Фаворитка Наполеона.
Глава IX

IX

В большие, открытые настежь окна гостиницы "Королевский орел" на дороге в Инсбрук вливались волны смолистого, крепкого аромата ближнего леса; на веранду доносились аккорды рояля, сопровождавшие мелодичные звуки флейты, которые нарушали тишину чудного летнего вечера.

Обитатели гостиницы рассеялись по саду или сидели за партией фараона, пикета или виста в большом зале. Вся богатая гостиница дышала миром и тишиной дачного жилья.

В маленьком музыкальном зале, откуда неслись звуки рояля и флейты, были двое - мужчина и женщина.

Женщина, свежая и полная блондинка с голубыми глазами, выражавшими самую пылкую любовь, была красива, но несколько тяжелой, незначительной красотой. Иногда она прерывала аккорды, чтобы поднять голову и нежно, радостно улыбнуться склонившемуся к ней кавалеру.

Это был стройный, высокий мужчина с правильными чертами лица и корректными бакенбардами. Он был одет в оливковый сюртук с большими отворотами и пелериной, в узкие панталоны светло-серого сукна и высокие сапоги с кисточками, как носили в то время щеголеватые люди. Черная повязка, скрывавшая часть лица и кривой глаз, несколько портила впечатление от этого красивого господина.

Он прекрасно играл на флейте, слегка отбивая такт ногой, чтоб помочь музыкантше. Они разучивали мелодичный романс, и иногда флейтист показывал подруге особенно выразительный пассаж. Она с улыбкой повторяла его и продолжала свой аккомпанемент, шаловливо качая головой. Когда пьеса была окончена, она повернула табурет, посмотрела в лицо своему собеседнику и сказала:

- Адольф, ведь нехорошо, что мы взяли того ребенка.

Флейтист положил инструмент на рояль и сухо спросил:

- Вы так интересуетесь этим плодом супружеской измены?

- Нет, он противен мне, - быстро ответила женщина. - Я не могу простить его отцу... хотя для меня, собственно, тут не было измены.

- Нет, она была, - холодно сказал флейтист, - привязанность отца к этому мальчишке, длящаяся до сих пор, - оскорбление для вас. Правда, это прошлая измена, я знаю, но она все время повторяется и возобновляется привязанностью того, о ком вы против желания все время думаете, Мария!

- Опять эти упреки, Адольф! - с волнением сказала молодая женщина. - Ведь вы же знаете, что я ни о чем не сожалею, что я все забыла. Не хочу даже вспоминать этого человека, которого я не люблю и никогда не любила, который взял меня, как трудную, завидную добычу, тешившую его гордость больше, чем все остальные победы. Я люблю только вас, с вами я счастлива; я хочу жить и умереть около вас. Не заставляйте же меня вспоминать то, что я хочу забыть. Разве не счастливы мы здесь вдвоем, вдали от света, живя лишь для своей любви? Это уединение среди мирной, прекрасной природы чудесно. Вы напрасно привели ко мне этого ребенка и разбудили во мне воспоминания; я равнодушна к нему, он не вызывает во мне ни гнева, ни ревности. Вы напрасно допустили маркиза де Мобрейля вмешаться в дело; он - человек ненадежный, его дружба опасна.

- Зато его пылкую ненависть можно обратить в свою пользу. Ему не всегда удается исполнить то, за что он взялся, но он настойчив, и на него можно положиться.

Вошел слуга и почтительно доложил:

- Ужин подан! Ваши сиятельства, господин граф и графиня Гвасталла, вы изволите ужинать в зале или у себя в комнате?

- В зале, - сказал граф Гвасталла. - Нас здесь не знают, - обратился он к своей даме, - нас развлечет ужин посреди оживленной болтовни и шума.

Он подал руку подруге, и оба прошли в столовую, блистательно освещенную, убранную цветами, где собрались все обитатели гостиницы "Королевский орел", и сели за небольшой круглый стол, стоявший в углублении окна, вдали от нескромных взглядов и любопытных ушей.

