Наследник великой Франции.
Часть вторая. Узник Шенбрунна.
Глава XI

XI

Оставшись один, герцог Рейхштадтский с беспокойством спросил себя, почему Лизбет не явилась на свидание и что помешало ей прийти. В сомнениях влюбленных материальная невозможность увидаться с ними, принуждение, физическая преграда, а в особенности болезнь приходят на ум только напоследок. Из-за недоверчивости своего характера принц заподозрил Лизбет в равнодушии; вначале она, может быть, страдала от того, что он покинул ее поневоле, потом, с досады вообразив себя нелюбимой и зная теперь, кто он такой, она, вероятно, охладела к нему сама; пожалуй, даже ненависть сменила в ее сердце прежнюю любовь.

Открытие его звания, конечно, подействовало на Лизбет. Она мечтала о взаимности человека, равного ей по общественному положению. Узнав, что брак между ними невозможен и что рано или поздно она будет разлучена с любимым человеком по высочайшей воле или по требованиям его высокого сана и положения при дворе, или же, наконец, по причине его брака с какой-нибудь принцессой, молодая девушка отказалась от своих химерических надежд, отрезвилась от любви, которую питала только к скромному секретарю Францу и на которую внук императора не имел никаких прав.

- Верно, так оно и случилось, - заключил герцог. - Раздраженная моим молчанием, не зная причин, разлучивших нас, подвергаясь, пожалуй, гонениям матери, подозревая преднамеренный разрыв с моей стороны, Лизбет порвала с прошлым: она постаралась забыть меня, а когда я послал к ней Карла Линдера с просьбой прийти сюда, как прежде, обиженная девушка не удостоила меня даже ответом. Что-то она поделывает, что с нею? Надо же, однако, узнать?

Беспокойство, сомнение, сожаления мучили принца. Он испытывал новое, незнакомое и мучительное страдание. Никогда еще не случалось ему чувствовать такое расстройство во всем своем существе, такой нравственный разлад, которые угнетал его теперь. Совсем иные чувства питал он к придворным дамам, так легко поддававшимся ему. Чем более казались они готовыми уступить его ухаживанию, тем меньше они нравились ему. Когда после краткого увлечения наступал внезапный разрыв, это не вызывало у герцога ни боли, ни даже разочарования; он вскоре чувствовал себя избавленным от тяжелой обузы. Но здесь привязанность была совсем иной. Если невинная Лизбет любила в нем Франца, секретаря эрцгерцога, то он, со своей стороны, полюбил эту молодую девушку, не знавшую, что она любит принца и принадлежит сыну Наполеона. Ее бескорыстие завоевало сердце царственного юноши и приобрело его уважение. Чувства, которые он приписывал теперь Лизбет, избегавшей и, пожалуй, ненавидевшей его с тех пор, как ей стало известно, кто он, увеличивали горечь разлуки, тревогу неизвестности, отчаяние разрыва.

- Надо же, право, узнать, в чем дело, - сказал себе герцог, - мне необходимо повидаться с ней, потолковать; но как?

Он потихоньку спустился по маленькой лестнице, которая вела из комнаты Фридриха в сад гостиницы "Роза", и решил отправиться к матери Лизбет. Но тут же у него возникло сомнение: можно ли ему явиться без провожатых в тот дом в предместье Асперн, не лучше ли взять кого-нибудь с собой? Или же всего благоразумнее собрать все интересовавшие его сведения через постороннее лицо? Тут ему вспомнился малый, которого он уже посылал со своим письмом, и, увидав как раз Карла Линдера, бродившего вокруг гостиницы, он позвал его.

- Ты добросовестно исполнил вчера мое поручение? - спросил он.

- Да, ваше высочество, я отдал одному из привратников во дворце записку к лектрисе фон Лангздорф. Швейцар, очевидно, знающий эту особу, взял письмо и сказал, что передаст его лакею из тех комнат, где должна была находиться фрейлейн фон Лангздорф.

- Хорошо, - сказал герцог, - теперь ты отправишься со мной, если хочешь, и пойдешь, куда я пошлю тебя.

