| Автор: | Лермина Ж., год: 1876 |
| Категории: | Роман, Приключения |
2
ТЮРЕМЩИК
Тюрьмы были переполнены, поэтому приговоренного заперли, для большей безопасности, в Большую Башню, стоящую при входе в гавань.
Секретарь суда зачитал приговор. Казнь была назначена на следующий день, в семь часов утра, на эспланаде Арсенала.
После исполнения этой формальности дверь камеры затворилась, и Жак остался один.
Внутри было совершенно темно, снаружи доносились шаги часовых и их голоса, шум моря смешивался с глухим воем ветра и треском корабельных мачт.
Жак стоял неподвижно, опершись о стену, и думал... Печальные думы!
Итак, все было кончено. Едва начатая жизнь вдруг прерывалась. Полный жизни и энергии человек через несколько часов должен был превратиться в труп... А между тем, если бы кто-нибудь могвзглянуть влицо осужденному, то увидел бы, чтонаего лице мелькает улыбка... Его пристально устремленные во мрак глаза, казалось, видели перед собой нечто...
Жак знал, что он погиб, и в то же время сомневался... Будто какое-то кабалистическое заклинание, с его губ сорвалось имя:.
-- Мария! Мария!
На башне раздался бой часов.
Десять... Оставалось еще девять часов жизни.
В эту минуту Жак услышал снаружи шум шагов, приближавшихся к его двери. В замке зазвенел ключ, затем тяжелая дверь со скрипом отворилась.
Безумная надежда промелькнула в голове Жака. Но через мгновение она сменилась разочарованием.
Это был тюремщик. Капюшон плаща скрывал его голову так, что видны были только одни глаза и густая длинная борода.
В руках у вошедшего был фонарь.
-- Что вам от меня надо? - отрывисто спросил Жак. - Неужели меня не могут ни на минуту оставить в покое?
Тюремщик, не отвечая ни слова, запер дверь, затем, подойдя к Жаку, откинул с головы капюшон.
-- Узнаете ли вы меня, маркиз?-- спросил он. Жак внимательно поглядел на него.
-- Пьер Ламалу! - вскричал он.
-- Да, Пьер Ламалу, - сказал тюремщик, - Ламалу, знавший вас крошечным ребенком, и теперь в отчаянии...
Что делать! - перебил его Жак. - Это война, я побежден и плачу за это... Я исполнил только свой долг, как другие будут исполнять его после меня...
--Да, да, я знаю, - сказал тюремщик, печально качая головой; - Они говорят, Что вы бунтовщик и что нужно дать пример... Но я знаю, что вы добры и могли желать только добра.
-- Друг мой, - отвечал Жак, - сочувствие такого честного человека, как ты, будет моим лучшим и последним утешением.
-- Погодите, - сказал Ламалу.
Он подошел к двери и прислушался. Снаружи все было тихо. Тогда он снова подошел к Жаку.
-- Видите ли, - сказал он, - я взялся за скверное ремесло, но у меня жена, дети... двое детей... надо как-то жить... Я часто упрекал себя, что взял это место, но теперь я счастлив, что бедность принудила меня к этому...
-- Что ты хочешь сказать?
-- Вы говорили, господин Жак, что сказанные мною несколько слов будут вашим последнимчугешением... Я не думаю этого, потому что принес вам. другое...;
-- Я не понимаю тебя...
Ламалу распахнул плащ и вынул из-за пояса тщательно сложенную бумагу.
-- Письмо! - вскричал Жак.
-- Да, письмо.
-- Кто тебе дал его?
-- Одна дама, должно быть, молодая, хотя я и не видел ее лица, так как оно было скрыто густой вуалью. Бедняжка, она долго колебалась. Я видел, что она хочет что-то сказать мне, и шепнул ей: "Я знаю маркизаде Котбеля более двадцати лет". Это внушило ей доверие... Тогда я прибавил: "Если вы хотите, чтобы я сказал ему что-нибудь от вашего имени..." -. "Нет, - перебила она. - передайте вот это письмо..." О! Я сейчас же взял его, и вот оно. Теперь читайте,не теряя времени, потому что, если нас застанут...
-- Ну же, господин Жак, торопитесь!
-- Ты прав, - сказал Жак. - Перед судьями я был храбрее. Он разорвал конверт.
Ламалу поднял фонарь.
Но едва молодой человек бросил взгляд на письмо, как побледнел и вскрикнул.
Боже мой! Боже! Это ужасно!
-- Что случилось, господин Жак? Как! Разве я дурно сделал, что взял на себя это поручение?
Вот что в нем заключалось:
"Мой друг, мой брат, я умираю от горя и отчаяния. Вы осуждены! Наш отец так безжалостен! Слезы душат меня, я едва в состоянии писать, а между тем я должна сказать Вам... Боже мой! В такую минуту! Жак, та, которую Вы любите, та, которая отдалась Вам, Мария... Мария стала матерью! Мучения этих ужасных дней ускорили развязку... Она явилась ко мне вне себя от ужаса и горя... я спрятала ее в хижине в Оллиульских ущельях... и вчера вечером она произвела на свет мальчика... Что делать?... Должна ли она объявить об узах, соединяющих вас с нею?... Она хочет это сделать, и мне кажется, что никакая человеческая сила не в состоянии удержать ее... а между тем это будет ее погибелью... Наш отец прогонит и проклянет ее... его мщение распространится даже на маленькое невинное создание, только что увидевшее свет... Жак, в этот торжественный час Вы один можете решить участь моей бедной сестры... Напишите ей Вашу волю! О! Вас, Вас одного она послушается... Требуйте, чтобы она спасла себя... Скажите нам, кому должны мы поручить наше сокровище... О! Как мы будем любить его! Бедный сирота, у него, по крайней мере, будет две матери... Я плачу... Я не могу писать... Все, чего не может выразить перо, Вы сами все поймете... Жак, я прошу одного слова... спасите Марию... избавьте ее от отчаяния! Я не хочу, чтобы она погубила себя, я не хочу, чтобы она умерла... Ответьте, ради Бога ответьте..."
Но Жак знал достаточно.
Широко раскрыв глаза, как безумный, он машинально мял в руке письмо, каждое слово которого разрывало ему сердце.
Ламалу не смел более заговорить. Он угадывал, что не в состоянии ничем помочь такому отчаянию. Слезы подступали ему к горлу, и он почти задыхался.
Вдруг Жак выпрямился и положил руки на плечи тюремщику, пристально глядя ему в лицо.
Друг мой! - сказал он.-- Во имя моего отца, во имя всех, кто тебе дорог, я должен выйти отсюда...
Ламалу в изумлении отступил. Ему казалось, что он ослышался. Разинув рот, он молча глядел на Жака. Очевидно, он не понял...
-- Пьер, - продолжал Жак дрожащим голосом, - умоляю тебя, выслушай меня! Видишь ли, смерть ничего не значит... но на эту ночь я должен быть свободен.
К Ламалу, наконец, возвратился дар речи.
-- Ах! Господин маркиз, вы отлично знаете, что это невозможно... это безумие... Свободу! О! Вы не можете этого желать... не просите у меня этого...
Пьер, - продолжал Жак, - сколько надо времени, чтобы дойти отсюда до Оллиульских ущелий?
-- Для хорошего ходока полтора часа.
-- И столько же на обратный путь. Это составит три часа. Теперь еще нет одиннадцати. Позволь мне выйти отсюда - и даю тебе слово, что к четырем часам я возвращусь...
-- Послушайте, господин Жак, я не понимаю вас. То, что вы просите, так безумно! Это... это невозможно!... Полноте! Успокойтесь! Будьте благоразумны...
-- Пьер, мне нужно уйти...
Просите у меня мою жизнь... я отдам вам ее... но это... это невозможно...
-- Пьер, шесть лет тому назад в море упал человек... была сильная буря... этот человек казался погибшим... пытаться спасти его было бы безумием... этот человек был... Пьер, это был твой отец!... Я бросился в воду и спас его!... Или ты забыл это, Пьер?
-- Нет! Нет!
Пьер, моя мать провожала к венцу твою жену!
-- Это правда...
Пьер, ты качал меня на руках... как я, в свою очередь, качал твоего первого ребенка.
-- Да.
-- Ну! Во имя всех этих воспоминаний, во имя твоего отца и твоего ребенка, улыбавшегося мне в колыбели, дай мне эти пять часов свободы!
Ламалу шатался. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Он оперся о стену, чтобы не упасть.
-- Пьер, видишь... я становлюсь перед тобой на колени, я умоляю тебя... Пьер!
-- Вы требуете моей жизни! - сказал Ламалу. - Ну, что же, берите ее!
-- Наконец-то! - вскричал, вскакивая, Жак.
-- Но как выйти отсюда?
-- Разве ты не можешь отворить мне двери?
Но ведь вы не успеете сделать двух шагов, как вас схватят часовые... Вам не пройти в ворота!
-- Боже! Все пропало! - простонал Жак, ломая руки.
-- Нет! Погодите!
Камера, в которой был заключен Жак, освещалась небольшим окном, выходившим в гавань и заделанным железной решеткой.
-- Вы хороший пловец, - сказал Пьер. - Я знаю это, так как вы спасли моего отца. Вы броситесь в воду... Единственная опасность: шум вашего падения будет услышан, но я не думаю, чтобы это случилось...
-- Оставьте, - сказал Ламалу, к которому вместе с решимостью возвратилось его хладнокровие.
Он схватился обеими руками за решетку, уперся коленями в подоконник, мускулы его страшно напряглись - и тяжелая решетка в одно мгновение оказалась на полу.
-- Теперь ступайте, - сказал Пьер.
Пьер, - сказал он, - ты поступил благородно и великодушно. Благодарю тебя! В четыре часа я буду у подножия башни.
-- К чему? - сказал Пьер, пожимая плечами. - Вы свободны, пользуйтесь же вашей свободой.
-- А ты?
-- О! Я... обо мне не стоит говорить... Если я не сразу согласился, то это оттого, что у меня жена и дети...
-- Беги вместе со мной!
О! Это невозможно!... Я не могу оставить Тулон... Моя жена тоже. Мы здесь жили, здесь и умрем.
-- Если я не возвращусь, ты погиб!
-- Ба! - возразил Пьер с печальной улыбкой. - Меня только переместят туда!
"Туда" - это значило - на каторгу.
Жак вздрогнул и схватил Пьера за руку.
Я вернусь в четыре часа! - сказал он.
-- Как! Вы хотите...
-- Я хочу сдержать данное тебе обещание... Ты веришь моему слову?
-- Но это было бы безумием!
-- Исполнение своего долга никогда не может быть безумием.
Ба! Идите... Там видно будет...
Говоря это, Ламалу думал про себя: "Попав на свободу, станет он думать о старом Ламалу!"
Эта мысль так ясно читалась на его лице, что Жак был восхищен этим возвышенным самоотвержением.
Он обнял Пьера и поцеловал.
-- В четыре часа...-- повторил он.
Спустя мгновение до него донесся слабый всплеск.
Жак был в воде.
Ламалу стал прислушиваться. Ничто более не нарушало тишины.
-- Ну вот я и очутился в славном положении!...-- прошептал он.