Византия.
Часть третья.
Глава III

III

Восемь детей Склерены бегом возвращались к ней на террасу, где, сидя в уголке, оттененном трансептом, она прилежно шила, напевая вполголоса что-то светлое, быть может, псалом, и радостным, прозрачным, словно свирель звучащим хором воскликнули Зосима, Акапий, Кир, Даниила, Феофана, Николай, Анфиса и Параскева.

- Отец наш Склерос! Мать Склерена! Вот отец наш Склерос!

Показалась рыжая борода анагноста, резко сверкавшая, покрывавшая всю выпяченную грудь его, облеченную убогой рясой. И чуть не со слезами ласкал он дорогие создания, младших поднимал к губам, и, обвивая руками его шею, болтали они ногами. А он смеялся, и словно отцеплялась, стремительно опускаясь, длинная борода его, столь же быстро поднималась в довольном щелканьи зубов.

Он целовал детей в щеки, в лоб, в подбородок, а спокойная, приветливая Склерена продолжала шить, бросая время от времени на мужа счастливый взгляд.

 Знаешь, тайный Базилевс сделается Базилевсом всенародным. Игумен сказал, что скоро возвеличат его в Великом Дворце!

- Ах! Тайный Базилевс будет всенародным! - И, повторяя это, Склерена задумалась, и тягостное изумление омрачило ее лицо. - А ты оставайся в храме и молись за тех, кого коснутся секиры, копья и палицы воинов Константана V!

Она сказала так Склеросу, потрясенная видением грядущей резни, и пошла, провожаемая своими восемью детьми, которые радостным хором распевали:

- Мать наша Склерена уходит, когда наш отец Склерос остается. Уведем отца нашего Склероса!

И они увели Склероса, взяв друг друга за руки, начиная с матери, открывавшей цепь, и кончая отцом, замыкавшим шествие взрывами хохота, от которого с радостным щелканьем зубов поднималась и опускалась его рыжая борода. Но смеялся он не настолько громко, чтобы заглушить доносившийся снизу из монастырского сада рев Богомерзкого, чередовавшийся со стремительными ударами и воплями Иоанна.

 Ликуй, как ликую я! Автократором Востока скоро будет Базилевс Добра, отрок Управда, хранимый Святой Пречистой, и настанет конец Константину V, жеребцу, богомерзкому, как ты!

Оглушительнее становился неумолчный рев, подобный чудовищному извержению органа, он проникал к Склеросу, Склерене и восьми детям в покои их - незатейливое сооружение, примыкавшее к гелиэкону и храму, соединенное с последним продолговатым коридором, в который вела широкая лестница, сверху освещенная. Что-то жалостное пробивалось в этой грубой строптивости зверя, словно протестовал Богомерзкий против готовившегося восстания, которым окончательно решится на этот раз единоборство Святой Пречистой со Святой Премудростью, тайного Базилевса Управды с официальным Базилевсом Константином V.

- Да, молись, молись за тех, которых умертвят воины нечестивца, молись, чтобы Иисус и Приснодева сохранили великолепие нашей Святой Пречистой!

И, сидя на скамейке в глубине узкой комнаты, где; варилась пища в глиняных муравленых сосудах, она гладила по щекам Зосиму, Акапия и Кира и тоскливо посматривала на остальных. Жадно поглощали они снедь, подпрыгивая на нетерпеливых ногах. Склерос смеялся; рыжая борода по-прежнему двигалась вверх и вниз в такт веселому прищелкиванию зубов.

- К чему эта радость? Приснодева и Иисус могут разгневаться на нас за то, что мы смеемся, когда Византия погружена в скорбь, когда Голубые готовятся затопить все в крови, чтобы помешать Зеленым вознести Управду в Великий Дворец, когда ныне властвующий Самодержец ослепит, конечно, всех, кто попадет в руки его воинов, Спафариев, Схолариев, Экскубиторов, людей Аритмоса, Варанги, Миртаитов, Буккелариев, Маглабитов и Кандидатов!..

- Кандидатов, над которыми начальствует Дигенис, по слухам такой же скопец, как и Патриарх, - и в этом причина ненависти обоих их к иконам - Дигенис, который истязает православных, хоронит их живыми, отсекает им головы, или обрекает мукам в тысячу раз горшим смерти, как случилось это с Сепеосом и Гараиви.