Эта парочка записалась под именем графа и графини Гвасталла неделю тому назад в книге гостиницы и сообщила, что рассчитывает пробыть там с полмесяца. Скромные манеры этих двух путешественников возбудили мало любопытства. Видя, как этот господин в черной повязке и его молодая спутница оказывают друг другу самое нежное внимание, пожимают руки, гуляют под дубами аллей, пользуясь поворотами дорожек и тенью деревьев, чтобы поцеловаться или нежно обнять друг друга, их принимали за новобрачных. Впрочем, праздные и злые языки предполагали, что, может быть, эта пара и не была обвенчана. Делались предположения о бегстве, о похищении, просто о какой-нибудь интриге, для которой было нужно уединение тирольских лесов; эти толки оживляли послеобеденные разговоры. Двое слуг, сопровождавших путешественников, не опровергали такие предположения.

Несколько дней спустя после приезда предполагаемых "молодых" посетила какая-то мрачная фигура, похожая на военного, одетого в штатское платье. Из почтовой коляски вместе с этим человеком вышел мальчик лет шести-семи и был передан молодой чете. Потом незнакомец с грубыми манерами и суровым лицом снова сел в экипаж и отправился по дороге в Вену, оставив ребенка в гостинице. Общее любопытство возросло до последней степени. Очевидно, это не были "молодые", справлявшие медовый месяц в горах Тироля; значит, дело шло не о тайном убежище влюбленных, не о бегстве пылкой парочки, даже не о простой интриге богатых венцев, искавших в этом укромном уголке свободу и безопасность. Присутствие ребенка прекращало все толки. Господин, приехавший и уехавший в почтовой коляске, был, должно быть, какой-нибудь строгий наставник, какой-нибудь гувернер. Очевидно, родители, поселившись в гостинице "Королевский орел", захотели взять ребенка к себе. Это было так просто и так неинтересно! Наиболее любопытные должны были сознаться, что это - обыкновенное курортное событие. Хотя мать казалась молодой, но ее мужу на вид было лет сорок; мальчику было лет шесть. Значит, это были люди, женатые давно.

Все пересуды прекратились: граф и графиня Гвасталла могли, не стесняясь непрошенного любопытства или злых сплетен, продолжать восхитительные прогулки под деревьями, поездки в горы, где при каждой остановке они обменивались поцелуями, и свои музыкальные дуэты на флейте и рояле по вечерам, перед ужином. В неизвестности и полной безопасности они могли спокойно наслаждаться всей прелестью этого очаровательного горного уединения.

с тревогой в сердце и беспокойством во взоре. Они, казалось, вкушали все блаженство рая, но постоянно сознавали близкое присутствие ада, готового поглотить их. В каждом взгляде, которым они обменивались, как будто просвечивал страх, что они не успеют достаточно налюбоваться друг другом. Они дрожали при каждом расставании, а находясь, как казалось для всех, на высоте счастья, словно все время опасались за его хрупкость и непрочность.

Граф и графиня Гвасталла не обращали никакого внимания на посетителей гостиницы, евших, пивших и болтавших вокруг них и не замечавших их нежного обращения друг с другом. Не так было с мужчиной и женщиной, которые приехали в гостиницу в тот же день и теперь заняли места за столиком позади графской четы, так что могли все видеть и слышать. Эти новоприбывшие не спускали взора с графа и графини Гвасталла и напрягали слух, стараясь уловить малоинтересную болтовню, срывавшуюся с их уст, горевших желанием поцелуя. Иногда мужчина за столиком склонялся к своей спутнице и говорил ей несколько слов, не прекращая наблюдений. Говорили они по-французски.

Женщина была стройная блондинка, красота которой бросилась в глаза еще при ее входе в зал. Ее спутник был очень высокого роста. В длинном сюртуке, с жесткими усами и длинной бородкой, он тоже произвел некоторое впечатление на обитателей гостиницы "Королевский орел" Всех удивила и даже вызвала иронические усмешки его громадная палка, похожая на дубину, которую он прислонил к спинке стула, как будто и за столом не желая расставаться со своим орудием защиты, готовый схватить его при первой тревоге.

Граф и графиня Гвасталла не заметили появления этих новых лиц, но граф инстинктивно обернулся, почувствовав подозрительный, следящий за ним взгляд. В это время человек с палицей обратился к своей спутнице:

- Нет, графиня, о ребенке они еще ничего не говорили.

