Наследник великой Франции.
Часть вторая. Узник Шенбрунна.
Глава III

III

Во время сражения у одной из баррикад около улицы Монторгелль, где перестрелка отличалась особенным оживлением, можно было видеть двух инсургентов, которые, помимо особенного жара, вносили в бой техническое знание и совершенно выдающуюся компетентность.

Эта баррикада находилась около угла улицы Мандар. Она, как мы уже говорили, была очень искусно построена Лартигом из карет, насыпанных землей и поваленных на бок, из всякого тряпья, матрасов, булыжника, каменных плит. Около нее шла канавка, из которой вынули весь камень, но зато насыпали туда битого стекла и железных обрезков, чтобы сделать ее совершенно непроходимой.

Внутри этой импровизированной крепости царила суровая дисциплина. Начальником ее был пожилой, воинственного вида мужчина, нацепивший на старый выцветший мундир империи командорский крест Почетного легиона. Его почтительно называли "генералом".

Это был генерал Анрио, постаревший, осунувшийся, ослабевший, но воодушевившийся, возбужденный, обретший прежние силы и энергию, преследуя двойную цель, для достижения которой требовалось три дня напряжения всех моральных и физических сил. Он только что отсидел несколько лет в заключения, но в каком заключении! Его обвинили в устройстве заговора, имевшего целью возвращение Наполеона с острова Святой Елены, и ему уже грозил военный суд, когда вдруг его сочли сошедшим с ума и заключили в Шарантонский дом для сумасшедших. Его друзья во главе с маршалом Лефевром вступились за него, доказывая, что Анрио в полном разуме и его несправедливо держать в доме для сумасшедших. Но полицейский префект ответил им:

- Если вы действительно расположены к генералу Анрио, то никогда не поднимайте этого вопроса. Если его признают нормальным и действовавшим в состоянии полного разумения, то его, правда, выпустят из Шарантона, где его сторожами являются только доктора, но выпустят для того, чтобы заключить в военную тюрьму и отдать под суд. Хотите вы, чтобы генерала Анрио расстреляли? - улыбаясь, добавил он. - Нет? Ну, в таком случае оставьте всякие хлопоты и ждите. Быть может, когда-нибудь и для него тоже пробьет час монаршей милости!

Час монаршей милости не торопился с наступлением, но во вторник 26 июля 1830 года, узнав, что делается в Париже, Анрио, которому, в сущности, жилось в Шарантоне далеко не так плохо, так как сторожами и надзирателями там служили старые императорские солдаты, с помощью привратника ушел из больницы. Он уже неоднократно совершал таким образом маленькие прогулки и на его отсутствие закрывали глаза. Он давал слово вернуться вечером, а слово генерала было священным. Ни разу не было случая, чтобы генерал Анрио не вернулся в назначенный срок. Но в этот вечер он не вернулся в лечебницу!

- Арестовали его или он попросту убежал? - пробормотал привратник, который одинаково дрожал как за свое место, так и за своего больного.

Регулярные отлучки генерала и без того частенько интересовали его. Он думал, что Анрио пользовался этими отлучками для того, чтобы навестить кого-нибудь из старых товарищей, поговорить с ними об императоре Наполеоне, его сыне и шансах на реставрацию Бонапартов. Раза два-три он даже выслеживал генерала, но не видел, чтобы тот говорил с кем-нибудь. Анрио обыкновенно останавливался около элегантного домика в квартале Мадлен и проводил там долгие часы, поджидая и выслеживая кого-то. Но по всем признакам это все-таки не было ни политическим, ни любовным свиданием, так как генерал ни разу не проник в дом. Однажды, когда около подъезда остановилась карета, глаза Анрио загорелись пламенной страстью, в которой читались скорее злоба и ненависть, чем любовь. Кто был в этой карете - служитель не видал, но он вообразил целую историю и, рассказывая ее в своем кругу, говорил, будто генерал Анрио влюблен в несвободную женщину, все старается повидать предмет своей страсти, но это никак не удается ему.