- С удовольствием, ваше высочество!

И повеселевший Карл Линдер последовал за герцогом, которого не покидало мрачное раздумье. Сопровождая его, добрый малый подумал: "На этот раз мое дело в шляпе. Я получу место сторожа в Шенбрунне!"

Таким образом они добрались вдвоем до Асперна, и герцог указал своему спутнику дом вдовы фон Лангздорф, причем сказал ему:

- Ступай в этот дом и спроси у дамы, которая откроет тебе дверь, вон там в верхнем этаже, как поживает ее дочь.

- От чьего имени? - осведомился Карл.

- Скажи, что ты послан хозяином гостиницы Мюллером, у которого эта дама часто бывала со своей дочерью.

Карл тотчас пошел и скрылся в указанном доме, но вскоре вышел оттуда с расстроенным лицом.

- Ваше высочество, - сказал он, - я видел ту даму, к которой вы послали меня. Она в большом горе. Дочь при ней и опасно больна.

Герцог поднес руку к сердцу. Жестокая боль вызвала внезапное удушье, так что он едва устоял на ногах. Карл Линдер подхватил его и поддержал.

- Не прикажете ли позвать экипаж и отвезти вас во дворец, ваше высочество? - с тревогой спросил он.

- Нет, нет! Я хочу остаться! Ступай, любезный! Мне лучше, гораздо лучше. А главное, ни слова о нашей прогулке и о твоем посещении! Я сумею вознаградить тебя.

Сказав это, герцог вошел в дом.

Карл проводил его глазами, но не удалился и сказал себе при этом: "А бедняга принц что-то плох. Лучше я подожду его здесь. Может быть, когда он выйдет, то будет рад найти меня тут. Скромная, но твердая рука, вроде моей, часто может пригодиться и эрцгерцогу, если тот болен".

- Ах, ваше высочество, - воскликнула она, - вас уже не ожидали больше здесь увидеть! Однако моя бедная дочь часто звала вас в бреду лихорадки!

- Что с нею? Что случилось с фрейлейн Лизбет?

- Она заболела почти три месяца тому назад, ваше высочество! Странная болезнь: упадок сил, слабость, обмороки. Мы долго думали, что это скоро пройдет, но больная окончательно обессилела, и уже несколько недель не встает с постели, обливаясь холодным потом по ночам, а днем горя в лихорадочном жару.

- Ах, бедное дитя! - пробормотал герцог. - Могу ли я видеть ее?

- Да, конечно. Войдите, пожалуйста. Она заснула ненадолго, но когда проснется, то будет очень счастлива увидеть вас, ваше высочество. Может быть, ваше присутствие немного ободрит ее и принесет ей надежду.

С этими словами госпожа фон Лангздорф повела принца в комнату, где на постели лежала молодая девушка. Ее сон был беспокоен, дыхание тяжело; обильный пот выступал крупными каплями на лбу, щеки покрывала страшная бледность, а бесцветные губы лепетали, казалось, что-то бессвязное... Герцог наклонился над нею и явственно разобрал несколько слов, произнесенных больной прерывистым шепотом, в лихорадочном забытьи:

- Он не придет! Он забыл меня! Я умру и не увижу его!

Вдруг руки Лизбет свело судорогой, она вся задрожала, потом успокоилась, и ею овладело глубокое изнеможение...

Принц долго не спускал взора с любимой девушки. Он сознавал свое бессилие восстановить ее здоровье и возле этого смертного одра как будто уже почувствовал ледяное дыхание смерти, предвещавшее скорую гибель ему самому. Лизбет полуоткрыла наконец глаза; она узнала Франца, своего Франца и, стараясь приподняться, промолвила с улыбкой на бледных губах:

- Вот и вы наконец! Я так долго поджидала вас, мой друг!

- Дорогая Лизбет, - ответил юноша, - я в отчаянии, что нашел вас больной; но если вы так долго не видали меня, то причиной тому - болезнь, уложившая меня в постель и продержавшая много времени взаперти. Но теперь мне лучше; сегодня я смог вырваться тайком из дворца и пришел уверить вас, что не переменился к вам, что я нетерпеливо жду вашего выздоровления, чтобы снова начать наш прежний образ жизни, возобновить наши долгие прогулки, наши интересные разговоры. Не так ли, милая Лизбет?

