Семейство Доддов за границей.
Часть первая.
Письмо IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Семейство Доддов за границей. Часть первая. Письмо IV. (старая орфография)

ПИСЬМО IV. 

Джемс Додд к Роберту Дулэну, Е. В. (*), в Trinity College, в Дублин.

(*) Е. В. "его высокоблагородие" - так мы переводим Esq. (Esquire) - титул, который дается лицам, непринадлежащим к Nobility, высшему или "титулованному" дворянству.

(*) Боб уменьшительное от Роберт.

Вот мы доехали до Брюсселя и поживаем здесь не так, как жили встарину в Додсборо! У нас отличная квартира в Bellevue, прекрасной гостиннице; у нас превосходнейший стол, и, что на мой вкус еще лучше, как-раз под-боком обязательнейший жид-ростовщик, снабжающий "достойных доверия особ умеренными суммами с обезпечением распискою" - поприще, на котором я ужь оказал некоторые успехи, к значительному улучшению бренной стороны моей личности. Портные - артисты своего дела, и наряжают человека с ног до головы; у них ты находишь все: перчатки, сапоги, шляпу; ничто не забыто. Куафёры тоже несравненны. Сначала думал я, что нет средств сообщить моим космам привлекательность; но, к приятному изумлению моему, открылось, что могу гордиться своею chevelure, и обрадован широким зачатком усов, пока еще слабо-обрисовывающихся темноватою полосою на верхней губе моей.

Одеждою пренебрегать глупо: в темнозеленом отличном пальто я стал не тем человеком, каким был, месяц назад, в бумазейной охотничьей жакетке: разница такая же, как между пернатым орлом и вылинявшим индюком. Между одеждою и характером неразрывная связь; редкая вещь так сильно действует на человеческую натуру, как покрой фрака. Яснейший свидетель этому для меня - чувство, с которым теперь я вхожу в общество: так ли я входил несколько недель назад? Тогда во мне была смесь стыдливости и чванства, робости и презрения, теперь во мне развязная уверенность, что я человек "приличный", что мой фрак, галстух, жилет, шляпа могут выдержать самый строгий разбор; что еслиб нашелся наглец, который осмелился бы разсматривать меня в лорнет, то я расквитаюсь тем же, с насмешливою улыбкою в придачу. Кстати, манера смотреть невыразимо-гордо - первый урок, получаемый за границею. Все, с кем вы встречаетесь по выходе на берег: полицейские и таможенные служители, трактирщик, лакеи, конторщики - все проникнуты великолепным презрением ко всему и ко всем. Сначала приходишь от этого в замешательство; но потом, приучившись расплачиваться тем же, чувствуешь себя совершенно в своей тарелке. Могу льстить себя уверенностью, что я теперь ужь отлично выучился этим штукам; хотя нельзя не признаться, Боб, что воспитание мое идет не без задержек. Целое утро я должен быть с отцом или матушкою: осматриваем город и достопримечательности; то отъискиваем рубенсовскую картину, то занимаемся на рынке исследованиями о цене рыбы, птицы, овощей, приторговываясь к вещам, которых не хотим покупать. Этим упражнением занимается матушка; то лазим по лестницам осматривать квартиры, которые не думаем нанимать; все затем, чтоб "все знать", как говорит матушка. И действительно, любознательность её вознаграждается: не без некоторых неприятностей, как свидетельствует случаи, бывший с нами во вторник. Странствуя по Ватерлооскому Бульвару, мы увидели хорошенький домик с билетиком на дверях: "отдается в наймы". Матушка и Мери Анна, по обыкновению, велели кучеру остановиться. Мы вошли, спросили хозяина, и перед нами явился маленький, краснощокий человечек в огромном парике, с живыми, бойкими глазами. "Можно посмотреть ваш дом? Он отдается с мебелью?" - "Да". - "Есть конюшни?" - "Просторная конюшня на четыре лошади". И мы потащились по лестнице, потом по комнатам, то бродя в темных корридорах, то натыкаясь на запертые двери, несколько раз возвращаясь в каждую комнату; мы заглядывали во все углы, везде нюхали, нет ли сырости, дыму или запаху. Пока мы осматривали комнаты, хозяин осматривал нас, и вероятно дошел до невыгодных заключений, потому-что вдруг перебил наши совещания дружеским замечанием: "Нет, нет, миледи, вам эта квартира неводится; нет, неводится". Матушка остановилась, не договорив слова; Мери Анна также смотрела на него удивленными глазами, а он продолжал: "мы только теряем время, леди; и ваше время и мое пропадет напрасно: дом не по вас". - "Мне кажется напротив, дом именно по нас" возразила матушка, обидевшись: но хозяин был непоколебим и выпроводил нас из комнат, с лестницы, с крыльца, не столь учтиво, сколь поспешно. Мне было смешно; но гнев матушки "препятствовал внешнему проявлению моего приятного расположения духа", как выражаются французы; потому я только менялся взглядами с Мери Анною, пока матушка осыпала разными прилагательными "каналью, грубияна хозяина". Вечером это приключение было подробно обсуждено в длинной беседе, но поутру мы ужь почти забыли о нем, как вдруг, вообрази себе, наш злодей прислал свою карточку с прибавлением, что приехал видеться с папа. Матушка хотела выйдти к нему сама, но папа не согласился и пошел в залу, где его дожидался мосьё Шерри (имя нашего вчерашняго гонителя).

