внутреннюю рану, он с жадностью набрасывался. Он любил биться об заклад. Однажды поспорил, что возьмет под мышки по кулю картошки и в таком виде будет танцевать на площади. Он выиграл пари. Другой раз поспорил, что может выпить пинту пива в одну минуту и опустошить десять таких пинт подряд. И выиграл снова.

После этого он послал вызов одному бочару в деревне, силачу, который, как говорили, не имел себе равного. Сперва бочар - человек мирный и тихий - отказался, но затем, побуждаемый своими друзьями, согласился. Выбрали огороженное место для борьбы.

Бочар снял свою куртку и повесил ее, тщательно сложив, на забор. Телосложения он был геркулесовского. Плотные, округлые плечи образовали на лопатках огромные твердые ядра. Его мышцы походили на перетянутые узлы каната, взрывавшие кожу шероховатыми бороздами.

Силач стал в оборону. Ищи-Свищи кинулся на него. Первый выпад ему удался. Он быстро вытянул руки вперед, как бы желая ударить головой. Бочар отразил удар, оставив без защиты нижнюю часть тела. Проворный, как белка, Ищи-Свищи схватил его за левую ногу и, зацепив ногой его правую ногу, свалил на землю. Он тяжело грохнулся на землю; даже бык не свалился бы с такой силой.

Бочар поднялся. Ищи-Свищи стоял в ожидании. Они бросились друг на друга. Произошло несколько коротких схваток, и затем гигант приподнял браконьера с земли и подержал его так несколько мгновений. Неоспоримо, он был сильнее, но Ищи-Свищи был хитрее и проворнее. Сильно встряхнув бедрами, он высвободился и, не теряя ни секунды, пользуясь замешательством великана-противника, схватил его поперек тела и положил.

Бочар был добрый малый. Он изобразил на своем лице выражение досады, как человек, признающий себя побежденным. Он пыхтел, и из его груди вырывалось дыхание, как из кузнечных мехов. Ищи-Свищи, спокойный, с ровным дыханием, без признаков возбуждения презрительно опустошал стакан. Но гигант восстановил свою репутацию. Он поспорил, что поднимет на вытянутой руке пень, валявшийся около забора. Он ухватился рукою за него, подвигал его по земле, выбирая место, где бы поудобнее взяться, и медленно поднял его. Мышцы его перекатывались, как кегельные шары. Ищи-Свищи попробовал тоже, но смог только слегка приподнять пень и выпустил его из рук.

И он вдвойне уплатил проигрыш.

Бочар предложил тогда поднять на своей спине теленка, но никто не хотел дать своего теленка, и тогда он предложил поднять лошадь. Но относительно лошади высказали опасения. И в заключение бочар подошел к телеге, до верха нагруженной соломой, и, громко смеясь, поспорил что сдвинет ее.

- Идет, - ответили голоса.

Бочара впрягли. Надели на его прямую шею хомут, и он потянул, стараясь привести в движение колеса. Вначале они медленно поворачивались, потом описали круг и телега покатила. На лбу у силача напряглись жилы; он побагровел, вспотел, надувался и тянул изо всей силы, наклонившись вперед. Ему хлопали в ладоши, кричали "браво". Но, к несчастью, по пути оказался небольшой скат. Колеса вдруг разошлись и заставили бочара изменить положение своего тела и, удерживая уже теперь телегу, он откинулся туловищем назад, упираясь каблуками в землю. Но телега продолжала катиться, и ноги бочара не выдержали.

- На помощь! - крикнул он.

Ищи-Свищи прыгнул к нему и повис на колесах. Огромный воз застыл на месте. Бочар чувствовал неимоверную усталость в спине. Он выпустил оглобли из рук. И затем они вместе привезли телегу на прежнее место.

