Наследник великой Франции.
Часть первая. Секретарь Франц.
Глава V

V

Лонгвуд пустел: Киприани умер; Гурго уехал в Европу; Сантини был выслан ввиду его обострявшейся экзальтации, граничившей с безумием. Он только и твердил, что прострелит голову Хадсону Лоу. Графиня де Монтолон также пожелала вернуться во Францию, ссылаясь на расстроенное здоровье. Весьма вероятно, что и властный характер этой особы сделал невозможным ее дальнейшее пребывание при маленьком дворе на острове Святой Елены. Наконец, по приказу губернатора, был вынужден покинуть свою должность агента-поставщика Бэлкомб, великодушный англичанин, встретивший с особым радушием Наполеона по его прибытии в изгнание. Он пришел в слезах, со своими обеими дочерьми проститься с императором.

Расстроенный Наполеон, стараясь скрыть свою печаль по поводу этого отъезда, принялся шалить с Бетси Бэлкомб, как в то счастливое время, когда еще он был здоров, и, рассчитывая на кратковременность своей ссылки, он жил в Бриаре и играл в жмурки с маленькой проказницей.

Знаменитому изгнаннику угрожало почти полное одиночество. В то же время строгости английского губернатора становились все нестерпимее, оскорбления - беспрерывнее. Хадсон Лоу следил за успехами болезни своего пленника и как будто из утонченной жестокости ускорял ход недуга, поддерживая Наполеона в состоянии вечного раздражения и гнева. Смерть принцессы Шарлотты, которой предстояло сделаться королевой Англии и которая, благоволя к ниспровергнутому императору, обещала даже по достижении трона обращаться с ним как с государем, а не как с пленным авантюристом, - окончательно повергла изгнанника в глубокое уныние. Когда по вечерам на его жилище спускались густые тени, он погружался в зловещее уныние, уже чувствуя дыхание смерти. Когда ему снова предложили план побега, Наполеон отверг его еще решительнее прежнего.

Капитан Элфинстон с ла Виолеттом побывали в Пернамбуко, виделись с капитаном Лятапи, окруженным флибустьерами, которые рвались к отплытию на остров Святой Елены, мечтая в случае надобности сразиться с английским крейсером, чтобы вырвать даже вооруженной силой царственного пленника из рук его тюремщиков. Оба заговорщика вернулись на судне капитана Бэтлера обратно в Джеймстаун и имели тайное свидание с Бертраном. Переговоры, начатые с Гурго, возобновились. Флибустьеры были подготовлены, успех побега не оставлял сомнений. Бертран вторично изложил Наполеону задуманный план. В назначенный момент хорошо вооруженные два корсарских судна капитана Лятапи должны были очутиться поблизости острова с четырьмястами флибустьерами на каждом из них. Как Элфинстон и ла Виолетт объясняли раньше Гурго, под предлогом необходимости запастись пресной водой в маленькой бухте острова будут выгружены бочки. Наполеон запрется у себя в спальне, сказавшись больным, а потом потихоньку выйдет, и его проведут по тропинке к месту водоснабжения. Там он спрячется в пустую бочку и будет доставлен на борт одного из корсарских кораблей. В случае открытия его бегства капитан Лятапи распорядится так, чтобы корабль с беглецом ускользнул, тогда как другой задержит суда, высланные за ним в погоню. План был соблазнителен и весьма исполним; но Наполеон еще раз поблагодарил своих добровольных избавителей и отказался.