Слушая ее, Склерос прилежно крестился пальцами указательным и большим. Но, по-видимому, его не волновал трагизм этих картин будущего, и он снова засмеялся, и снова заходила вверх и вниз под щелканье зубов его сверкающая борода. Когда заплясал вокруг него один из детей, он проговорил:

- Теос воздвиг Святую Пречистую на прочных устоях учения о Добре и не поколебать ее смертным Базилевсам. Сила Всевышнего за игумена Гибреаса, особливо - если игумену удастся укрепить огонь свой громом. Если он решил, чтобы Управда выступил в Византии для борьбы за Восточную Империю, то, значит, уверен в победе как Зеленых, ныне многочисленных, так и православных, которых нисколько не страшат гонения иконоборцев.

И он удалился, знаком запретив детям следовать за ним, посылая им поцелуи в ответ на их крики: "Останься, останься, отец Склерос!"

- Тише, или я отниму у вас вяленую рыбу и сушеный перец; отдам это Богомерзкому и позову великого Папия Дигениса, и его Кандидаты поразят вас!

Оставшись одна, она сидела, погруженная в раздумье. Настолько развитая, чтобы присмотреться к событиям, она не расставалась с едким сознанием смутных опасностей, которые грозят Управде, Гибреасу, Зеленым, Святой Пречистой, словом, всем! В чисто эгоистическом предвидении, ей казалось, что слишком могуч Константин V, слишком прочен Великий Дворец, слишком крута Кафизма, и главное, слишком вглубь пустила свои корни Святая Премудрость, срединный купол которой виднелся вдали, окруженный восемью меньшими, подобными чешуйчатым щитам чудовищного животного. Уже целые века более или менее открыто борется с ней Святая Пречистая. Пусть занимает она первое место в сознании божественном, в верховной справедливости Теоса, Сына Его и Богоматери, восседающих на золотых престолах в прозрачной синеве небес. Но что ж из того, - никогда еще не побеждала она! Уже целые века игумены с сияющим взором, печальным голосом и мужественно мятежной речью во имя Добра враждебного Злу, во имя жизни, попирающей смерть, не страшатся возбуждать народ против установленных властей, вооружать Зеленых против Голубых, вливать в души грозный гнев, не раз прорывавшийся в восстаниях. Подобно Гибреасу, стремящемуся усилить громом свой огонь, пытались они найти новые, неизведанные средства победы. Тщетные, незрелые попытки! Базилевсы неизменно пребывали нечестивыми и порочными - Патриархи.

И те и другие вонзали в растерзанное сердце Приснодевы и Иисуса все стрелы греха. А все те, кого во имя возрождения Империи Востока Святая Пречистая толкала к стенам Великого Дворца, на ступени Ипподрома или в пышные корабли Святой Премудрости, все они погибали. Одному за другим отсекали им головы, их увечили, рубили, давили колесами колесниц, они задыхались под дождем пепла. Им выкалывали глаза, отрубали кисти рук, руки целиком, носы, уши, как мученикам Сепеосу, Солибасу, Гараиви! О горе нам, горе! Пусть угодны муки эти воле Господа Вседержителя и Милосердного Иисуса, но зачем суждено пострадать супругу ее Склеросу, детям ее Зосиме, Киру, Акапию, Данииле, Феофане, Николаю, Анфисе, Параскеве, столь непорочным и целомудренным, столь чарующим, сияющим юностью и здоровьем, детям, ныне играющим под сенью божественной Святой Пречистой!

Встревоженная вышла Склерена, поднялась по лестнице под белой аркой, миновала узкие проходы, пересекавшие скромную постройку. Направилась в комнату Виглиницы, но сперва остановилась в своей собственной, где заднюю стену покрывала большая живописанная Приснодева в красном одеянии, голубом паллиуме и в ореоле, желтевшем над прозрачно-розовым ликом выпрямленной головы. Она молилась, когда сестра Управды сказала ей:

 Гибреас уверяет меня, что ожидать недолго. Правда ли это?

Виглиница широко раскрыла и устремила на нее варварски прекрасные глаза и выпрямилась с взволнованным лицом, простирая свой юный, крепкий кулак к Великому Дворцу, который, казалось, мерещился ей в полутемных покоях, куда яркий луч солнца проскользнул, слегка играя на ее золотистых волосах.