Таким образом отлучки генерала были самыми невинными, но в больницу во вторник вечером он все-таки не вернулся. Прошла среда - его все не было. Как ни дрожал служитель за свое место, но волей-неволей пришлось подать рапорт директору заведения о случившемся.

Отправляясь к директору, несчастный пробормотал:

- Этот рапорт повлечет за собой для меня увольнение, а следовательно - и голодную смерть. Куда я денусь в этом возрасте, на что я гожусь и кто возьмет меня на службу? Эх, генерал, генерал! Не следовало ему так поступать со мной! Ведь я всегда делал ему всяческие поблажки!

После некоторого колебания служитель постучался и вошел в кабинет.

- Это вы, Борно? - спросил директор, стоявший перед зеркалом и старательно изучавший свое лицо. - Что нового?

- Ничего особенного, господин директор. Есть тут одна новость, так она здесь в рапорте прописана. Вот. - И, дрожа всем телом, служитель протянул бумажку.

- Сегодня у меня нет времени читать рапорты, - ответил директор.

- Ну что же, так я приду завтра, - пробормотал тот, с радостью подумав, что, быть может, генерал Анрио все-таки явится: ведь не захочет же он подвести человека, не сделавшего ему ничего, кроме хорошего! Ведь, может быть, он просто заболел?

- И завтра у меня не будет времени тоже! - ответил директор, делая в воздухе веселый пируэт. - Ах, Борно, вы этого не понимаете! Вы, кажется, просто старый шуан, и вам нет никакого дела до того, что теперь происходит в Париже. Ведь Карла Десятого выставляют вон! - И он пробормотал:

Когда старик-король в безумии своем

Смеется над законом и народом...

Услыхав эти две строчки из последней песенки Беранже, Борно с удивлением поднял голову, всмотрелся в директора и тут только заметил кое-что, ускользнувшее от него вначале. Правда, на директоре все еще были чиновничий сюртук и бюрократические баки, но на голове красовалась каскетка с трехцветной кокардой, на сюртуке виднелась амуниция, в руках было ружье солдатского образца. Борно при виде этого не мог отделаться от изумления.

- Да, да, вот как обстоят дела, Борно! - продолжал директор. - Я ухожу от вас, так как сыт по горло госпиталем. Надеюсь, что все вы здесь пожалеете о моем уходе, но если сегодня меня не убьют, то я вернусь повидаться с вами после взятия Тюильри, потому что мы идем брать этот дворец. До свидания, Борно! - И, оставляя служителя в полном остолбенении, директор прошел мимо него церемониальным шагом и вышел из кабинета, насвистывая военный марш.

- Чем только это все кончится! - пробормотал служитель, возвращаясь к себе в каморку.

Генерал Анрио примкнул к инсургентам потому, что хотел отомстить Бурбонам, потому что любил свободу, потому что его сердце оставалось молодым. И его кровь с юношеской энергией забурлила в жилах, когда он увидел восставшей из праха старую трехцветную кокарду; он надеялся, что восстание примет значительный размах и вызовет неминуемое низвержение Карла X, чтобы заменить Бурбонов другим государем со звучным, милым, дорогим большинству французов именем Наполеона II.

Кроме того, Анрио хотел отомстить и за себя лично. Его предали, и теперь он знал, кто именно. Он долго рылся в памяти, перебирая всех, кто мог бы предать его, но простой случай открыл ему, кто известил полицию о составленном им заговоре, чтобы с помощью капитана Лятапи выкрасть Наполеона с острова Святой Елены и доставить его если не в Европу; сразу, то по крайней мере хоть в Америку, где можно было бы при благоприятном случае подумать и о продолжении дела.

карету и отвезли в какой-то приморский город, которого он не знал. Там его опять заперли в одиночную камеру и держали, как сообщил сторож, в распоряжении морского префекта.

Так прошли долгие месяцы; Анрио не только не имел ни малейшего соприкосновения с внешним миром, но оттуда к нему даже не доходило никаких известий, и он не знал, что происходит с его близкими.