Однако он сразу замолк и сделал знак молчать подруге, заметив, что граф Гвасталла смотрит на них.

Последний невольно вздрогнул. Ему показалось, что он где-то видел этого молодца с большими усами и выдающимися челюстями костлявого лица. Он не уловил смысла произнесенных слов, но расслышал, что эти загадочные соседи говорят по-французски.

- Напрасно мы не велели подать ужин у себя, Мари, - сказал он вполголоса.

- Почему? Разве что-нибудь мешает нам здесь? Ведь вы сами сказали, что, проведя это время за столом, среди публики, мы почувствуем себя еще приятнее вместе. Вы знаете, я делаю только то, чего вы хотите. Не надо было звать меня сюда. Разве вы заметили что-нибудь опасное?

- Здесь есть французы, за соседним столом.

- Что ж, какое мне дело до французов? Я, слава Богу, больше не француженка и никогда не хотела бы стать ею вновь. Вы это хорошо знаете, злой! - сказала она с упреком.

Граф взял руку своей дамы и, поднеся ее к губам, сказал:

- Простите, Мари, но вы не знаете, сколько у нас врагов! Вам никогда не простят, что вы позволили себе искать счастья с таким простым солдатом, как я. Наше блаженство возбуждает зависть и ненависть. В этой блондинке и ее спутнике я чувствую опасных врагов. Поверьте мне, что нам лучше выйти из-за стола, а также отказаться от вечерней прогулки в лесу.

- Зачем это? Я готова уйти из-за стола, если вас беспокоит это соседство, но лесом, моим дорогим лесом, я не согласна пожертвовать.

- Это неосторожно! Я боюсь за вас, Мари! Во Франции много фанатиков, которые не прощают нас. Видя вас здесь со мною, они легко могут оскорбить вас, чтобы отомстить... вы знаете за кого... Инкогнито может быть открыто. Эти наши соседи смотрят на вас очень странно, почти враждебно. Должно быть, они узнали вас. Этого достаточно, чтобы принять предосторожности. Мари, послушайтесь меня! - нежно прибавил граф.

- Я слушаюсь вас всегда, но не сегодня вечером. Воздух так хорош, так душист горный ветерок! Смотрите, какая спокойная и светлая луна встает над лесом! Она точно манит идти гулять.

Графиня встала. Несколько успокоенный, но все еще недовольный, граф последовал за нею. Проходя мимо людей, возбуждавших его подозрения, он окинул их недоверчивым взглядом и пробормотал:

- Положительно я где-то видел этого верзилу, но где?

Через четверть часа граф и графиня, тесно прижавшись друг к другу, пошли по направлению к лесу. Графиня, прильнув к своему спутнику, смеялась над его тревогой.

- Мне никогда еще так, как сегодня, не хотелось блуждать под деревьями, - сказала она, - и я никогда не простила бы вам, если бы вы лишили меня этого вечера.

Двое путешественников, язык и манеры которых так смутили графа Гвасталла, также поторопились уйти из зала. Они последовали за первой парой до густых деревьев аллеи, пошли за нею до опушки леса, точно ожидая какой-нибудь случайности, благоприятных обстоятельств.

- Надо действовать, графиня; лес предоставляет в наше распоряжение на некоторое время ее величество Марию Луизу, императрицу Франции, и сообщника ее измены, того, для кого она бросила трон, ребенка и супруга. Этот Нейпперг теперь в нашей власти и сделает то, что мы от него потребуем... Мужайтесь, графиня! Австрийцы уже похитили наследника императора Наполеона, не надо оставлять у них заложником вашего ребенка, тоже сына нашего императора, род которого они так же жаждут истребить как и само воспоминание о нем. Как будто это возможно!..

- Я полагаюсь на вас, ла Виолетт, - сказала блондинка, графиня Валевская.

- Хорошо, предоставьте мне действовать, - согласился тот. - Сговоримся же хорошенько. Если вы увидите меня там, в конце аллеи, и при лунном свете разглядите, что я держу свою палку вверх, неподвижно, значит, наши дела плохи. Тогда вы возвращайтесь скорее обратно, в конюшню, где ждет нас заранее приготовленный экипаж, и быстро уезжайте в свое убежище в Инсбруке.