- Передайте этим великодушным гражданам, - ответил он Бертрану, - что я благодарю их за усердие, но их затея - чистое безумие. Я должен умереть на этом острове, или пусть Франция посылает сюда за мной. Я не могу скрыться отсюда как беглый. Я должен покинуть остров Святой Елены явно или по приказу английского правительства, вернувшегося к чувствам гуманности и справедливости, которые в былое время я оказывал ему, или по торжественному требованию Франции, которая снова пожелала бы поставить меня во главе своих войск и доверить мне правление. Передайте также этим людям, что их предложение доставить меня в Соединенные Штаты под защитой этих храбрых флибустьеров способно соблазнить всякого другого, кроме того, кто видел у своих ног всю Европу. Что мне делать в Соединенных Штатах? Там я буду скоро забыт. Ей-Богу, лучше оставаться на этой скале; она привлекает взоры всего света, короли со своих тронов смотрят на нее с тревогой. Будущее, пожалуй, отомстит за меня! Ах, если бы вместо Соединенных Штатов мне предложили надежный приют в Англии, может быть, я изменил бы свое решение! На английской земле, в виду берегов Франции, нельзя предвидеть все случайности, все шансы, которые могли бы представиться, но я должен остаться здесь, если вы не можете мне предложить или почетный приют в Англии, или... - Наполеон прохаживался большими шагами во время этой речи. Он вдруг посмотрел на портрет своего сына и сказал: - Мое мучение, Бертран, послужит венцом моему сыну! Передайте все это двум великодушным друзьям, рискующим жизнью, чтобы увезти меня отсюда. Я благодарю их и остаюсь при своем отказе!

Бертран вернулся к капитану Элфинстону с его товарищем и сообщил им твердое, окончательное решение императора. Заговорщики не стали настаивать, они удалились, удрученные, потому что посвятили этому предприятию свою жизнь, которая с этих пор показалась им бесцельной.

- Теперь нам здесь нечего больше делать, - сказал Элфинстон ла Виолетту. - Надо решиться на отплытие в Европу. Более продолжительное пребывание на этом острове, пожалуй, внушило бы подозрение губернатору. У меня же нет ни малейшей охоты познакомиться с понтонами - плавучими тюрьмами, где столько ваших соотечественников томилось в неволе.

По настоянию обоих товарищей капитан Бэтлер поднял якорь. На этот раз они окончательно возвращались в Англию, утратив всякую надежду поколебать решимость Наполеона. Дорогой Элфинстон и ла Виолетт несколько раз заговаривали на палубе с маленьким юнгой Нэдом, а на мелкие услуги с его стороны угощали его ромом или виски. Но этим ограничивались все их сношения с ребенком Люси, которого они не смогли угадать под скромной одеждой матроса в то время, как корабль "Воробей" скользил по лазурным гребням волн.

Между тем ежедневные притеснения Хадсона Лоу продолжались. Положение становилось все более и более невыносимым для Наполеона и его товарищей. Когда они уговаривали императора обратиться к Европе с мемуаром по этому поводу, он, сознавая бесполезность всяких жалоб, которые только радовали его врагов, но не обнаруживали их вражды, отвечал:

- Надо переносить эту муку и покорно подниматься на нашу Голгофу, господа! К несправедливости, к насилию Англия и государи, одобряющие ее недостойное обращение с нами, присоединяют обиду, медленные пытки. Если я был для них так вреден, почему не отделались они от меня? Нескольких пуль в сердце или в голову было бы достаточно для этого. В подобном преступлении обнаружилась бы хотя какая-нибудь энергия... Ах, мне известно, что ссылаются на то, будто я пользуюсь весьма достаточным содержанием на мой стол и вино. Если бы не вы с вашими женами, я не согласился бы получать здесь ничего, кроме пайка простого солдата. Каким образом европейские государи могут допускать в моем лице осквернение священного характера верховной власти? Разве они не видят, что убивают его своими руками на этом острове? Я входил победителем в их столицы; если бы я действовал в их духе, что было бы с ними? Все они называли меня своим братом, и я был им по выбору народов, по санкции победы, по характеру религии, по союзам их политики и крови... Неужели они думают, что здравый смысл народов не оценит их морали? Чего ожидают они от своих действий? Во всяком случае - заявите эти жалобы, господа! Пусть Европа узнает о них и возмутится. Но жаловаться мне - значит уронить свое достоинство и сан. Я приказываю или молчу.

Строгости Хадсона Лоу удвоились с той поры, как он был наведен на след заговора, имевшего целью побег Наполеона Им была захвачена и тщательно осмотрена шашечница, посланная Элфинстоном и содержавшая в себе план бегства. Однако последний был совсем неразборчив и не содержал в себе ни имен заговорщиков, ни способов доступа к острову Святой Елены. Таким образом губернатор ограничился тем, что усилил надзор и увеличил оскорбительные предосторожности.