И вот однажды к нему в камеру вошел тюремный смотритель и заявил, чтобы он приготовился к посещению тюремного инспектора, который объезжает тюрьмы и будет вскоре у них, чтобы проверить, достаточно ли хорошо в отношении питания и гигиены содержатся арестанты. Генерал Анрио спросил, не могут ли ему дать бумагу и перо, чтобы составить прошение на имя инспектора. Ему принесли желаемое и снова оставили одного.

Анрио подготовил длинный протест против своего ареста и требовал суда. В то же время он требовал от королевского правительства, чтобы ему дали очную ставку с доносчиком, дабы он, Анрио, мог уличить его в заведомой лжи и опровергнуть обвинения.

Инспектор был очень влиятельным и добросовестным чиновником, но ему надоели вечные, повторявшиеся почти в одних и тех же выражениях прошения и протесты политических арестантов, требовавших регулярного следствия и суда - двух вещей, которых именно и не желало правительство Бурбонов. Случаю было угодно, чтобы в прошлом генералу Анрио пришлось встречаться с инспектором, и последний сильно изумился, встретив его в камере морской префектуры. Они поговорили о прошлом, о своих прежних общих знакомых - к громадному удовольствию инспектора, который думал, что таким образом удастся избежать обычных протестов, требования суда и т. п.

Анрио очень часто встречал молодого чиновника у баронессы де Невиль, и потому его первой мыслью было узнать, как поживает эта дама. Ведь он так давно не видел ее; ведь так давно уже его доводило до полного отчаяния воспоминание о тех чарующих вечерах, которые он проводил вместе с хорошенькой женщиной. Он умирал от желания спросить у инспектора: "Ну, а баронесса Невиль? Что с ней? Как она поживает!" - но каждый раз этот вопрос замирал у него на устах.

Во время своего свидания под арестом Анрио привык никому не доверять и во всех видеть шпионов. Теперь и этот инспектор внушал ему некоторое беспокойство. Ведь прежде они так часто разговаривали с полной откровенностью! Уж не послужила ли причиной его ареста именно эта откровенность? Поэтому, когда, вспоминая прошлое, чиновник коснулся вечеров у баронессы Невиль, Анрио ни звуком не ответил на это, как если бы баронесса была ему совершенно незнакома.

- Ах, так вы все еще имеете зуб против этой миленькой баронессы? - весело продолжил чиновник в ответ на холодное молчание Анрио. - Конечно, я вполне понимаю это и очень извиняюсь, что вызвал в вашей душе это неприятное воспоминание.

Анрио был очень поражен этой странной фразой и произнес:

- Я надеюсь, что вы не хотите сказать мне этим что-нибудь обидное?

- Что вы, помилуйте! Ни как человек, ни как официальное лицо, я никогда не позволил бы себе оскорблять узника. Я очень извиняюсь, что назвал в вашем присутствии имя того человека, который послужил причиной постигшей вас участи.

Анрио побледнел, как смерть, все его тело задрожало, он провел платком по лбу, стирая ледяной пот, выступивший на висках; он боялся понять слова инспектора, несмотря на всю их трагическую ясность.

- Простите, - сказал он, видя, что инспектор собирается встать и уйти. - Бога ради, еще одно слово! Неужели ваши слова относятся к баронессе Невиль, у которой мы с вами так часто встречались?

- А к кому же другому могли они относиться? Послушайте, генерал, неужели вы еще сомневаетесь, по чьей милости попали на хлеба его величества?

- Да нет же, я ничего не знаю, а мне так хотелось бы знать это! Умоляю вас, скажите мне это!

- Я и так сказал вам более чем достаточно, генерал! Вы не поняли моих слов, но раз вы были так дружны с баронессой Невиль, то я не понимаю, как могли вы не знать, что она является самой ревностной и энергичной шпионкой полиции его величества!

- О, Боже мой! - простонал Анрио, хватаясь за грудь.