- А что будет с вами, ла Виолетт? Я не могу бросить вас здесь, подвергнуть опасностям из-за меня и сына.

- Не заботьтесь обо мне, графиня, я люблю опасные случайности, это волнует кровь, и я говорю себе: "Браво, малый, ты не такой трус, как бывал прежде! Еще немного - и ты будешь не хуже людей".

- Ла Виолетт, вы просто герой, я это знаю, да и император подтвердил мне это.

- Да, это со времени дела при Вене. Император был тогда в хорошем настроении, и я воспользовался им - вот и все.

- Император скоро убедится, что вы остались верным и преданным ему человеком, когда все его более знатные и блестящие товарищи покинули его. Теперь, ла Виолетт, вы моя единственная опора, защитник сына императора. Ваша жизнь драгоценна, будьте осторожны.

- Не беспокойтесь, я верю в свою звезду, - Ла Виолетт поднял свою дубинку и прибавил: - Вот в эту!

- Если вам удастся дело, где я найду вас? - спросила графиня.

- Я приду сюда, в эту аллею; вы увидите, как я буду вертеть свою палку. Тогда вы идите ко мне навстречу и я расскажу вам, как обстоит дело. Теперь же вам надо быть настороже, а я отправлюсь на разведку. Теперь, должно быть, пора: те, кого мы хотим окружить, должно быть, уже возвращаются... Надо отрезать им отступление.

Ла Виолетт пошел широкими шагами, сделав графине успокоительный жест. Он углубился в лес и скоро скрылся.

Одной, в темной аллее, примыкающей к лесу, графине Валевской стало страшно. Нервное возбуждение, придававшее ей силы, разом упало. Она опустилась на скамью и ждала с тревожно бьющимся сердцем, устремив взгляд в темноту леса.

В ее памяти проносились все события, приведшие ее из гостиницы "Ла Калад" в Провансе, сюда, в это лесистое тирольское местечко, и возбуждали в душе новые тревоги.

После похорон Сигэ графиня с Алисой в сопровождении Жана Соважа и ла Виолетта отправились в порт Фрежюс, где должен был сесть на корабль Наполеон.

Императору были предоставлены в распоряжение два судна: английский фрегат "Неукротимый" и французский бриг "Непостоянный". Наполеон мог выбирать. Он предпочел английский фрегат, где его встретили как государя. При встрече ему был отдан салют из двадцати одного пушечного выстрела и притом в виде исключения, после заката.

Наполеон чрезвычайно дорожил тем, чтобы с ним обращались как с государем при его первых шагах вне Франции. Он желал этих царских почестей не из пустого тщеславия: он уже довольно испытал их в жизни. Но после оскорблений, полученных им в Провансе, этот церемониал снова как бы возвращал ему его высокое звание. Он хотел доказать Франции и Европе, что он все еще монарх, хотя бы только острова Эльба, но монарх, признаваемый даже враждебной Англией. Значение, придаваемое им этим публичным почестям, было так велико, что, издав приказ не стрелять из пушек после заката солнца, он решил сесть на корабль только на другой день, чтобы не лишить себя салюта, установленного для государей. Иностранные комиссары расстались с Наполеоном во Фрежюсе, кроме английского, Нейла Кэмпбела, который должен был сопровождать его на остров Эльба.

Утром 29 апреля 1814 года "Неукротимый" распустил паруса.

Переезд был долгим. Второго мая, в семь часов утра, еще не видно было даже берега Корсики.

Император поднялся на мостик и приветствовал родную землю, которую ему предстояло увидеть еще раз издали, с борта судна, но ступить на которую ему было больше не суждено.

Графиня Валевская стояла на берегу порта Сен-Рафаэль при отъезде Наполеона... Она тихо плакала и, стараясь скрыть свое горе, шептала:

- Увижу ли я его еще раз?! Он позволил приехать к нему на остров Эльба. Когда мне сделать эту тяжелую, безнадежную попытку?

Алиса утешала ее как умела. Она сама сильно грустила, расставаясь с Анрио, сопровождавшим императора.

Мало-помалу английский фрегат стал казаться на горизонте не больше чайки с распростертыми крыльями, наполовину погрузившейся в воду.

Надо было подумать о возвращении в Париж. Алиса могла присоединиться к своему мужу только гораздо позже, графиня торопилась увидеть сына, поэтому отъезд прошел быстро.