Молодая девушка снова улыбнулась, но, покачав головой, ответила:

- Благодарю, Франц, благодарю, что вы пришли!.. Или скорее не так! - продолжала она с какою-то боязнью, причем легкий румянец окрасил ее щеки. - Благодарю вас, ваше высочество! Однако простите меня! Я сильно усомнилась в вас и потеряла надежду когда-нибудь увидеться с вами. Теперь я могу умереть счастливой.

- Не говорите о смерти, дорогая Лизбет, прошу вас! Вы будете жить! Вы молоды, и жизнь готовит вам еще долгие и счастливые дни!

- Нет, нет, я чувствую, что не видать мне больше деревьев, под тенью которых мы прогуливались вместе, не слыхать больше от вас того, что вы когда-то говорили мне, Франц, и чего я не забыла, что останется моим утешением до конца моей жизни и укрепит меня при расставании с нею.

- Полноте, Лизбет, образумьтесь! - воскликнул герцог, притворяясь спокойным. - Вам двадцать лет, вы чувствуете в себе силу, энергию. Эта болезнь пройдет, скоро наступит выздоровление, а там и полное исцеление. Вы сделаетесь счастливой, как прежде, уверяю вас!

- Не обманывайтесь, мой друг! Я хорошо знаю, что для меня все кончено, и, знаете, с вашим приходом сюда я чувствую себя лучше и в то же время хуже. Мне кажется, что мои силы воскресли и я сейчас встану, но вместе с тем я замечаю, как все во мне как-то замирает. Глаза невольно смыкаются, а вот тут... тут... - она поднесла руку к груди, - я совершенно ясно ощущаю какое-то замедление, остановку, наступающую во всем моем существе. Постойте... вот, вот! Я не чувствую больше ничего! Я счастлива... прощайте...

И, внезапно откинувшись на подушку, Лизбет умерла. Смерть сразила ее улыбающейся. Испуганный герцог, сжимая ее руку, наклонился над нею, поцеловал ее, а потом, видя, что молодая девушка лежит неподвижно и что из ее груди к устам поднимается подобие глухого рыдания, последний вздох, он упал на колени у кровати. Тут он долго плакал, закрыв лицо руками. Опомнившись наконец от своего оцепенения и встав с колен, он сказал госпоже Лангздорф:

- Я убит горем, еле жив сам, почти похож на бедную Лизбет, голоса которой мы не услышим более! Ах, это зрелище ужасно, и это самый горький час в моей жизни! Как возможно, что юные существа, любящие и кроткие, как Лизбет, похищаются смертью, неумолимой и жестокой? Ах, сударыня, наше обоюдное горе одинаково, но я не знаю, что делать, на что решиться! Мне надо спешить обратно во дворец. Я не имею права даже оплакивать на свободе ту, которую любил! Мои собственные силы также на исходе. Я не могу отдать себе отчет в своих ощущениях, но мне кажется, что смерть ждет и меня. Лизбет призывает меня! Лизбет, моя Лизбет, я готов присоединиться к тебе... Я иду! Почему не подождала ты меня, чтобы нам умереть с тобою вдвоем?

Пошатываясь, спотыкаясь, герцог скорее упал, чем сел в кресло, стоявшее поодаль от кровати. Испуганная госпожа Лангздорф хотела позвать соседей; но молодой человек с усилием взял ее руку и сказал:

- Ради Бога, молчите! Никто не должен знать, что я приходил сюда. Мне пора домой. Вернувшись во дворец, я распоряжусь, чтобы Лизбет устроили приличные похороны. Потрудитесь уведомить письмом придворного церемониймейстера. Тогда роковая весть как будто случайно дойдет до меня, и я приму уже свои меры. Итак, не падайте духом и прощайте!

- Но, ваше высочество, не могу ли я попросить кого-нибудь проводить вас, не выдавая вашего имени?