Через пять минут мы были испуганы страшным шумом и криком в зале; выбежав туда, я успел увидеть, как мсьё Шерри летит с лестницы, а батюшка стоит на пороге, медленно опуская правую ногу - аттитюда, неоспоримо-говорившая, что употреблено так-называемое в наших законах "нападение сзади", vis а tergo. Гнев старика несколько минут не позволял обращаться к нему с вопросами; наконец causa belli объяснилась: несчастный Шерри приезжал извиниться в странном поступке с нами - и чем же извинялся? тем, что "ошибся, приняв мистрисс и мисс Додд за женщин двусмысленного положения в обществе" - ошибка, которой нельзя поправить, признаваясь в ней; по-крайней-мере так думал отец, прибегая к нецеремонному ответу на его объяснения.

"личную обиду", нанесенную Шерри. Только благодаря заступничеству английского посланника, батюшку оставили свободным на честное слово, с обязательством явиться в понедельник в суд исправительной полиции. Если мы здесь поживем еще, то, вероятно, приобретем обширные познания в бельгийских законах, и приобретем наилучшим, по уверению преподавателей, путем - практическим. Если батюшка вздумает защищаться, то, с помощью здешних адвокатов, дело протянется до весны и, быть-может, нас не выпустят из Брюсселя раньше нескольких месяцев; при пособии моего услужливого друга, Лазаря Зимрока, время это пройдет для меня не без пользы и удовольствия.

"Надобно заниматься французским языком, осматривать галереи, изучать произведения искусства" - согласен, милый Боб; но где взять времени на это? - вот вопрос. Матушка и сестры поглощают у меня все утро; мне очень-редко удается отделаться от них раньше пяти часов, и у меня едва остается минута, чтоб до обеда заглянуть в клуб и разок-другой сразиться в экарте. Игра недурная: иногда за один раз идет семьдесят, сто наполеондоров. И что за игроки! молодцы, которые держат карты минут десять, изучая ваше лицо, уловляя каждую черту его, каждое движение, читая вас, будто раскрытую книгу. Какой бы спокойный, довольный вид ни принимали вы, чтоб скрыть "дурную сдачу" - не поможет: они улыбаются вашим ребяческим усилиям и говорят вам "проиграли", прежде, нежели вы скинули хоть одну карту. Ученые много толкуют о гении, таланте, знании человеческого сердца и тому подобном, спрашиваю тебя, как ты назовешь искусство этих господ? Разве это не гений, не глубочайшее знание человека?

Боб, что у меня только кабриолет, который нанимаю у своего приятеля Лазаря за двенадцать фунтов в месяц. Они жестоко смеются над тем, что у меня "экипаж во вкусе рококо"; но я отделываюсь от насмешек, говоря, что на следующей неделе ожидаю из Лондона своих лошадей с экипажами. Лазарь обещал достать мне ходсоновский малибран и пару серых в яблоках, если я заплачу за них, что будут стоить, векселем с уплатою через три месяца. Штиклер, другой поставщик необходимых вещей, требовал, чтоб на векселе подписался отец; даже, негодяй, хотел рассказать все старику. Заткнуть ему рот обошлось мне в десять фунтов.

Из театра отправляемся ужинать к Dubos; и ты себе не можешь вообразить, Боб, что за ужин у него! Помню, какие ужины считали мы с тобою встарину верхом гастрономии - помню и стыжусь помнить! Обыкновенно приглашаем с собою артистов и артисток: они чрезвычайно-приятны в компании. Скажу тебе, что здесь есть m-lle Léonine, танцовщица, милейшее существо в мире. Говорят, что она по секрету повенчана с графом Мерленсом, но не хочет оставлять сцены, пока не соберет мильйона - франков, или фунгов - не припомню хорошенько.

Ужин кончается обыкновенно часа в четыре; потом отправляемся в дарленовский ресторан, где играем на бильярде. В этом я не силен еще; моя специальность - экарте, в котором навожу трепет на всех. Когда начнутся в следующем месяце скачки, я также думаю воспользоваться своими сведениями но части лошадей: надобно показать бельгийцам, что такое называется "знаток". Ужь я держу пари за отличного жеребца Number-Nip, от Barnabas. У нас компания; я в третьей доле всей суммы. Если хочешь выиграть наверняка фунтов пятьдесят, уведомь меня к десятому числу, я для тебя это устрою.