Положение сделалось настолько невыносимым, что одно время приближенные Наполеона опасались, как бы он не прибег к самоубийству. Когда врач стал ободрять его, как будто стараясь предотвратить мысль о добровольной смерти, император с твердостью ответил ему, что человек более выказывает истинное мужество, перенося несчастья и преодолевая бедствия, чем избавляясь от жизни.

- Самоубийство - поступок, достойный разорившегося мота, игрока, спустившего все, - прибавил Наполеон, - и доказывает только недостаток энергии и терпения. Успокойтесь, доктор, я не посягну на свою жизнь. Но для меня было бы благодеянием, если бы британское правительство положило ей конец.

Мрачное желание императора не замедлило исполниться, хотя и косвенным путем. Последнее оскорбление со стороны Хадсона Лоу заключалось в том, что он отнял у него врача О'Мира, который пользовался большим доверием Наполеона. После того как О'Мира отказался играть роль шпиона, губернатору вздумалось навязать пленнику врача по своему выбору, некоего доктора Бакстера. Однако Наполеон отказался принять его. С той поры губернатор не получал уже бюллетеней о здоровье пленника.

Хотя Наполеон не согласился обратиться с новой жалобой к Европе, однако он позволил Бертрану и своим остальным товарищам послать письмо с изложением обид и просьб изгнанников генерал-адъютанту Томасу Риду. Оскорбленный донельзя тем, что у него отняли врача, которому он доверял, император сделал собственноручную приписку к этому посланию:

"Пусть сообщат принцу-регенту о поведении моего убийцы, чтобы он был примерно наказан. Если принц не сделает этого, то моя смерть ляжет пятном позора на английский царствующий дом".

Барон Штормер, комиссар австрийского правительства на острове Святой Елены, в донесении князю Меттерниху так оценил действия Хадсона Лоу:

"Чем более вникаешь в поведение губернатора, тем более недоумеваешь, как могли английские министры так ошибиться на его счет. Если требовался простой тюремщик, то его было можно найти; но английская нация ревниво оберегает свою репутацию великодушия и справедливости, приобретенную по праву в тысяче других случаев, и если она придает какую-либо цену суду истории, то ей нельзя было сделать худший выбор. В Англии множество людей честных, порядочных и неподкупных, но было бы мудрено найти в ней более бестактного, сумасбродного и отталкивающего, чем Лоу".

Этот отзыв одного из союзников Англии доказывает, что не одно французское пристрастие клеймит в этом губернаторе презренного тюремщика и обрекает его на осуждение потомков.

Между тем, когда стали обнаруживаться предосудительные поступки Хадсона Лоу в отношении его пленника, уже в общественном мнении происходила благоприятная реакция. Множество англичан протестовало, открыто изъявляя свое неодобрение.

Состояние здоровья Наполеона, получив огласку (Гурго, как и пассажиры корабля "Воробей", содействовали распространению истины на этот счет в Европе), привлекло некоторое сочувствие общества к знаменитому пленнику. Папа Пий VII написал союзным монархам, собравшимся на конгресс в Ахене, следующее послание:

"Наполеон очень несчастлив. Мы забыли его прегрешения. Церковь никогда не должна забывать оказанные им услуги. Знать, что этот злосчастный страдает, - уже мука для нас. Мы не желаем и не можем желать увеличения постигших его бед. Наоборот, мы от глубины сердца желаем, чтобы ему облегчили страдания и сделали жизнь более сносной".

Папа закончил это свое послание предложением союзникам дать Наполеону убежище в Риме, около его матери.

Со своей стороны, мать великого императора, Летиция, передала союзным государям через кардинала Феша следующее трогательное письмо:

состоянии и чтобы Ваши великодушие, положение и воспоминания о былых событиях не возбудили у Вас мысли об освобождении государя, который когда-то пользовался Вашими вниманием и интересом. Неужели же Вы дадите сгинуть в ссылке государю, который, доверившись в приливе великодушия своим врагам, отдался в их руки? Мой сын мог бы просить убежища у австрийского императора, своего тестя; он мог бы вручить свою судьбу в руки великодушного русского императора, бывшего когда-то его другом; он мог бы укрыться у прусского короля, который при виде несчастья императора вспомнил бы о прежнем союзе. Но неужели Англия должна была наказать его за то доверие, которое он выказал по отношению к ней?