- Я понимаю, вы надеялись, - продолжал инспектор, - что в силу той дружбы, которая вас связывала, баронесса пощадит вас, забудет о своих обязанностях? Но ведь и ее дружба имела целью только выведать у вас секреты. И вы, и я, и все остальные, посещавшие ее салон, были для баронессы только объектом наблюдения, и стоило нам уйти, как она бросалась в свой кабинет, чтобы немедленно написать своей белой, хорошенькой ручкой точное донесение префекту полиции обо всем узнанном.

- Негодяйка! - пробормотал Анрио. - О, если бы мне удалось добраться до нее!

- И что же тогда? Полноте, бедный мой генерал! Эта змея вывернулась бы, убедила бы вас, что тут просто недоразумение, и вы были бы по-прежнему, если не больше еще, во власти ее чар. Подумайте хотя бы вот еще о чем: она пользуется таким влиянием в министерстве полиции, ее услуги настолько ценятся там, что стоило бы ей потребовать вашего освобождения, и вас немедленно выпустили бы, - тем более, что после смерти Наполеона значительная часть опасений отпадает. Но, как видите, эта милочка и думать не захотела об этом. Однако не беспокойтесь! Когда я вернусь в Париж, то увижу ее, расскажу ей, как вы страдаете в заключении, и уговорю ее похлопотать о вашем освобождении.

Стоит мне когда-нибудь выбраться отсюда. О, я отомщу за себя, поверьте мне!

- Бога ради, успокойтесь, генерал! Я в отчаянии, что заговорил с вами об этом. Если бы я только знал... Вы ничего более не хотите узнать от меня? Тогда разрешите мне откланяться вам и продолжать инспекцию далее! - с этими словами чиновник вежливо откланялся генералу и вышел, от души раскаиваясь, что выболтал арестанту то, что тому совершенно не следовало знать.

Впоследствии, когда в силу неизвестных ему причин генерала перевели в Шарантон, у Анрио была одна только мысль: наказать предавшую его женщину. Для этого надо было найти ее, застать врасплох и вырвать у нее признание в ее подлости. И ради этой мести он и бродил, как настоящий сумасшедший, вокруг дома баронессы, надеясь на случай, который поможет ему застать изменницу одну. Но этого случая ему не представлялось. Баронесса никогда не показывалась на улице одна, без сопровождения кого-нибудь из мужчин. С другой стороны, Анрио не мог попросить ее, чтобы она сама назначила ему свидание: теперь он уже не сомневался, что она постарается окончательно лишить его возможности когда-нибудь отомстить ей и единственным результатом будут только наказание и увольнение доброго служителя, разрешавшего ему отлучки из Шарантона.

Но при грохоте пушек, раздавшемся над Парижем, при шуме оружия и начале битв генерал сейчас же решил сразу осуществить две мечты своей старости: низвергнуть Бурбонов, восстановить трехцветное знамя вместе с династией Бонапартов и по мере возможности наказать баронессу, тайную шпионку полиции.

Полный этих надежд, он и явился на баррикаду улицы Мандар, где Лартиг и другие завсегдатаи кафе "Прогресс" немедленно поручили ему командовать ею.

его жена, сильно постаревшая, удалилась в свои поместья. Анрио знал, что ла Виолетт остался в Париже в качестве управляющего домом и всеми делами Екатерины Лефевр, и надеялся, что Лартиг разыщет его и приведет в кафе. Он очень рассчитывал, что ла Виолетт не откажется прийти, так как в записке сообщил ему, что он нужен для выполнения смелого предприятия.

Лартиг вернулся без ла Виолетта: последнего не было дома, так как он неизвестно куда девался. Анрио улыбнулся, не сомневаясь, какой причиной была вызвана эта прогулка ла Виолетта.

- Он из наших, - сказал он. - Ла Виолетт похож на хорошую кавалерийскую лошадь: стоит ему заслышать звук трубы, как он уже тут как тут. Наверное, он вертится там, где кипит бой! Только бы он получил мое письмо, а тогда он уже примчится!

Действительно, к вечеру около баррикады появился и ла Виолетт. Он был одет в штатское платье, но весь его вид говорил о воинственности его намерений. На черном сюртуке красовался орден, собственноручно прикрепленный когда-то к его груди императором Наполеоном.