Ищи-Свищи каждое утро убивал дичь, чтобы обеспечить себе свое расточительное и веселое существование. Он называл лес своим "капиталом". От него получал он доходы и поддразнивал своих собратьев-браконьеров, менее отважных, чем он, преследуемых страхом перед лесничими. Никогда еще не бывал он таким смелым. Он покидал их компанию, говоря, что идет расставлять тенета, и на глазах у всех отправлялся в кустарники. Войдя туда, он бесследно исчезал.

Лесничий в этой области был человек уже старый, страдавший ревматизмом. Он пустился было в одиночку преследовать хвастуна, но это имело такой же смысл, как черепахе гоняться за белкой. Он уведомил администрацию, что Ищи-Свищи опустошал леса. Ему немедленно отправили двух других в подмогу. Они начали втроем охотиться за Ищи-Свищи. Сторожили его, обеспечили себе соглядатаев за ним в кабаках, где он разглагольствовал. Соглядатаи заходили в кабаки, присаживались к соседнему с ним столу, вслушивались в то, что он говорил, не подавая вида, и передавали затем лесникам его хвастливые речи. Он немедленно уходил. Они смотрели, как он удалялся, насвистывая, заложив руки в карманы, и спокойно проскальзывал в лес с беспечным видом.

Однажды под вечер в лесу они видели, как он наклонился над землей и делал такие движения, которые явно говорили, что он навязывал силки. Засевши все трое в кусты, они дождались, пока кончит. Он встал, прошел несколько шагов и снова опустился с теми же движениями. Он их водил за собою таким образом в течение двух часов, расставляя силки с равнодушным видом, чувствуя себя в безопасности под защитой густой листвы.

Ночь наступила. Он исчез в темноте.

На этот раз они держали его в своих руках. Они засели в разные места, полагая, что парень придет за своими силками на заре. Забрезжило утро. Ищи-Свищи не показывался. Они пробыли до полудня. Никого. Тогда они переглянулись, поняв, что он их провел. И вот, в то время как они, ожидая его, мерзли в утренней стуже, он преспокойно отправился поднимать свои тенета, расставленные в полумиле от них.

Злость охватила лесничих. Они набрали помощников и днем, и ночью обходили кустарники.

Ищи-Свищи был неуловим. Иногда он появлялся между деревнями, и в тот же миг исчезал, превращаясь в тень, сливавшуюся с тенями вечера. Словно между ним и лесом был заговор. Он влезал на суки, прятался в густых верхушках деревьев или притаивался за кустом, зарывался под кучи листьев, пользуясь малейшими неровностями земли, незначительным изгибом, сам такой же бурый, как земля, темный, как ночь, неподвижный, невидимый, скрытый глубокой таинственностью. Лесники проходили мимо него, ничего не подозревая. Раз ночью он сидел, скорчившись, на дубе и видел, как они шли по дороге. Они тихо разговаривали, заглушая шум своих башмаков, и луна озаряла снопом лучей стволы их ружей, висевших за спинами. Он пропустил их и вдруг разразился со своего высокого насеста отрывистым смехом, который прокатился по шумевшему лесу. Они, как вкопанные, застыли на месте.

Иногда, когда они дрогли от холода, промокши до костей на дожде, подкарауливая Ищи-Свищи, он, удобно развалившись за столом в кабачке, опустошал стаканы или сражался в карты, полный презрения к жалким неудачникам, ожидавшим его под ветвями вяза.

Ищи-Свищи выкинул смелую штуку. Возвратившись ночью из лесу, когда вся деревня спала, он положил у дверей главного лесничего шесть пар молодых и старых копыт. Он поставил тут же ногтем крест, не умея подписывать своего имени. Проснувшись, лесничий увидел эту насмешку и вдвойне усилил надзор. Напрасный труд!

Ищи-Свищи был необычайный противник. Он спутывал всякие хитросплетения, разведывал обо всех преследованиях. Когда его искали на правой стороне, он действовал слева. Часть крупных фермеров соединилась с властями против него, другие же - мелкие крестьяне, владельцы убогих избушек - были за него и осведомляли его обо всем.