До прибытия в Париж графиня хотела заехать в Торси, взять сына, оставшегося с женой Жана Соважа, который также был в восторге, что скоро увидит свое поле, свой домик, Огюстину и малютку Поля. Он рассчитывал обнять мать и своего ребенка, а затем немедленно отправиться в замок Комбо за Жаком - теперь за своим Жаком. Жан оплакивал смерть Сигэ, убитого вместо него, поклялся отмстить за него разбойникам-роялистам, но не мог заглушить в глубине души эгоистическое чувство радости быть отцом этого ребенка в глазах всех: своей жены, соседей, даже самого мальчика. Он мог теперь без угрызений совести любить, лелеять и воспитывать ребенка, который по закону принадлежал умершему и которого ему по своей привязанности и в силу привычки так трудно было уступить Сигэ.

Так как Алисе незачем было особенно спешить в Париж, то Валевская упросила ее ехать вместе в Торси.

Ла Виолетт, не хотевший оставить Алису, которую настоятельно поручила его попечениям герцогиня Лефевр, отправился с ними. Добрейший тамбурмажор не сразу решился сопровождать обеих дам. Генерал Бертран, чтобы отблагодарить его за помощь, принесенную им в Оргоне и Сен-Кана, предложил ему сопровождать императора на остров Эльба. Сначала обрадованный, ла Виолетт согласился, но потом раздумал. Удивленный генерал спросил у него причину отказа от такого почетного, завидного предложения. Ла Виолетт не знал, что ответить, но его вывел из затруднения сам император. Услышав их разговор, он со свойственной ему живостью спросил тамбурмажора:

- Как? Ты не хочешь ехать со мной на остров?

- Государь, - пробормотал ла Виолетт, - я думаю, что не останетесь же вы всегда на своем острове и что здесь должны оставаться друзья, чтобы встретить вас, когда вы вернетесь.

Наполеон задумался. Этот ответ верного служаки так согласовался с его тайными чувствами, что не огорчил его.

- Может быть, ты прав, Виолетт! Оставайся во Франции. Мне нужно, чтобы здесь не забывали меня. Ты заставляешь меня пожалеть французов, таких неблагодарных и забывчивых... Прощай, мой старый солдат!

Император быстро отвернулся, чтобы скрыть волнение или чтобы не показать, как упорно думал он о возможном возвращении, отправляясь на остров Эльба.

Ла Виолетт же думал, что, оставаясь во Франции, он будет гораздо полезнее императору, герцогине, Анрио, всем, кого он любил, чем разделяя изгнание Наполеона.

В особенности беспокоил его маркиз де Мобрейль. На дорогах Прованса тот не появлялся; значит, он коварно затевал какую-нибудь новую гнусность. Отказавшись убить императора, он, конечно, занялся другими преступными замыслами.

Ла Виолетт дал себе слово не покидать графиню и Алису, пока будет жив Мобрейль, всегда угрожавший им.

Тамбурмажор кипел гневом при мысли об убитом Сигэ и оскорбленном императоре, о трехцветном знамени, спрятанном как предмет позора, о белой кокарде, красовавшейся на шляпах убийц и изменников. Поверенная всех его печалей и радостей, желаний и мыслей - его любимая дубинка описывала в такие минуты яростные круги в воздухе, спугивая птиц и держа на почтительном расстоянии людей.

В Торси приехали вечером. Жан Соваж подбежал к двери своего дома, которая была заперта. Он постучал, несколько обеспокоенный. Его жена, открыла, вся в слезах.

- Ребенок здесь? - крикнул испуганный, дрожащий Жан.

- Оба ребенка здесь, - ответила Огюстина.

- Я знаю это.

- А! Так вот, мы возьмем маленького Жака из замка Комбо; ты будешь очень рада этому, не правда ли?

- Жакино здесь, - ответила Огюстина. - Герцогиня прислала его сюда с одним из своих слуг, который и сказал мне про смерть Сигэ. Ты не понял, когда я сказала тебе, что оба ребенка здесь.

- Я думал, что ты говоришь о нашем маленьком Поле и о ребенке графини, которая приехала со мной. Теперь опасность прошла и она может взять его обратно.

