Тайна Наполеона.
Глава VI

VI 

Наполеон пришпорил лошадь и, подскакав к странному часовому, спросил:

- Какого черта ты здесь делаешь, тамбурмажор?

Тамбурмажор, вытягиваясь во весь свой рост, взял палку, искусно повертел ею в воздухе, подбросил кверху, подхватил на лету и, взяв ее к плечу, словно солдат, отдающий честь ружьем генералу, ответил:

- Ваше величество, я жду подкрепления!

- Ба! Да я тебя узнаю! Ты - тамбурмажор моих гренадеров и зовут тебя ла Виолетт?

- Да, ваше величество, это я самый! Я нахожусь в пути на Берлин, как вы, ваше величество, изволили приказать.

- Хорошо, успокойся, мы идем на Берлин, братец! Теперь дорога открыта, - улыбаясь, ответил император. - Но о каком подкреплении ты говоришь?

- Ваше величество, не могу же я один увести с собой всех моих пленников.

- Твоих пленников? Каких пленников? - спросил заинтересованный Наполеон.

- Да тех самых, которых я взял в плен. Они там, в риге. Я запер дверь и жду.

- Ты захватил пруссаков в плен? Ты?

- Да, ваше величество, целый эскадрон! Я был тут неподалеку с моими барабанщиками. Тут я и увидал спешившихся красных драгунов, которые удирали во все лопатки. Я и предложил им сдаться. Они послушались. Подумали, наверное, что за мной идет целый полк, вот и сдались. Тогда я запер их там. Вот как это все произошло, ваше величество!

Один из офицеров свиты во время разговора императора с тамбурмажором прошел в ригу, а затем, явившись обратно, доложил Наполеону, что тамбурмажор говорит сущую правду: шестьдесят красных драгунов, бросив оружие, сдались на милость победителя, прося оставить им жизнь.

Наполеон, восседая на лошади, приходился почти на уровне лба ла Виолетта.

- Подойди-ка сюда, - сказал он ему тоном, доказывавшим великолепнейшее расположение духа, схватил ла Виолетта за ухо и больно оттрепал его.

Ла Виолетт сдержал крик боли: очевидно, император был чертовски доволен, раз трепал его за ухо с такой силой!

- А, так ты, какой-то там тамбурмажор, позволяешь себе брать военнопленных?.. Ну ладно же, погоди! Я тебя проучу за это! - Император возвысил голос и крикнул: - Рапп, подойдите сюда!

Рапп подъехал. Наполеон быстро отцепил с его груди крест Почетного легиона и, протягивая остолбеневшему ла Виолетту, сказал ему:

- Тамбурмажор ла Виолетт, ты - герой. Отныне ты будешь носить знак своего геройства. Рапп, прикажите направить этих пленников в Иену! - И, не дожидаясь выражений благодарности новопожалованного дворянина, остолбеневшего от неожиданности, Наполеон пришпорил лошадь и галопом помчался заканчивать осмотр поля битвы.

Ла Виолетт, опершись обеими руками на палку, задумчиво рассматривал крест, сверкавший на его груди. Он пробормотал глубоко взволнованным голосом:

- Так, значит, я не трус, а герой? Это я-то? Ну, полно! Однако это сказал сам император... - Он прибавил, энергично размахивая палкой: - Однако это так. Теперь остается только доказать императору, что он не ошибся. О, когда же я буду иметь честь разбить себе череп за него? - И ла Виолетт, отчаянно размахивая палкой, словно командуя целой армией невидимых барабанщиков, добежал до своего лагеря с криком: - Господи! Да где бы мне найти еще пруссаков, чтобы разнести их вдребезги?

Войдя в главную квартиру, Наполеон приказал Раппу сейчас же позвать маршала Лефевра, а затем, сделав знак своим секретарям, которые, положив возле себя портфели, готовились писать, принялся быстро диктовать им. По своему обыкновению, Наполеон все время расхаживал взад и вперед по комнате, останавливаясь лишь для того, чтобы взять щепотку нюхательного табака из черепаховой табакерки.