ее причину. Предоставьте мне еще несколько минут свободы, чтобы я мог отдаться своему горю!

Принц медленно, с трудом, спустился с лестницы, останавливаясь время от времени, чтобы откашляться, и прижимая руку к груди, где бурно и неровно билось его сердце. На улице он, к своему облегчению, нашел Карла Линдера, взял его под руку и кое-как добрался до Шенбрунна. Придя к себе в комнату, больной пожаловался на сильный озноб; зубы у него стучали, капли пота катились по вискам. Немедленно вызванный доктор предписал энергичное лечение. Но принцем овладело нечто вроде бреда, и люди, ухаживавшие за ним, слышали, как он произносил странные речи, где названия мест для прогулок перемешивались с женским именем. Герцог обвинял доктора в том, что тот поит его жгучими лекарствами, он пытался встать и, обычно крайне кроткий с прислугой, сердился на лакеев, отталкивая с гневом все склянки, подносимые ему. Несчастный юноша бросил даже в лицо остолбеневшему врачу такое странное обвинение:

- Все вы хотите отравить меня!

Болезнь на этот раз тянулась долго. Пришлось объявить при дворе об опасном состоянии принца. Был поднят вопрос о его поездке в Италию, но после тщательного осмотра всякий переезд признали невозможным. Больной таял с каждым днем; было очевидно, что он протянет недолго.

О безнадежном положении сына дали знать Марии Луизе в Парму. Она тотчас выехала оттуда и прибыла в Вену в торжественную и трагическую минуту. Принцы императорского дома должны принимать предсмертное причащение в присутствии всего двора, И вот, когда эрцгерцогиня Пармская вступила во дворец в сопровождении французского дворянина, обладавшего любезными манерами и улыбавшегося во все стороны, некоего господина де Бомбеля, преемника Нейпперга, которого шепотом называли уже морганатическим супругом Марии Луизы, она увидала архиепископа Михеля Вагнера в полном облачении перед постелью еле живого принца, со Святыми Дарами в руках. Весь двор выстроился, как на парад, в спальне умирающего и в примыкавших к ней апартаментах. По окончании священного обряда эрцгерцогиня наклонилась к сыну, поцеловала его и спросила, лучше ли ему после причастия.

- Да, да, матушка, - ответил он еще твердым голосом. - Но когда же наступит конец моему тягостному существованию?

После того, как будто утомленный усилием над собой, герцог опять опустился на подушки, не сказав больше ни слова. Мать осталась при нем.

Около полуночи он внезапно приподнялся на постели с возгласом:

- Я умираю! Умираю!

- Сын мой, сын мой, успокойся, ложись!

- Нет, нет, матушка! - возразил герцог. - Я хочу видеть Лизбет! Где Лизбет?

Мария Луиза бросилась к нему и старалась поцеловать его.

Однако в этот момент умирающий воскликнул:

Архиепископ Вагнер поспешно вернулся, когда его уведомили, что наступают последние минуты принца. Он хотел преподать ему последнее благословение, но смерть опередила его; герцог Рейхштадтский уже не мог ничего слышать. Было восемь минут шестого 22 июля 1832 года.

Болезнь, а может быть и отрава (потому что выпитое принцем снадобье еврея Мельхиседека не подвергали химическому анализу и история может занести на свои страницы лишь подозрения в возможности отравления с помощью какого-нибудь темного агента) совершили таким образом свое страшное дело к вящей славе Священного союза и к успокоению взволнованной деятельностью Наполеона Европы. Европейские монархи избавились от своего кошмара, а в Шенбруннском дворце закончились муки отца и ребенка. Династия Наполеонов была погребена в двух могилах. За гробом, уравнивающим все состояния, Лизбет и Франц соединились. 