Огюстина сделала жест отчаяния и печально сказала:

- Ребенка здесь больше нет.

Жан Соваж был ошеломлен этими словами. В порыве гнева он поднял руку, чтобы ударить жену, и закричал:

- Несчастная, ты должна была беречь доверенного тебе ребенка больше, чем своего собственного! Говори, как это случилось? Что я скажу теперь графине, матери, радостно ждавшей свидания со своим сыном, когда она увидит только тебя, плачущую у его пустой кроватки? Ну, живо! Слышишь стук колес кареты по дороге? Я опередил графиню, чтобы поскорее обнять тебя. Говори, поторопись! Понимаешь ли ты, что мать потребует у тебя своего ребенка?

Опустившись на табурет, со вздохами и слезами Огюстина рассказала мужу, как у нее похитили дитя графини.

Однажды у ее дверей появился весь раззолоченный курьер. Он объяснил, что служит у герцога Данцигского прибыл из замка Комбо. Он привез с собой, по приказу герцогини, маленького мальчика Жака, сына Сигэ. Когда Огюстина, горячо обняв своего ребенка, стала расспрашивать курьера, почему ей привезли Жака, этот человек сказал ей о смерти Сигэ в Провансе. Герцогиня Лефевр сейчас же приказала, чтобы мальчик, по желанию отца живший в замке Комбо, был отдан матери. Герцогиня узнала от Алисы о приключениях императора в пути, о смерти Сигэ, о самопожертвовании Жана Соважа и его любви к ребенку, помещенному в замке Комбо. Чтобы вознаградить Соважа и сделать ему приятный сюрприз, Алиса попросила герцогиню отослать мальчика к нему. Герцогиня поторопилась отправить с верным человеком ребенка на ферму Торси. Счастливая тем, что она увидела своего малютку, Огюстина приняла курьера как можно лучше. Тот увидел дитя графини и спросил, откуда оно. Огюстина ответила ему уклончиво, но, оставшись один с детьми до своего отъезда, слуга из любопытства стал расспрашивать их; оба мальчугана с детской наивностью разболтали ему столько, что он понял, что на ферме Торси скрывается таинственный ребенок, по имени Александр-Наполеон, сын графини и какого-то важного лица. Вернувшись в замок Комбо, болтливый слуга рассказал в лакейской и конюшнях о том, что он видел и слышал в Торси. Как раз в это время в окрестностях замка бродил какой-то человек, довольно загадочного вида, который назвал себя слугам замка секретарем маркиза Мобрейля, по имени Дасси. Этот на все способный человек был нанят Мобрейлем помогать ему в темном деле; ему было поручено следить за замком Комбо.

Обманутый Алисой, Мобрейль отказался следовать за Наполеоном по дороге через Прованс. Крушение его плана, основанного на похищении ребенка графини, что дало бы ему возможность свободно приблизиться к Наполеону, заставило изменить свой первый проект. К тому же он был опасен даже в случае успеха; пожалуй, вместо награды можно было получить презрение и даже наказание. Ведь Бурбоны были бы, конечно, очень рады отделаться от Наполеона смелым ударом кинжала, но очень возможно, что они не постеснялись бы отказаться от того, кто нанес его.

Поэтому Мобрейль теперь устранился, но, не имея никакого состояния, не зная никакого ремесла и будучи очень мало расположен к честной деятельности, разработал другой план. Он изучил политическое положение дел, в особенности относительно всего того, что касалось непрочности положения наследника Наполеона.

Если император скончается, то, возможно, что его сын, Римский король, даст законным государям веские основания для беспокойства. Без сомнения, австрийский двор будет держать в прочной клетке царственную птичку и не выпустит ее из своих рук.

Но наследник императорского венца может стать добычей смерти так же, как и его отец. Весьма возможно, что великие политики обоих дворов примут свои меры, чтобы при помощи яда или других каких-либо преступных средств вскоре пресечь мужское потомство Наполеона. А в таком случае всякий наследник, даже и незаконный, побочный, является очень важным препятствием, даже опасностью. Если бы сын графини Валевской оказался в руках его, Мобрейля, то он с большой выгодой мог бы воспользоваться им в качестве заложника как по отношению к Бурбонам, так и к австрийскому двору.