- Пишите, - обратился император к первому секретарю: - "Корпус маршала Даву произвел чудеса. Картечная пуля снесла шапку с головы маршала, задела волосы и пробила в нескольких местах его платье. Маршал Даву выказал необыкновенную храбрость и стойкость характера - необходимые качества для военного человека. Маршалу помогали генералы: Гудэн, Фриан, Моран и Дельтан, начальник главного штаба. Результаты этой битвы следующие: от тридцати до сорока тысяч пленников, триста пушек, отобранных у неприятеля, и большие запасы провианта, которые перешли в наши руки. В жалких остатках неприятельской армии царят чрезвычайное смятение и беспорядок".

под диктовку императора тоже было делом не легким, но его секретари Буррьен, Фэн и Менневаль привыкли к этому тяжелому труду и успевали записывать лихорадочные импровизации Наполеона.

Император понимал, как трудно следить за его речью, и потому по окончании каждого приказа делал перерыв, который давал возможность его секретарям привести в больший порядок набросанные ими буквы.

- То, что я сейчас продиктовал, пойдет в великую армию в виде пятого бюллетеня, - проговорил Наполеон, обращаясь к секретарям. - Теперь пишите вы, - приказал он второму секретарю, - я продиктую вам сообщение для газет! - прибавил император саркастическим тоном.

Он снова зашагал взад и вперед по комнате, быстро выбрасывая слова на ходу:

- "Королева прусская появилась несколько раз вблизи наших позиций. Она была в постоянной печали и тревоге. Накануне битвы при Иене она сделала смотр своим войскам и все время подзадоривала прусского короля и генералов. Ей хотелось крови, и вот самая драгоценная для Пруссии кровь пролилась. Наиболее известные прусские генералы, герцог Брауншвейгский и Моллендорф, первыми погибли от французских пуль".

В тоне Наполеона чувствовалась горечь. Казалось, что оскорбленный мужчина желает отомстить прусской королеве, а не завоеватель сообщает о своей победе над врагом.

Наполеон остановился, как бы не находя подходящих слов; это было так необычно, что секретарь с недоумением и тревогой взглянул на него.

"Не заболел ли император? - подумал он. - Может быть, какое-нибудь внезапное страдание охватило этого необыкновенного человека, не знающего ни усталости, ни голода, ни болезней?"

Наполеон как будто понял немой вопрос своего секретаря и быстро продолжал:

- "Император живет в веймарском дворце, в котором находилась несколько дней тому назад королева прусская. Кажется, слухи о ней были верны. Эта женщина обладает прекрасной фигурой, но ее разум настолько скуден, что она не способна предвидеть результаты того, что делает. Теперь ее нужно скорее жалеть, чем обвинять, так как ей, вероятно, приходится испытывать сильнейшие угрызения совести за те страдания, которые она причиняла своему государству. Для всех ясно, что вся вина на ее стороне. Она дурно влияла на своего супруга, которого нельзя не признать в высокой степени порядочным человеком, желавшим мира и блага своему народу".

Наполеон снова остановился.

В комнату тихо вошел человек в разорванном мундире, покрытом грязью и закопченном порохом. Он почтительно ждал, когда император окончит диктовать.

Наполеон пошел навстречу вошедшему и крепко пожал его руку.

- Что скажешь, старина Лефевр? Мы сегодня одержали недурную победу, не правда ли? - проговорил он.

- С вами, ваше величество, и с моими генералами нельзя не одержать победы! - ответил Лефевр.

- Императорская гвардейская пехота, которой ты командовал, была великолепна! - похвалил Наполеон.

- Императорская конная гвардия, которой командовал Бесьер, была тоже очень хороша! - возразил Лефевр, которому незнакомо было чувство зависти.

Он любил всех маршалов, за исключением Бернадотта. Честный, прямой Лефевр чувствовал недоверие к хитрому маршалу и подозревал его в измене.

- Да, вы все были восхитительны, - повторил Наполеон, - скажи сегодня своим гренадерам, что император очень доволен ими.

- Благодарю, благодарю вас, ваше величество! - радостно воскликнул Лефевр. - Солдаты будут счастливы, и они вполне заслужили вашу благодарность. Знаете ли вы, ваше величество, что гвардия совершила переход в четырнадцать миль ни разу не отдыхая, причем ей приходилось еще все время отбиваться от неприятеля. Вы, ваше величество, дали мне когда-то свою саблю; теперь было бы недурно, если бы вы предложили мне другую, - с некоторой фамильярностью прибавил маршал. - Видите, эта совершенно иступилась и больше похожа на штопор.