* * *

Перед смертью, во время долгих недель агонии, герцог Рейхштадтский призвал к себе однажды Мюллера и его дочь Эльзу. Он сообщил им, что по его просьбе управляющий дворцом ввиду открывшихся вакансий принял на службу троих новых сторожей - Карла Линдера, Альберта Вейса и Фридриха Блума. Получив одновременно должность, которую Мюллер ставил непременным условием своего согласия на брак с его дочерью, трое соперников очутились в одинаковом положении. Фридрих Блум и Карл Линдер оказывали герцогу услуги. Альберта Вейса ему настоятельно рекомендовала графиня Наполеона Камерата, умоляя своего кузена простить ее чудачество и переодевание в память его великого отца. Не желая отдать никому из них предпочтения, герцог предоставил выбор жениха самой Эльзе. Она поблагодарила его и сказала, что не спешит с замужеством, а потому намерена отложить свое окончательное решение до следующей весны.

По приказу канцлера Меттерниха полиция произвела обыск в лавке старьевщика Мельхиседека. Агенты явились туда, чтобы арестовать некую Рахиль, проживавшую у старого еврея, которая в действительности была Лидией д'Орво, вдовой итальянского маркиза Люперкати. Однако полицейские нашли торговца мертвым в его лавочке, вероятно отравленным, а маркиза Люперкати скрылась.

министрами, которые посылали ему поздравления и субсидии, хотя лорд Басерт как будто не имел никаких служебных дел с британским правительством.

Андрэ вернулся во Францию с ла Виолеттом и, отыскав Анни, спросил ее, помнит ли она, простая маленькая лондонская цветочница, его прежние клятвы. Ответ последовал такой, что несколько недель спустя Анни и Андрэ соединились узами супружества. Люси Элфинстон, весьма счастливая, забыла отчасти свои огорчения при виде радости сына и счастья Анни. 

* * *

Прах несчастного герцога Рейхштадтского был с большой пышностью предан земле в склепе церкви капуцинов в Вене, усыпальнице австрийского императорского дома. Через несколько дней после погребальной церемонии какой-то приезжий молодой человек, по-видимому иностранец, задумчиво остановился перед решеткою. Он долго смотрел на могилу того, кто в результате отцовского отречения от престола царствовал лишь фиктивно, под именем Наполеона II, принадлежавшем скорее легенде, чем истории. Иностранец вышел из церкви капуцинов, видимо взволнованный. Монах, сопровождавший его при посещении могилы сына Наполеона, слышал, как он бормотал вместо молитвы:

- Кузен, теперь ко мне переходит слава носить твое имя и восстановить трон, на который тебе было не суждено взойти. Я подниму бремя, ускользнувшее от тебя вместе с жизнью. Кузен, на этой могиле клянусь показать себя достойным того жребия, который делает меня твоим преемником и наследником!

и как будто наблюдавшего за приезжим. Капуцин спросил его, известно ли ему имя этого молодого человека, который бормотал какие-то неясные слова в часовне перед могилой его высочества усопшего герцога Рейхштадтского.

- А вы знаете его имя?

- Как же! Это Луи Наполеон. 

* * *

Царствование "короля-гражданина", как звали все Луи Филиппа, представляло собой полное господство буржуазии. Девизом царствования было знаменитое "обогащайтесь". Сам Луи Филипп соответствовал идеалу короля буржуазии и отличался безусловно личной честностью; но власть плутократических интересов привела к тому, что никогда до тех пор продажность и развращенность высших сфер не обнаруживались с такой ясностью, как в это царствование. На жизнь короля было совершено множество покушений. Наконец министерство Гизо, бывшее эпохой полного застоя, подготовило февральскую революцию. 24 февраля 1848 года была провозглашена республика. Луи Филипп бежал в Англию, где и умер в Виндзоре в 1850 году. После смерти герцога Рейхштадтского роль представителя наполеоновских идей и притязаний перешла к племяннику великого императора Людовику Наполеону (1808-1873), третьему сыну голландского короля Людовика Бонапарта и королевы Гортензии. Когда престол Луи Филиппа стал колебаться, взоры бонапартистов невольно устремились к нему. И он уже в царствование Луи Филиппа сделал две попытки (в 1836 году и в 1840 году) захватить власть. Наконец, после падения Луи Филиппа, он снова явился во Францию, был избран депутатом учредительного собрания, затем был избран президентом республики и наконец в 1851 году провозгласил себя императором.