Того, что Мобрейлю не удалось сделать в Провансе о ребенком, которого Алиса должна была передать ему, он рассчитывал добиться в Вене. В Шенбруннском дворце, который должен был стать тюрьмой Римскому королю, будет очень удобно свернуть шею наполеоновскому внебрачному сыну. В настоящее время все были озабочены тем, чтобы окончательно порвать узы, которые все еще связывали императрицу Марию Луизу с ее супругом. Существование этого плода преступной любви, способного стать соперником Римскому королю, заставило бы Марию Луизу окончательно порвать с Наполеоном.

Поэтому Мобрейль решил отправиться на поиски этого ребенка. Он предполагал, что его спрятали где-нибудь в Комбо, и через своего агента Дасси узнал, что в замке действительно был какой-то ребенок, которого внезапно увезли оттуда по приказанию герцогини Данцигской.

Вскоре Мобрейль узнал о возвращении слуги, который увез Жака, сына Сигэ и Огюстины. Этот лакей сейчас же рассказал Мобрейлю все, что заметил и узнал в Торси.

Мобрейль сразу приступил к делу. Он явился на ферму и категорически потребовал ребенка, заявив, что действует от имени и по поручению матери. Огюстина не осмелилась отказать. Мобрейль взял ребенка и исчез. Но куда увез он его? Вероятно, в Париж.

Жан Соваж объявил графине о похищении ее ребенка, прибавив, что предлагает ей свои услуги, чтобы броситься по следам Мобрейля и постараться отобрать у него похищенного им мальчика. Графиня разразилась бурными рыданиями, затем она стала умолять Соважа сейчас же броситься на поиски. Но куда, в какую сторону двинуться прежде всего? Огюстина не могла ничего сказать об этом.

Ла Виолетт, уныло опустив свою дубинку, старался разрешить эту задачу, но не мог. И он должен был признаться, что совершенно немыслимо наверняка определить дорогу, по которой скорее всего можно будет догнать похитителя.

секрет из местонахождения маркиза; он рассказал, что Мобрейль отправился в Тироль вместе с маленьким мальчиком, которого он, по его словам, собирался отвезти к его родителям в гостиницу "Королевский орел" около Инсбрука.

Такое точное указание давало возможность отыскать если не Мобрейля, то хоть ребенка. Поэтому графиня, решив тотчас же отправиться в путь, уговорила ла Виолетта сопровождать ее в путешествии, чтобы добром или силой отнять в этой тирольской гостинице похищенного ребенка.

Таким-то образом случилось, что двое путешественников, обеспокоивших Марию Луизу и Нейпперга, поселившись в гостинице "Королевский орел", оказались в аллее, которая вела в лесок.

Ла Виолетт оставил графиню одну, погруженной в мучительные воспоминания и спрашивающей себя, положит ли этот вечер конец ее беспокойству, ее волнению, ее лихорадочным скитаниям с места на место. Вот уже два месяца, как она, можно сказать, не жила. После всех перипетий путешествия в Провансаль ее ждало исчезновение ребенка. Это была какая-то цепь катастроф, способная свести с ума.

Поджидая ла Виолетта, она думала про себя, что если старый тамбурмажор, обещавший вернуть ей ее сына, обманется в своих надеждах, если и эта попытка не удастся ему, так что он окажется не в состоянии сдержать свое обещание, то для нее будет бесполезно далее страдать, бороться, надеяться. Жизнь обманула все ее обещания. Если она не найдет сына, которого Мобрейль отдал в руки Нейпперга, чтобы тот сделал из него оружие против Наполеона и средство предотвратить возобновление сношений Марии Луизы с ее супругом, то жизнь потеряет для нее всякую цену. И в эти ужасные полчаса ожидания графиня поклялась, что в этом случае она не останется в живых. Теперь вопрос жизни или смерти зависел от того сигнала, который ла Виолетт подаст ей своей палкой.

бледными лучами луны, показался высокий и тонкий силуэт старого ворчуна, палка которого, словно птица с гигантскими крыльями, описывала в лунном свете бурные фантастические кривые, Ла Виолетт торжествовал...

- Победа!.. Победа!.. - кричал он, в несколько больших прыжков подбегая к графине.