- Хорошо, хорошо, - прервал его Наполеон, - вместо своей сабли ты получишь шпагу. У тебя уже есть трость, а если еще прибавить шпагу...

- Я не понимаю, ваше величество, что вы хотите сказать, - заметил Лефевр, у которого соображение было мало развито. - Объясните мне, пожалуйста.

- Ведь у тебя уже есть трость - жезл маршала! - пояснил император.

- Да, это правда. А какое значение имеет шпага? - продолжал недоумевать Лефевр.

- Смею ли я, ваше величество! - начал Лефевр.

- Говори со смелостью солдата, не умеющего приукрашивать истину! - с пафосом произнес Наполеон, любивший иногда цитировать трагических героев. - Я тебя слушаю, Лефевр.

- Хорошо, ваше величество! Я не стал бы воевать с женщинами, и на вашем месте я не трогал бы королевы прусской! - ответил Лефевр.

- Она сама хотела войны, - возразил Наполеон, - по ее милости мои храбрые воины спят вечным сном под холмами Иены.

- Прусский народ тоже желал войны! - заметил Лефевр.

- Королева соблазнила его, обманула, - настойчиво продолжал Наполеон свое обвинение. - Рабочие, крестьяне, ремесленники были очень огорчены этой войной. Горсточка женщин и несколько молодых офицеров произвели всю бурю и нанесли страшный вред своей стране. Нет ни одного благоразумного человека ни в Париже, ни в Берлине, кто не предугадал бы, чем окончится эта битва.

- Да, это верно, - согласился Лефевр. - Пруссаки не могли вообразить, что побьют Наполеона, Нея, Даву и меня с моими гренадерами! - прибавил маршал с такой наивной простотой, которая исключала малейший намек на хвастовство.

- Умные люди, - продолжал Наполеон, весь поглощенный одной мыслью, - обвинят в несчастье Пруссии императора Александра. Со дня его приезда прусская королева совершенно изменилась. Скромная, застенчивая женщина, занятая исключительно своим домом, превратилась в воинственную амазонку, жаждущую битвы и крови. И все это произошло благодаря впечатлению, произведенному на нее прекрасным императором Александром.

- Вы думаете, что королева влюбилась в него? - спросил Лефевр.

- Во всяком случае она хотела понравиться ему и потому старалась подделаться под его вкус, - ответил Наполеон. - Она начала командовать полком и присутствовала на военных советах. Она так ловко провела своего мужа, что тот даже не заметил, что в течение нескольких дней его трон очутился на краю пропасти. О, женщины, женщины, какие вы пагубные советчицы, в особенности для властителей государства! Лучше было бы, если бы вы сидели за своими прялками, предоставив мужчинам управлять скипетром. Подожди, Лефевр, я еще хочу сказать кое-что по поводу этой отважной, дерзкой королевы. - Наполеон снова подошел к своим секретарям и приказал одному из них писать дальше. - Прибавьте к тому, что вы написали, следующее: "Во всех лавках города и даже в избах крестьян можно найти картину, возбуждающую всеобщий смех. - Наполеон остановился, как бы отыскивая наиболее язвительную фразу; на его губах блуждала ироническая улыбка. Затем он продолжал диктовать: - На картине изображена прусская королева, а рядом с ней прекрасный император Александр. По другую сторону королевы находится прусский король, который, подняв вверх руку, клянется над могилой Фридриха Великого, что разобьет французскую армию. Королева, драпируясь в шаль, наподобие леди Гамильтон, которая изображена на английских гравюрах, прижимает руку к сердцу и смотрит на русского царя. Тень Фридриха Великого содрогнулась бы при виде этой картины. Весь ум, весь гений этого короля, все его мысли и желания принадлежали французской нации; он говорил, что если бы он был королем Франции, то ни один пушечный выстрел во всей Европе не раздался бы без его разрешения".

Наполеон улыбался, диктуя последнюю фразу; по-видимому, он был доволен собой и смотрел на Лефевра, как бы ожидая от него одобрения.

Но маршал был погружен в созерцание плана, лежавшего на столе императора. Все поля этого плана были испещрены линиями, черточками, геометрическими фигурами.

- Ты здесь видишь прекрасную работу, - проговорил Наполеон, подходя к Лефевру. - Это - труд весьма достойного инженера, генерала Шасслу.

