О Трагедии

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Лессинг Г. Э., год: 1816
Категория:Критическая статья
Связанные авторы:Сокольский Г. В. (Переводчик текста)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: О Трагедии (старая орфография)


О Трагедии

(Сокращ. из Лессинга (*).)

(*) Лессинг был преобразователем Немецкого театра. Весьма полезно знать мысли сего знаменитого Писателя. Пер.

Искренно благодарю тебя за краткое извлечение из Разсуждения твоего о Трагедии; оно весьма понравилось мне со многих сторон, между прочим и по тому что дает мне повод объявить свое мнение. Размысли, друг мой, внимательнее обо всем, что я сказать намерен; ибо легко могло статься, что я сам всего не обдумал.

Очень может быть, что сему положению Трагедия должна исправлять нравы, обязаны мы некоторыми, хотя и не громкими, но хорошо обдуманными произведениями, ето очень может быть, говорю, хотя таковое замечание твое кажется более остроумным, нежели по моему мнению справедливым. Однакож я утверждаю, что никакое положение не может столь много способствовать произведению лучших трагедий, как сие: Трагедия должна возбуждать страсти.

Признаем на минуту и то и другое положение справедливыми; тогда можно будет достаточные показать причины, по чему одно положение должно иметь невыгодные, a другое лучшия последствия. Первое не по тому имеет дурные последствия, что будто бы оно ложно; нет, но по тому что оно гораздо отдаленнее последняго. Первое представляет одну цель, a последнее средства. Ежели я имею средства, то конечно имею и цель; но не льзя сказать на обороте. И так ты должен иметь сильнейшия на то причины, по чему отступаешь от Аристотеля, и мне желательно, чтобы ты изъяснил их.

Прежде всего посмотрим, какие страсти возбуждает Трагедия. Пускай действующия лица могут предаваться всем возможным страстям, приличным важности содержания; но все ли сии страсти возбуждаются в то же время и в зрителе? Радуется ли он? влюбляется ли? дышет ли гневом, мщением? Не спрашиваю, заставляет ли стихотворец своего зрителя одобрять сии страсти в представляемых на сцене лицах; не хочу знать, заставляет ли он зрителя самого чувствовать сии страсти, я не только одного, но и многих зрителей?

Одним словом, я не нахожу никакой другой страсти, возбуждаемой Трагедиею, кроме сострадания. Ты скажешь: a ужас, a удивление?.. Но по моему мнению ужас и удивление не суть страсти. Здесь возсядьте на судебные кресла свои, любезные друзья мои, Николаи и Мендельзон! выслушайте меня и будьте моими судьями.

Ужас в Трагедии есть не что иное как внезапное потрясение нашего сострадания, - будет ли известен предмет оного, или не будет. На пример, вдруг выходит жрец с сими словами: Едип! ты убийца Лаия! Я ужасаюсь внезапно, увидев добродетельного Едипа несчастливым; мое сострадание тотчас возбуждается. Другой пример: является привидение, - я ужасаюсь; мысль, что сие привидение могло явишься только для чьего-нибудь несчастия, темное представление в уме моем несчастия сего, хотя я не знаю, на кого падет оно, -- исторгают мое сожаление, которое называется ужасом. - Обратимся к удивлению. Оно в трагедии, скажу кратко, есть смягченное сострадание. Герой несчастлив; но он столь вознесен превыше своих злополучий, оне сам толико гордится ими, что ужас начинает ослабевать в душе моей, я могу более завидовать сему несчастливцу, нежели сожалеть обе нем.

И так видим здесь три степени: ужас, сожаление, удивление; лестница же называется состраданием; ужас и удивление суть не что иное, как первые впечатления, a начало и конец принадлежат состраданию. - Стихотворец посредством ужаса предваряет сострадание, a посредством удивления смягчает. Путь в состраданию бывает утомительным для зрителя, если первый ужас не возбуждает тотчас его внимательности; и равным образом сострадание не приносит никакой пользы, когда не может облегчаемо быть удивлением. И так, если по справедливости все искусство трагического стихотворца состоит в верном возбуждении и продолжении одного сострадания; но я утверждаю в сем случае, что назначение Трагедии есть точно следующее: она должна распространят нашу сострадательность. Долг её не только что научать нас быть сострадательными к тому или другому несчастному, - но еще и делать чувствительными до того, чтобы несчастный во всякое время и во всяком виде нас трогал и поражал. В етом, друг мой, ссылаюсь я на такое положение, которое может тебе достаточно доказать наш Мендельзоне, если бы ты против собственного сердца твоего захотел в нем усумниться. Самый сострадательный человек есть самый добрый, она делает одна для другого.

Таким же образом думаю я о Комедии. Она должна помогать нам удобно замечать все роды смешного. Кто к етому способен, тот и в поведении своем будет избегать смешного, a чрез то будет становиться благоразумнее и благонравнее. - Я столько углублен в теперешния замечания свои, что при первом драматическом сочинении готов приложить пространное разсуждение о сострадании и смехе; здесь постарался бы сравнить то и другое между собою, и показать, что слезы наши равно происходят от смешения печали с радостию, как и смех от подобного же смешения приятности с неприятностию, и показал бы, как можно превращать смех в слезы, - если с одной стороны удовольствие может возрастать до радости, а с другой неудовольствие до горести. --

Трагедия должна сколько возможно более возбуждать сострадания: следовательно все лица, представляемые несчастными, должны иметь добрые свойства, а главное лицо должно быть всех несчастнее; достоинство и несчастие должны находиться в непрерывной связи между собою. Герои или главное лицо не должно спокойно и равнодушно взирать на свои собственные добродетели. Конец Трагедии отдается на благоусмотрение стихотворца, - захочет ли он увенчать добродетель успехом, или представить ее более занимательною в печальной развязке; желаю только, чтобы главные лица в ходе действия

цель Трагедии составляет сострадание; то надобно, чтобы оно смягчалось как можно реже: стихотворец не должен слишком много и долго предоставлять своего героя одному только удивлению, - и Катон, как стоик, для меня есть невыгодное трагическое лицо. Герой, достойный удивления, служит предметом для Епопеи, а достойный сострадания предметом для Трагедии. Есть ли хотя одно место у Гомера, Виргилия, Тасса, или Клопштока, где бы герой возбуждал сострадание? И находили ль хотя в одной древней трагедии героя, который бы исторгал более удивления, нежели сострадания.

Перев. Г. Сокольский.

"Вестник Европы", No 5, 1816