- Что сказали вам? Где мой сын? - поспешила спросить Валевская, снова воспрянув духом.

- Он в гостинице... вам отдадут его.

- Так поскорее бежим! - сказала графиня, хватая ла Виолетта за руку, с намерением увлечь его за собой.

- Что с вами, друг мой? Я причинила вам боль? - сказала графиня, изумленная этим болезненным криком. - С вами что-нибудь случилось? Как вы побледнели! Вы ранены?

- О, пустяки! Немножко! - с презрением сказал ла Виолетт. - Это маленькая любезность господина Нейпперга.

- Он стрелял в вас?

- Да. Он вспомнил о Вене, узнал меня. Когда я попросил его отодвинуться в сторону, сказав, что мне надо поговорить с ее величеством императрицей, то он вытащил пистолет и выстрелил в меня. Но я видел, что он достает оружие, а у меня была моя палка, так что наши силы были равны.

- О, времени было достаточно! Стоило только сделать шаг к нему навстречу, один удар палкой - и пистолет вывалился бы, а державшая его рука была бы парализована и не могла бы взяться за оружие. Но вы понимаете, что я не мог первый нанести ему удар!

- Почему? Раз Нейпперг хотел вас убить.

- Я не могу ударить барона Нейпперга в присутствии ее величества императрицы Марии Луизы, - твердо сказал ла Виолетт. - Поэтому я дал ему спокойно выстрелить в меня и только потом нанес ему удар - о, самый необходимый, только чтобы заставить его выронить второй пистолет, который он достал, чтобы еще раз выстрелить в меня. Барон попал мне в левую руку, но я все-таки мог маневрировать своей тростью. К тому же пуля просто скользнула по коже, а это - пустяки, уверяю вас! Ну, пойдемте за вашим ребенком!

По чрезвычайной деликатности ла Виолетт не решился ударить Нейпперга в присутствии Марии Луизы, которая в его глазах все еще оставалась императрицей, женой его императора. Но, выдержав выстрел Нейпперга и не моргнув и глазом под огнем, он потребовал, чтобы ему отдали ребенка графини. Он прибавил, что если императрица, к которой он относится с прежним неизменным уважением, не прикажет сейчас же отдать ему ребенка, то он подымет такой скандал, шум которого из гостиницы "Королевский орел" дойдет до Вены, до Парижа, до острова Эльба.

скандал, который поднимется из-за этого, привлечет всеобщее внимание к ее пребыванию в гостинице "Королевский орел", и ей придется пожинать печальные последствия открытия ее секрета, который никто не должен знать.

Весомость этих слов поразила Марию Луизу. Разумеется, присутствие Нейпперга она могла бы оправдать той любовью, с которой до сих пор Наполеон относился к графине Валевской и ее сыну; она могла бы ответить, что только отплатила мужу изменой за измену. Но Наполеон мог бы в этом случае возразить, что со времени его женитьбы на Марии Луизе среди всех опасностей и бедствий путешествия в Провансе они встретились просто как старые знакомые и что если он и заботился об этом ребенке, то потому, что это был в конце концов его сын, а следовательно он только исполнял свой нравственный долг, за что никто не мог бы обвинить его. Само собой разумеется, австрийский двор пожелал бы удержать этого ребенка в качестве своего рода заложника, но в данный момент они с Нейппергом проводили такие счастливые часы в своем тирольском уединении, какие, быть может, более никогда не повторятся. Это было самое важное для Марии Луизы; она отдала бы всех побочных сыновей Наполеона за возможность провести без помехи лишний часочек в обществе Нейпперга. Поэтому, несмотря на взбешенные и злые взгляды любовника, она ответила ла Виолетту:

- Можете взять ребенка. Через час я буду в гостинице и дам соответствующие распоряжения.

Ла Виолетт почтительно поклонился ей и поторопился поскорее принести добрую весь графине, счастливый, что рана позволяет ему вертеть палкой, движения которой, как известно, у него служили комментариями всех душевных движений, чувств и мыслей.

ла Виолеттом, разболелась; надо было перевязывать ее, а это заставило графиню Валевскую остаться в гостинице "Королевский орел" до следующего дня; лишь тогда она уехала вместе с ребенком и славным тамбурмажором.