- Да, да! - безразличным тоном пробормотал маршал и отвернулся от чертежа, который был для него так же мало понятен, как китайская грамота.

- Это план города Данцига, - пояснил Наполеон, - здесь отмечены все возвышенности, расстояния от одного пункта до другого, расположение построек.

- А, это Данциг? Очень хорошо! Я никогда не слыхал о нем! - тем же безразличным тоном заметил Лефевр.

там находятся неистощимые запасы провианта, который понадобится нам, когда мы двинемся к равнинам Польши. Я думаю пойти навстречу русским.

- Тем лучше! - воскликнул Лефевр. - Мне доставит удовольствие померяться силами с более солидным войском, чем армия прусского короля. Когда же мы выступим навстречу русским?

- Погоди, имей терпение, Лефевр! Россия - огромная империя и очень трудно добраться до нее. Ее охраняют расстояния, морозы и голод. Мои солдаты умрут с голода и застрянут в снегах Польши, не добравшись до центра России, если я не буду уверен, что у нас имеются позади большие запасы провианта. Ввиду этого мне и нужен Данциг.

- Если он нужен вам, то вы получите его! - уверенно заявил Лефевр.

- Надеюсь! - ответил Наполеон. - Но нужно знать, что Данциг представляет собой первоклассную крепость, ее охраняет гарнизон в четырнадцать тысяч пруссаков и четыре тысячи русских. Губернатором Данцига состоит маршал Калькрейт. Это храбрый, энергичный солдат. Он способен скорее сжечь город, чем сдаться осаждающим. Но это еще не все. Взгляни на карту.

- Ты видишь эту черту? - продолжал Наполеон. - Это песчаный мыс Неерунг, который тянется на протяжении двадцати миль. Здесь нет ни одного здания, ни одного деревца, которые могли бы служить пристанищем. Данциг находится на одну милю от моря и этот мыс соединяет город с портом Кенигсберг. Канал с островом Гользен ведет в открытое море, и вход в него защищен редутами. Как видишь, все это место с трех сторон окружено реками Вислой и Мотлау; тут всюду устроены бастионы; одним словом, мой храбрый Лефевр, Данциг считается неприступным.

- Неприступным? Прекрасно!

"На кой черт рассказывает мне все это император? - подумал он. - Что он хочет показать на этой бумажке? Какие-то там линии, точки, черточки направо и налево. Ничего не понимаю".

Лефевр выразил сильнейшее изумление.

- Я должен взять его? - воскликнул он, - Да, да. Мы возьмем его с моими гренадерами.

- Не с твоими гренадерами, а вот с этим, дурачина! - возразил император, показывая на план Шасслу.

Удивление маршала возросло до самой сильной степени. Он смотрел то на план, то на Наполеона и не мог понять, говорит ли император серьезно, или шутит.

"Что это за новость? - думал Лефевр. - С каких это пор города берутся не оружием, а какими-то клочками бумаги? Император хочет, чтобы я взял Данциг, - прекрасно, я пойду на него приступом во главе своих гренадеров; но при чем тут эта бумажка?"

Наполеон искоса поглядывал на старого солдата. Он очень любил Лефевра и считал его самым достойным из своих маршалов, несмотря на то, что тот был очень мало умственно развит. Лефевр сохранил республиканские взгляды и смотрел на империю как на вооруженную республику, причем считал, что управление страной перешло из рук адвокатов к военным. Наполеон слегка побаивался прямого и грубовато-добродушного маршала, а вместе с тем несколько опасался острого язычка жены Лефевра, госпожи Сан-Жень. Давно уже хотелось императору как-нибудь особенно вознаградить и чувство дружбы. Осада Данцига показалась ему весьма прекрасным случаем для этого. Император не строил никаких иллюзий по поводу таланта Лефевра. Он знал, что тот - недостаточно ловкий полководец, а потому решил сам руководить издали атакой, сообразуясь с планом Шасслу. Лефевр должен был исполнять предписание императора и в последнюю минуту, во время натиска, броситься вперед во главе своих гренадеров. Наполеон не сомневался, что Данциг не в состоянии будет устоять перед этими гигантами и отдастся в руки Лефевра.

Маршал обладал здравым смыслом и достаточной скромностью; он боялся, что император преувеличивает его военные способности, и потому попросил поручить это трудное дело кому-нибудь другому, а его послать туда, где нужно открыто драться с врагом.