Оба старых друга сердечно расцеловались. Анрио, словно помещик, показывающий свои хозяйственные строения посетителю, повел ла Виолетта по баррикаде, показывая все уголки этой импровизированной крепостицы. Проверив, находятся ли все защитники на своих местах, достаточно ли у них боевых патронов и оружия, Анрио увел своего приятеля в кафе "Прогресс", чтобы сообщить, в чем было то дело, из-за которого он вызывал его.

и что в городской ратуше уже было торжественно объявлено о низвержении короля. Все эти известия переполняли энергией храбрых защитников свободы и права и вносили деморализацию в ряды роялистских войск.

Анрио шепотом сообщил ла Виолетту о задуманном им проекте. Тот молчаливо слушал, изредка покачивая головой. Когда же генерал кончил, ожидая мнения ла Виолетта, последний не ответил ничего.

- Ты не одобряешь этого? - спросил Анрио.

- Не могу сказать это.

- Значит, одобряешь?

- Но ты все-таки должен прийти к какому-нибудь решению и высказаться либо за, либо против!

- Это очень трудно, очень трудно!

- Как, ты знаешь преступление и отказываешься покарать его?!

- Да ведь это - женщина, генерал! Вы только подумайте - женщина!

- Это ничего не значит. Чудовища женского рода не все равно, что чудовища мужского рода.

- Ты отказываешься? Ну, что же! Так я пойду один. Но окажи мне последнюю услугу, потому что завтра меня, наверное, убьют.

- Что вы хотите, генерал? Я готов повиноваться вам, но потребуйте от меня чего-нибудь не столь ужасного.

- В мое отсутствие здесь может произойти серьезная стычка с правительственными войсками, а ведь я отвечаю за людей, выбравших меня своим начальником. Поэтому уходя я должен поручить командование надежному человеку, и этим человеком я назначаю тебя.

- Раз я представлю тебя им - да. Ну, теперь пойдем!

Они вышли из кафе, и по приказанию генерала мальчишка-барабанщик дал сигнал к сбору. Сейчас же со всех концов сбежались мужественные защитники баррикады улицы Мандар.

Анрио в нескольких словах объявил им, что счел нужным произвести рекогносцировку за пределами квартала, чтобы узнать, как идут дела на отдаленных баррикадах и не пора ли двигаться вперед. В ответ на это раздалось недовольное ворчание, так как инсургенты не любили покидать свои кварталы; им казалось, что они будут в меньшей безопасности на чужих улицах, и они предпочитали умирать у порогов своих дверей. Генерал поспешил прибавить, что каждый, кто не желает следовать за ним, совершенно свободен в своих действиях. Если найдется кто-нибудь, кто выразит согласие сопровождать его, он с удовольствием возьмет его с собой, не найдется - все равно он отправится один.

- Я пойду с вами, генерал! - заявил Лартиг.

и я не могу доверить баррикаду лучшему человеку. Повинуйтесь гражданину ла Виолетту так же, как если бы это был сам я. А теперь, товарищи, отправляйтесь каждый на свой пост, и да здравствует свобода!

Инсургенты вернулись на укрепления, а ла Виолетт, пожав руку Анрио, сейчас же удалившемуся с Лартигом, отправился в уголок между двумя домами, откуда можно было наблюдать за всем, что делалось вне и внутри баррикады. Усевшись там и закурив трубку, он погрузился в глубокое раздумье, причем сквозь зубы у него вырывались отдельные фразы:

- Бедный Анрио! Недаром его заперли в Шарантоне. Да и есть с чего сойти с ума! Пропустят ли его сквозь баррикады? Ну, а если ему удастся сделать все это? Как мне быть? Ведь начальником баррикады стал теперь я. Так неужели позволить ему здесь заниматься сведением личных счетов?

Он задумался, его трубка гасла, он снова раскуривал ее.

Ночь окончательно воцарилась над Парижем, кидая странные тени на груды камней, дерева, матрасов, высившихся среди и вокруг него, и в безмолвии жуткой тишины изредка раздавался от баррикады к баррикаде окрик: