Фаворитка Наполеона.
Глава V

V

На землю спускался вечер, и хозяйка Гостиницы "Почта", главной в Органе, на дороге между Авиньоном и Кавайоном, пригласила садиться за стол троих мужчин, которые в ожидании ужина тихо разговаривали между собой, сидя на скамье против дверей, под платанами.

Эти трое, съехавшиеся с разных сторон: один из Авиньона, другой из Нима, третий из Юзеса, были одеты в платья зажиточных крестьян.

У самого высокого, самого крепкого из них, загорелого, с оливковым цветом лица, с широкими плечами и руками, толстыми, как ляжки, была на голове шапка нимских носильщиков. Этот колосс щеголял в золотых серьгах, а его бархатная куртка была украшена серебряной цепочкой, на которой висело миниатюрное изображение Богородицы. За красным поясом был заткнут кривой кинжал в медных ножнах. Гигант часто опирался на него рукой, говоря или жестикулируя. Этот привычный, любимый жест указывал на то, что силач-носильщик не задумывается при случае подкрепить свое бахвальство ударом ножа.

Раздавшийся зов хозяйки заставил его подняться и сказать сидевшему с ним невысокому человеку, черноволосому и свирепому, со скотской физиономией:

- Сходи-ка, Трюфем, погляди, нет ли в столовой посторонних приезжих.

Трюфем, кабатчик и содержатель подозрительного притона в Авиньоне, покорно пошел исполнить поручение.

- А ты, Серван, - продолжал носильщик из Нима, обращаясь к третьему мужчине, горбатому, хитрому на вид, погонщику быков из Юзеса, - взгляни в последний раз на Дорогу... Этому маркизу де Мобрейлю следовало бы уже прибыть сюда в настоящее время. Уж не надул ли он нас? Что касается меня, то я пройдусь до церкви, чтобы дать инструкцию звонарю.

- Он также из наших, Жозеф? - спросил содержатель притона в Авиньоне.

- Да. Архиепископ нимский указал нам на него как на человека благочестивого, ненавидящего узурпатора.

Тут вернулся обратно Трюфем и произнес:

- Хозяин гостиницы сказал мне, что с нами сядут за ужин еще двое приезжих.

- Что это за люди?

- Торговцы лошадьми... они не здешние... кажется, северяне.

- Наверно, бонапартисты, - продолжал тот, кого называли Жозефом и кто был не кем иным, как знаменитым Жозефом Дюпоном, прозванным Трестайоном, которому предстояло приобрести ужасную известность при разгуле белого террора.

- Вон они там, на площади! - сказал Серван, указывая на двоих мужчин: одного высокого, сухопарого с костлявым лицом, который, прохаживаясь под платанами, держал в руках огромную дубину и, как будто забавляясь, ловко вертел ею то перед лицом, то над головой, то вокруг шеи, повязанной галстуком, и на другого - маленького ростом, но статного, крепкого, с немного тяжеловатой походкой кавалериста.

Оба они были в длинных блузах лошадиных барышников из Нивернэ. Эти люди, казалось, с сосредоточенным вниманием разглядывали церковное крыльцо.

- Барышники они или нет, но эти господа не по душе мне, - грубо продолжал Жозеф Дюпон. - У меня нет охоты ужинать с ними рядом. Трюфем, ступай обратно к хозяйке и скажи ей, чтобы нам накрыли где-нибудь в другом месте. У нее должна быть отдельная столовая. Ступай, сын мой, и поторопи ужин, потому что нам, вероятно, придется поработать сегодня ночью.

Трюфем лукаво кивнул головой, точно в знак того, что отлично понял, какого рода работу подразумевает Жозеф Дюпон, казавшийся распорядителем между ними.

Трое товарищей разделились: Трюфем отправился на кухню вести переговоры с хозяйкой гостиницы, Серван занял наблюдательный пост на дороге, ведущей в Дюрансу, чтобы дать знать о прибытии маркиза де Мобрейля, приезда которого нетерпеливо ожидал Трестайон, сокрушаясь о задержке. Что касается Жозефа Дюпона, то он проник в церковь, где пономарь собирался звонить "Анжелюс". Он почти задел барышников, которые стояли против церковного крыльца, точно измеряя глазами свод и высчитывая, сколько понадобилось камня на его постройку.

"Ну, какие это барышники? - подумал про себя Жозеф Дюпон, - они, по-моему, скорее смахивают на кавалеристов из эскадрона узурпатора".

- У этого носильщика лицо разбойника, которое мне вовсе не нравится, - сказал своему товарищу барышник высокого роста, игравший со своей палкой. - Что ты думаешь, Сигэ, на этот счет?

Второй барышник, гусар Сигэ, ординарец маршала Лефевра, не задумываясь ответил:

- Начальник, по-моему, это один из злоумышленников, посягающих на жизнь императора. Вы не ошиблись!

И "начальник", который был не кто иной, как ла Виолетт, прибывший в Оргон с Сигэ, после того как он присоединился к молодому кавалеристу в замке Комбо и по уговору взял его с собой, прибавил тотчас:

- Маркиз Мобрейль еще не прибыл сюда. Но этот негодяй и двое мошенников, егозивших перед ним, по всей вероятности, все трое - его сообщники... люди, засевшие в засаду, чтобы совершить преступление.

- Вам точно указали на Оргон как на место, где намереваются покончить с императором?

- Да, Мобрейль собирался именно в Оргон, чтобы приступить здесь к исполнению своего плана.

- Наверно, этот негодяй-верзила из их шайки!

- Он и его спутники ожидают Мобрейля, который замешкался. С этой стороны вышла какая-то задержка, неожиданное препятствие, но какое именно - я не знаю.

- Только бы подлец маркиз не выбрал иное направление или не назначил западню вместо Оргона в другом месте! Ах, если бы я мог знать, зачем приходил сейчас тот мошенник сюда, в церковь!

- Должно быть, не для чтения молитв по четкам.

- Послушайте, Сигэ, как было... послышался "Анжелюс", потом колокол внезапно смолк... тут что-то нечисто.

- Что, если зайти в церковь?

- Мы можем навредить себе этим, вызвать подозрение. В это время церковь пуста; ведь теперь там только и есть всего что звонарь да наш убийца. Если даже они и сговариваются в настоящую минуту, то, увидев нас, обязательно смекнут. Узнать мы ничего не узнаем, а только дадим им понять, что следим за ними. Нет! Полно! Удалимся пока и дождемся нашего человека.

Ла Виолетт и Сигэ повернули влево, словно, после того как они вдосталь налюбовались главным входом, им захотелось осмотреть и боковые стены здания.

Несколько мгновений спустя после внимательного, казалось, разглядывания, во время которого они, однако же не спускали взора с площади, они увидели, что подозрительный посетитель вышел из церкви, после чего быстро перешел улицу и у гостиницы "Почта" присоединился к своим двум товарищам. Перекинувшись несколькими быстрыми фразами, все трое скрылись под навесом крыльца гостиницы.

- Скорей, скорей, - сказал ла Виолетт, - воспользуемся случаем и поспешим в свою очередь осмотреть церковь. Но в то самое мгновение, когда они входили под портал, они заметили звонаря, выходившего из боковой двери.

- Слишком поздно! - проворчал ла Виолетт, покусывая ус. - Ясно как день, что этот субъект виделся со звонарем. Но о чем они могли там сговариваться? Прерванный "Анжелюс"... За всем этим положительно кроется какая-то ловушка. О, если бы только я мог поговорить с этим звонарем, узнать, что у него в голове и в его колоколах!

Сигэ молча следовал за ним, и его тяжелые шаги гулко раздавались по булыжной мостовой маленькой улицы.

Звонарь обернулся. Он несколько удивился и поспешил навстречу ворчунам на своих кривеньких ножках.

- Вы приходили, чтобы повидаться с Жозефом? - спросил он, подходя к ним.

- Именно, - с неподражаемым хладнокровием ответил ла Виолетт, - мы разыскиваем его.

- Он только что ушел в гостиницу "Почта".

- Так и мы туда пойдем. Он говорил вам, что поджидает нас?

- Господи Боже! Вы спрашиваете, говорил ли он? Он испортил себе немало крови тем, что вы все не приходили; он только что приказал мне сходить к священнику и разузнать, не получил ли тот весточки от маркиза де Мобрейля.

- Это я! - многозначительно произнес ла Виолетт.

Звонарь почтительно поклонился и произнес:

- Я так и думал... я видел, как вы искали кого-то около церкви, и сейчас же сообразил. "Наверное, - думаю, - это и есть маркиз, которого ожидают".

- У вас, друг мой, верное чутье, и большая сметка.

- Между тем Жозеф даже и не предупредил меня, в какой вы будете одежде.

- Мы из предосторожности выбрали эту одежду.

- О, я и сам догадывался, что вы не станете бродить по этим дорогам в роскошных одеждах. Но вот об этом Жозеф мне ни одного слова не говорил, - произнес звонарь, взглядывая на Сигэ. - Они тоже будут из маркизов?

- Нет, просто граф.

- Граф де Сигэ, - с апломбом произнес гусар, возводя себя, по примеру своего начальника, в дворянина.

Звонарь вторично раскланялся.

- Так вот, господин, маркиз и господин граф, - униженно начал он, - будьте добры сказать, не могу ли я быть полезным вам? Жозеф все объяснил мне. - И звонарь, далекий от всяких подозрений, гордясь данной ему Трестайоном ролью в драме, которая должна была разыграться в Оргоне, поспешно продолжал: - Будьте уверены, что я все прекрасно понял и все удержал в памяти! Во-первых, я должен закрыть церковь, чтобы никто, кроме меня, не мог войти в нее, и, как видите, это уже сделано: вот и ключи, в кармане передника!

- Замечательная предосторожность! - сказал ла Виолетт, мысленно недоумевая, зачем понадобилось Трестайону, чтобы церковь была закрыта. Но он не решился слишком явно расспрашивать звонаря, боясь возбудить в последнем подозрения. Он только небрежно добавил: - Можно, собственно, не беспокоиться: едва ли кто-либо придет в церковь и удивится, найдя ее закрытой.

"Анжелюс", как тотчас же закрываю дверь на запор. Вот потому-то я и отзвонил "Анжелюс" на целый час раньше. Понимаете? - сказал звонарь, с лукавой усмешкой поглядывая на своих собеседников.

Ла Виолетт положительно ломал себе голову, тщетно стараясь разгадать причину закрытия церкви и преждевременного, да к тому же и прерванного трезвона к "Анжелюсу".

К счастью, боязливый звонарь пришел ему на помощь.

- Уж вы останетесь мною довольны, господин маркиз, и вы также, господин граф, - произнес он. - И Жозеф скажет, да и священник подтвердит, когда вы увидите его, ночью... по делу... оба скажут, что на меня можно положиться. Я отменный роялист и ревностный христианин! Мне можно смело и тайну доверить, и дело поручить. Я умею и молчать как рыба и ловко вывернуться, как молодой, увертливый ягненок!

Ла Виолетт очень находчиво уцепился за похвалу, которой любил награждать себя гуляка Жозеф.

в которой этот звонарь, был одним из низших орудий.

- Вы во всей округе не найдете человека, который так ненавидел бы Бонапарта, - с энтузиазмом воскликнул звонарь, - и который с такой готовностью помог бы вам, господа, уничтожить этого выскочку и кинуть его в Дюранс.

- Его величество король французский будет осведомлен о ваших верноподданнических чувствах и сумеет достойно вознаградить вас, Улисс Рабастуль, за услуги, - торжественно изрек ла Виолетт. - Но так как и граф, и я горим желанием безотлагательно выразить вам свою признательность, то мы угостим вас сейчас же бутылкою доброго вина.

Звонарь расцвел при этом предложении: оно как нельзя лучше отвечало его наклонностям неисправимого пьянчужки.

- О, вы найдете в Органе великолепные вина! - воскликнул он с восторгом. - Вот там, в гостинице "Почта"...

- Вы совершенно правы, господин маркиз. Жозеф уже говорил мне, что ему кажется, будто он встречал бродивших в окрестностях бонапартистских эмиссаров. Я лучше сведу вас в гостиницу "Перекресток".

- Это далеко отсюда? - небрежно спросил ла Виолетт, которому не хотелось ни отойти далеко от гостиницы "Почта", ни попасть на глаза Трестайону и его сообщникам в обществе звонаря.

- В двух шагах... на берегу Дюранс.

Несколько минут спустя ложный маркиз де Мобрейль, псевдограф де Сигэ и Улисс Рабастуль комфортабельно восседали за столиком гостиницы "Перекресток" перед двумя бутылками крепкого вина. Ла Виолетт осушал свой стакан до дна, Сигэ тоже был не дурак выпить; Улиссу Рабастулю было с кем потягаться.

столе появилась в виде проигрыша шестая бутылка.

Вслед за этим зорко следивший за собой ла Виолетт предложил новое пари, уверяя, что повторить опыт Улисс будет уже не в состоянии. Поданы были свежие бутылки.

Физиономия звонаря все более и более воспламенялась, язык заплетался, но вместе с тем он с каждой минутой делался все более и более общительным и выбалтывал без передышки разные приходские сплетни, толки и подноготную местных ханжей-прихожанок.

Увидев, что он доведен до надлежащего градуса, ла Виолетт легко и незаметно навел его на разговор о Жозефе, об "Анжелюсе" и о Бонапарте, которого следовало кинуть в волны Дюранса. Но Улисс совершил уже чересчур усердное возлияние. Его язык беспомощно и вяло заплетался, и, одолеваемый сном, он бессильно мотал головой из стороны в сторону. Он был не в состоянии отвечать на вполне определенные и ясные вопросы, которыми засыпали его ла Виолетт и Сигэ. С его коснеющего языка срывались лишь какие-то бессвязные, отрывистые междометия вперемежку с икотой. Но в конце концов все-таки удалось разобрать даже и из его бессвязных фраз, что он должен будет звонить "Анжелюс", перевести трезвон на звон набата и что это должно будет служить сигналом, по которому решено было кинуть Бонапарта в Дюранс. Вслед за этим он окончательно пошатнулся на стуле, упал головой на стол и погрузился в крепчайший сон.

- Ну, теперь он не так-то скоро зазвонит свой "Анжелюс", - заметил ла Виолетт. - Скорее в путь! Этот Жозеф, по-видимому, - главарь шайки этих мазуриков. Он-то не дремлет... и даже - кто его знает? - быть может, он даже и выслеживает. Скорее, Сигэ! Но что ты делаешь?

- Я ищу ключи! - ответил он. - Случается, что пьяницы пробуждаются. Возможно, что и этот, проспавшись, отрезвится и успеет поднять тревогу. Ага, вот и ключи! - с триумфом воскликнул Сигэ, потрясая связкой ключей, вынутой из кармана передника спящего звонаря.

- Ну, а теперь бежим! - сказал ла Виолетт.

Уплатив по счету и наказав не будить их товарища, а дать ему выспаться всласть, ла Виолетт и Сигэ покинули гостиницу "Перекресток".

Когда они торопливо шли по улице, ведущей к церковной площади, Сигэ вдруг заметил колодец под навесом.

"Анжелюс" и отзвонили! - сказал он, бросая ключи на дно.