- Ах ты, глупое животное! - воскликнул Наполеон, ласково теребя Лефевра за ухо. - Я хочу, чтобы именно ты взял Данциг; когда мы вернемся в Париж, у тебя тоже должно быть что-нибудь такое, о чем ты мог бы рассказать в зале сената.

Лефевр поклонился; его лицо сияло радостной гордостью от доверия императора. Наполеон обещал посылать своему маршалу точнейшие инструкции и дать ему в помощь инженера Шасслу и генерала артиллерии Ларибуазьера.

- Твоя жена? Мадам Сан-Жень? А ты очень привязан к ней? - пренебрежительно спросил Наполеон.

- Привязан ли я к своей жене? - в величайшем изумлении воскликнул маршал. - Почему вы спрашиваете об этом, ваше величество? Да я и Катрин обожаем друг друга, как самые простые молодые люди. Да, мы друг для друга остались теми же: она - прачка, я - простой сержант. Мы никогда не мечтали, что можем быть при дворе: она в качестве жены маршала, а я - как командующий императорской гвардией. Вы спрашиваете, люблю ли я Катрин. О, ваше величество, для меня существуют лишь три святыни на свете: император, жена и знамя! Я невежествен, учился на медные гроши, но твердо знаю, что должен служить своему императору, любить жену и охранять знамя, которое вы, ваше величество, доверили мне. Эти три вещи я знаю твердо и меня не собьют в них ни Бернадотт, ни ваш Фушэ.

- Хорошо, хорошо, успокойся, старина! - проговорил Наполеон, скрывая под лукавой улыбкой внезапную мысль, которая пришла ему в голову и которую он не считал нужным сейчас высказать. - Я не помешаю тебе приласкать твою жену, когда ты возьмешь Данциг и мы вернемся победителями во всех отношениях. Да, я знаю, что твоя жена, несмотря на грубый язык и вид жандарма, - очень хорошая и достойная женщина. Иногда она... действительно кажется неуместной при моем дворе, но это не важно. Пусть люди втайне смеются на ее счет, но им все-таки придется низко склониться перед нею. Я сумею украсить чепец бывшей прачки таким трофеем, которому позавидуют все.

- Ах, я стараюсь понять, что вы хотите сказать, ваше величество, - пробормотал Лефевр, потирая лоб, как будто давая возможность мысли легче проникнуть в его голову. - Я стараюсь понять. Вы уже дали мне жезл маршала, а теперь, вероятно, собираетесь вознаградить меня еще чем-нибудь... Скажите, ваше величество, что я должен сделать для того, чтобы заслужить все ваши милости? Прикажите сделать что-нибудь необыкновенное...

- Слушаюсь! - ответил Лефевр.

Затем, отдав честь и поклонившись своему обожаемому императору, маршал быстро вышел из комнаты. Его глаза сверкали, лицо разгорелось; он принял такой торжественно воинственный вид, точно готовился моментально взять приступом город.

- Благородная душа! - пробормотал Наполеон, смотря вслед скрывшемуся Лефевру. - Что за герои - эти солдаты прежнего времени! Но они скоро будут бесполезны; приемы войны меняются; я сам преобразовал ее. Больше не будет Лефевров, а, может быть, не будет и таких людей, как я. Впрочем, поживем - увидим.

Наполеон круто повернулся и взглянул на своих секретарей, которые, вооружившись перьями, внимательно ждали, когда императору угодно будет что-нибудь продиктовать им.

"Дорогой министр, я очень недоволен французской академией. Аббат Сикар, принимая кардинала Мори, дурно отозвался о Мирабо. Я не желаю, чтобы в общественном мнении существовало реакционное направление. Прикажите газетам хвалить Мирабо".

- "Прошу директора оперы, - продиктовал он, - не делать никаких неприятностей машинисту, который обратился ко мне. Этот усердный служака не виноват, что перемена декорации в балете не последовала вовремя. Я не желаю, чтобы бедный машинист стал жертвой случайности; я всегда поддерживаю мелких служащих. Актрисы могут витать или не витать в облаках, но я не допущу, чтобы из-за этого велись интриги".

Император еще коснулся нескольких самых разнообразных вопросов и затем отпустил своих секретарей.

- До свидания, господа, - проговорил он. - Отдохните немного. Завтра мы будем в Потсдаме, а послезавтра войдем в Берлин.