Щедро угощая их пивом и наделяя деньгами, он, кроме того, приносил им дичи, которую он съедал вместе с ними при закрытых дверях.

Его пренебрежительные выходки по отношению к другим браконьерам, однако, погубили его. Последние раздражились против него, слушая, как он их поносил в кабаках, и, пылая ревностью, присоединившейся к другим обидам, они решили выдать его. Ищи-Свищи был ненавидим большинством этих людей, охотившихся по двое, а то и целыми кучками, за то, что работал в одиночку, на свой страх и риск. Этот одинокий охотник стал им поперек дороги. Он не только присваивал себе целиком весь барыш от своего лова, живя широкой жизнью, но обладал еще особым нюхом, который обеспечивал ему лучшую добычу.

Он присел к Ищи-Свищи в кабаке и предложил с ним чокнуться. Затем началась карточная игра, и браконьер дал Ищи-Свищи выиграть. Наконец, таинственно сообщил ему об одном, обильном дичью месте, предлагая поделиться добычей пополам. Ищи-Свищи, несмотря на свою хитрость, доверчиво согласился.

Они отправились вместе расставлять силки. Была прекрасная, светлая ночь. Луна кидала узорные ткани голубого цвета на листву. Мхи, окропленные росою, рассыпали лучи сияния. Дневной жар еще дышал в кустарниках, а на равнину уже ложилась сырая прохлада сумерек. Ищи-Свищи с браконьером принялись бродить по тропинкам. Они поздно вышли из кабачка. Домой не стоило возвращаться и, делясь можжевеловой водкой, которую захватил с собой Ищи-Свищи, они дождались первых проблесков утра. Небо вспыхнуло серебром лучей, лес встрепенулся, ветер зашуршал в листве. И когда пробудились птицы, они медленными шагами двинулись по дороге, которая вела к силкам.

- Заяц! - крикнул Ищи-Свищи.

Он прыгнул, наклонился к животному и внезапно подскочил. Кто-то трогал уже силок. Он не узнавал своей петли.

- Меня предали!

В то же время шорох послышался в ветвях: три человека бросились на него и вцепились в него руками. Это были лесничие. Предатель скрылся.

Движением плеч Ищи-Свищи отбросил Бастоня, самого старшего, и, напирая на Бэйонэ, пристукнул его головой о ствол дерева. Хлынула кровь, заливая ему руки. Он ринулся в сторону, думая скрыться в лесу, но чьи-то руки обхватили его вокруг шеи, крепкие как, тиски. Это был Мальплакэ, повисший на нем.

Лесник был сильный и жилистый, и в молодые годы был сам браконьером. От своего ремесла он сохранил ловкость и хитрые приемы в борьбе. Удары его были метки и ловки. Ищи-Свищи побагровел под давлением железных пальцев, с каждым мгновением сжимавших все сильнее. Мальплакэ держал крепко.

шлепнулся на землю. Почти в то же мгновение неимоверным ударом кулака он расшиб голову Бастоню.

Мальплакэ начал слабеть.

- Смелей! смелей! - кричал он другим, чувствуя, как судорога начинает сводить ему пальцы.

Бэйонэ, на половину разбитый, сделал усилие достать Ищи-Свищи, и ударил его по переносице кулаком. На мгновение у Ищи-Свищи, оглушенного ударом, зарябило в глазах. Мальплакэ, напрягая последние силы, взывал о помощи к Бастоню, который поднялся на ноги. Руки Мальплакэ растянулись, как износившиеся пружины; он почувствовал по могучим движениям этого тела, которое он до сих пор одолевал, что оно неминуемо выскользнет из его рук. Ищи-Свищи неожиданно повалился на землю, всем телом увлекая за собой Мальплакэ.