Императора Наполеона больше нечего бояться, он слишком болен. Но если бы он и был здоров, если бы снова Провидение вложило в его руки все те средства, какими он когда-то располагал, он все-таки не пошел бы на гражданскую войну.

Ваши Величества! Я мать, и жизнь сына для меня дороже собственной жизни. Простите ради моей скорби ту смелость, с которой я обращаюсь к Вам. Во имя Всеблагого прикажите прекратить мучения моего сына, дайте ему свободу!"

Письмо заканчивалось следующей категорической просьбой: "Если монархи не сочтут возможным возвращение Наполеона в Европу, то пусть они по крайней мере разрешат его матери разделить плен с ним на острове Святой Елены".

На это письмо не последовало никакого ответа. Презрительным молчанием матери было отказано поселиться около умирающего сына...

во внимание также и Вами, Ваше Королевское Высочество", - так заканчивал он свое письмо, в котором просил как о милости того, что разрешается родственникам самых страшных злодеев и преступников - свидания с арестантом. Но принц-регент вместо резолюции написал на письме: "Не к чему!"

Тем временем Хадсон Лоу в своем домашнем кругу выказывал все большую и большую радость. Он приказал подавать ему особые бюллетени о ходе болезни императора; читал и перечитывал их со все возрастающим чувством удовлетворения, покачивая головой и радостно потирая руки. Вот что говорит один из бюллетеней:

"Вчера Бонапарт принял очень горячую ванну, что страшно ослабило его. Его ноги раздулись; в конечностях он ощущает сильный холод. Его пульс, делавший прежде 55 ударов, теперь еще замедлился. Циркуляция крови все замедляется, и следствием этого и явился отек ног".

Ненависть отличается своего рода ясновидением, В то время как близкие считали Наполеона только расхворавшимся, Хадсон Лоу не ошибался, предугадывая, что все кончено и что эта болезнь - предсмертная агония.

Утром 2 апреля 1821 года император почувствовал первый приступ обострения и понял, что агония уже началась. Он встал рано утром и отправился прогуляться в сад. Но вскоре Монтолон застал его сидящим на траве, причем Наполеон держался за грудь и сказал:

В тот же день поднялась сильная рвота.

Окружающие понимали всю опасность, грозившую великому человеку, и 17 марта Монтолон написал принцессе Боргезе:

"Он, видимо, тает с каждым днем; у него ужасная слабость, он не может без посторонней помощи даже пройтись по комнате. К болезни печени прибавилась какая-то другая, одинаково гибельная на этом острове. Его внутренности сильно поражены, желудок выбрасывает вон все, что получает. Император не может есть ни мяса, ни хлеба, ни овощей. Его питание поддерживается только бульоном и желе. Император рассчитывает на Вас, Ваше Высочество, что Вы оповестите влиятельных англичан о действительном состоянии его здоровья. Он умирает без врачебной помощи на этой ужасной скале. Его агония ужасна".

на острове Святой Елены, не знает о присутствии такового на острове, а потому не может переслать в Европу документ, способный обмануть общественное мнение и заставить его поверить, будто на острове держат в плену какого-то императора! Эта плоская ирония доставила много удовольствия самому Хадсону Лоу.

и полюбоваться его возмущением. Мало того: Лоу сделал вид, будто считает болезнь императора простой комедией, затеянной с целью усыпить бдительность британских властей и бежать. Поэтому он настаивал, чтобы Наполеона не теряли ни на минуту из вида.

Монтолон, желавший прежде всего не отягощать последних минут императора, подавил свое бешенство и предложил следующий способ контроля: он приоткрывал окно в тот момент, когда Наполеона переносили с кровати на кровать.

Тогда в окно показывалась бледная рожа Хадсона Лоу, и он, этот палач, впивался взглядом в императора, на челе которого уже явственно виднелась печать смерти. Губы англичанина складывались в отвратительную усмешку, и он уходил, высчитывая про себя, сколько часов еще может пройти до окончательной развязки страданий несчастного узника.