знакомцы о моем почтеннейшем родстве. Иной раз я говорю, что старик - мой дядька; иной раз - что это мой дядя, такой мильйонер, что я принужден примиряться со всеми его странностями. Мало того: однажды мне привелось в концерте слушать едкия замечания о костюме моей, так-называемой, "тётки", и терпеть, как матушку величали une précieuse ridicule. Их решительно невозможно удержать дома: не понимаю, как оне узнают о всех концертах, гуляньях и т. д. и повсюду являются непременными посетительницами. Я сам преобразился до такой степени, что два раза в парке, при встрече с ними, проходил как мимо чужих и не был узнан. Не далее, как вчера вечером, в Allée Verte, я чуть не сбил отца с ног дышлом своего тэндэма, и ныне за завтраком слышал от него всю эту историю, с приятным уверением, что "он узнает этого молодца, лишь бы только встретить, и порядком отбарабанит ему бока". Вследствие такой угрозы, я заказал себе другую бороду и новые усы, избрав цвет Prince Albert, вместо черного, какой носил прежде. Скажу, что тяжело бывает молча слушать, как твои собеседники потешаются над твоей сестрой; но Мери Анна неисправима никакими советами. Кэри спасается тем, что терпеть не может здешняго общества - также непоследняя нелепость.

от того, чтоб сидеть с утра до ночи за конторкою в таможенном управлении, или прозябать в колонии. И зачем, в-самом-деле, принимать мне подобные места? У нас порядочное поместье; положим, что оно заложено и перезаложено; но разве мы одни запутались в долги? Все наши соседи точно тоже. Если выбирать службу, то я предпочитаю поступить в легкую кавалерию. Пишу тебе об этом, потому-что твой дядя, Порсель, тоже придумывает, относительно моей каррьеры, разные планы, которые не могу не назвать крайне-унизительными для меня: нет на земле ничего вульгарнее и пошлее так-называемых "ученых профессий": твоему дяде не удастся заставить меня пить из кладязя медицины или законоведения. Ненужно особенной проницательности, чтоб знать, как стали бы на меня тогда смотреть мои нынешние знакомцы: люди, к обществу которых теперь принадлежу, не захотели бы знаться со мною. Я столько раз слышал их мнения об этом, что не могу решиться на глупость. Как бы ни смотрели у нас, в Ирландии, на докторов и юристов, но за границей они считаются очень-невысокого полета птицами.

Лорд Джордж Тайвертон вчера говорил мне: "почему ваш отец не хочет подумать о вашем выборе в парламент? Вы там поставили бы себя отлично". Эта мысль мне очень понравилась. Сам лорд Джордж также член парламента, от местечка Гёрнби, но никогда не бывает в заседаниях, и состоит членом только для-того, чтоб иметь отпуск из своего полка. Говорят, что он самый "лихой малый" в целой армии. Он ужь спустил свои семнадцать тысяч фунтов годового дохода, и сто-двадцать тысяч фунтов женнина приданого. Теперь они разошлись, и у него осталось только тысячу-двести фунтов дохода - чем тут, кажется, жить? "Как-раз довольно на сигары" говорит он. Он отличнейший человек, какого только я видел, веселости неописанной, и сам удивительно-спокойно подшучивает над своими злоключениями. Нет человека, который бы лучше знал свет, а ему всего только двадцать-пятый год. Нет ростовщика, нет любителя пари на скачках, нет танцовщицы, с которыми бы не был он знаком. Какие забавные анекдоты рассказывает он о своих лондонских похождениях! Когда он увидел, что спустил ужь решительно все; когда у него отобрали лошадей, наложили запрещение на дом - он задал в Гёрнби блестящий пир, пригласил на него половину графства и шестьдесят человек из Лондона. "Я решился (говорит он) закончить великолепным финалом; и, уверяю вас, веселость компании нисколько не уменьшалась оттого, что вилки и ложки, которыми ели мы, ужь были под секвестром. Все было у меня описано, даже пуговицы и пряжки, блестевшия на моих официантах. Сели за стол в два часа; ужин был удивителен: Мэрритон, его приготовлявший, превзошел самого себя. По окончании стола, я протанцовал катильйон с леди Эмилией де-Молэн, и потом потихоньку вышел из залы, сел в почтовую карету, приехал в Дувр, минута-в-минуту ко времени, когда отправляется утренний пароход, и вышел на булонский берег, вольным и гордым, как Вильгельм Тель, или как орел". Это его собственные слова, Боб. Но должно видеть его жесты, слышать его голос, чтоб постичь, как беззаботен, счастлив, доволен может быть человек, называющий себя "безвозвратно-разорившимся навеки".

Из этих заметок ты можешь видеть, к какому обществу ныне я принадлежу. Кружок мой составляют: немецкий граф Блюменколь, молодой французский маркиз де-Трег, мать которого была внука мадам дю-Барри, и множество других испанских, итальянских и бельгийских аристократов. Быть светилом даже второй величины к таком блестящем созвездии, ужь большая честь для твоего Джемса Додда; и я горжусь этим. Каждый из моих приятелей вельможа именем и богатством, и занимать место между ними для меня возможно только при помощи разных ловких изворотов. От всей души желаю тебе успеха в твоих экзаменах. Пиши мне, как они кончатся у тебя и где ты получишь место, и считай меня навеки твоим преданным другом.