Произошла свалка. Здоровенный парень перевертывался быстрыми и сильными толчками, отбиваясь головой, как тараном, опрокидывая лесничих одного на другого, порой задыхаясь под их тяжестью, взрывая лицом землю. Крики с хрипом вырывались из грудей, смешиваясь с непрерывными ударами подскакивающих тел.

Ищи-Свищи бесновался в этой куче, прибегая ко всевозможным уловкам. Бастонь был выбит из схватки ударом по голове. Бэйонэ с рассеченными глазами, в которые вонзились, как вилы, железные пальцы и давили на орбиты, оглашал воздух воплем. И снова Ищи-Свищи остался лишь с Мальплакэ.

Ярость разобрала его. Красные круги вращались в его глазах. Он сунул руку в карман, вытащил нож, раскрыл его и всадил его под ребра лесничему. Потом поднялся, изорванный, в лохмотьях, с лицом в грязи и в крови и, перескочив через Бэйонэ и Бастоня, скрылся в лесу.

Раздались два выстрела. Мальплакэ, приподнявшись на коленях, делая последние усилия, приложился к ружью. Пуля просвистела, прорезая листву, и исчезла в необъятном море зелени.

Ищи-Свищи был спасен, но отныне он находился в открытом бунте против закона, т.е. был вынужден скрываться при малейшем шуме, перебегать из берлоги в берлогу. Дело усложнялось еще тем, что Мальплакэ протянул два дня и скончался. Об этом он узнал от крестьянина, приносившего ему по ночам в лес хлеба.

концов изловят.

Мужик предупредил его, что целые отряды лесничих рыскают по всем кустарникам. Жандармы были тоже снаряжены, и вся эта банда окружала высокий лес широким поясом. Одно оставалось ему: перекочевать в родной густой и темный лес. То был его лес. Он знал его вдоль и поперек, каждый изгиб, каждую ветку. Этот лес был связан с каждым мгновением в его жизни. Мудрено было изловить его там.

Десять миль он мог пройти в одну ночь при условии, если ему ничто не помешает. Он запасся порохом и свинцом, перекинул ружье через плечо и пустился в путь. Он шел большими шагами, избегая открытых мест, прячась за стволами деревьев, подвигаясь ползком вдоль заборов, порой останавливаясь, когда шум казался ему подозрительным, и затем снова шагал быстрой и проворной походкой козули, согнувшись в дугу.

Был один опасный момент. Ветер донес до него издалека звуки голосов. Он остановился, прислушиваясь. Насколько он мог разобрать, шло десять человек с правой стороны. Шум шагов урывками слышался ясно. Ищи-Свищи побежал некоторое время, затем снова прислушался. Никакого шума, кроме шелеста листвы.

Сияние заливало белым светом небо, когда он подходил к лачужке Куньоль. Он чувствовал голод и жажду. Сон одолевал его. Он постучал в окошко со двора. Старая Куньоль спала крепко. Она проснулась лишь тогда, когда зазвенели окна, дребезжа под его пальцами.

Он назвал свое имя через замочную скважину.

Тотчас же голые ноги зашлепали по половицам, и она открыла дверь.

- Это ты, сын мой?

- Дай мне пить!

И на него, добравшегося до этого домика, чтобы выспаться, нахлынули яркие воспоминания при виде этой комнаты, где он провел столько отрадных мгновений. Увидеть снова ее! Неодолимое желание ощутить ее горячее полное тело рассеяло его сон. Он сунул Куньоль в руку деньги.

- Меня схватят, если ты вымолвишь хоть одно слово. Лесничие ходят за мною по пятам. И все-таки мне надо видеть Жермену. Мне надо, необходимо, понимаешь! Возьми свою палку, беги на ферму. И пусть я после издохну, мне наплевать, это так же верно, что как Бог есть Бог, если он существует.

Он напился, наелся, выспался и, условившись встретиться со старухой в кустарниках, ушел.