Необычно довольная, порывисто двигалась она вокруг Склерены, и та не решалась признаться в своих волнующих туманных опасениях.

- Управда готов, ибо не могла солгать кровь его. Но я ждала, чтобы поведал это мне Гибреас и я могла бы предаться моей радости.

"Предаться моей радости!" Радоваться - чему? - тому, чтобы на ее брата, нежного отрока обрушились жестокости Базилевса, который, конечно, победит, хотя бы гремел даже таинственный огонь Гибреаса. Склерена предугадывала, что скажет ей Виглиница, и слезы заблестели в глазах мягкосердечной, честной супруги анагноста. Виглиница продолжала:

 Если Зеленые будут благоразумны и искусны, они, наверное, свергнут с Кафизмы Константина V и возведут вместо него брата моего Управду. И станет супругой его Евстахия, желающая соединить свою кровь с нашей, - словно нуждается кровь наша в обновлении! И она будет Августой, а я, Виглиница, я пребуду вдали от трона и сановников, так как не имею супруга.

Крайне несправедливая, она прибавила:

- Супругом моим мог бы быть Сепеос, и он оплодотворил бы род наш. Близ трона находились бы мои дети, готовые овладеть венцом брата моего Управды, который слишком немощен, чтобы от него родилось нерушимое потомство, неважно, сочетается он браком с Евстахией или нет. Но я, да, я рожу таких детей!

Она совсем не думала о пособниках, которые посвятили себя судьбе их со времени их приезда в Византию, которые пострадали за них или могут пострадать. Не думала о заключенном Гараиви, о безруком Солибасе, о доблестных Зеленых, готовых извлечь меч свой за нее и Управду, о православных, застигнутых гонением. И, однако, если б из Базилевса тайного отрок сделался бы Базилевсом признанным, они превратились бы в сановников, в могучих вождей, из которых она могла бы избрать себе супруга, способного возвеличить ее блеском своего сана.

Она все еще хранила воспоминание о Сепеосе, и хотя потускнел в ее памяти его духовный облик, но не изгладилось телесное видение.

 Мученик Сепеос умер или, во всяком случае, останется изувеченным до конца дней своих. Зачем ему Восточная Империя, когда у него отсечены рука и нога и выколот глаз? Или Солибасу, с отсеченными руками, зачем ему Империя? А Гараиви, который, быть может, тоже изувечен, что ему Империя?

- А скольких изувечат еще или убьют, если будет побежден брат твой Управда? Если, невзирая на свой гремучий огонь, побежден будет Гибреас, если побежден будет Солибас, желающий биться, хотя у него уже нет рук, и чего не вытерпит тогда брат твой Управда? Тиран, наверное, выколет ему глаз и отсечет кисть руки и ступню!

- Он ему выколет не один лишь глаз, отсечет ему не одну кисть и ступню, а ослепит его всенародно, перед всеми, и у брата твоего не будет ни глаз, ни рук, ни ног. Сепеос принял казнь только вполовину, но Управда претерпит ее целиком, чтобы иссякла кровь Юстинианова, которая течет в тебе и в нем. Всего изувечат его, и братом твоим будет обрубок тела, неспособный двигаться, голова, которая ничего не сможет видеть!

- Ты помышляешь лишь о казнях и забываешь о Кафизме! Тебе мерещатся ослепленные очи, но ты не видишь золотых орлов на башмаках, золотого оружия воинов, великолепия Великого Дворца, Власти признанного Базилевса! Ты думаешь о муках Управды, но равнодушна к восторгам, которые даруются ему, если узрят его Триклинии Великого Дворца и склонятся пред ним и предо мной сановники Великого Дворца! Ты забываешь, что его победа знаменует - и это подтверждает Гибреас - торжество Добра, и что пурпур, которым облечется его хрупкий стан и венец на его белокурой голове, означают конец бедствий Византии и восстановление почитания Икон. Ты умалчиваешь, что провозглашение Управды Базилевсом сделает меня знатной женщиной, с которой, - ибо Сепеос изувечен или даже умер - могут соединиться браком чужеземные цари или вожди империй Востока! Почему Евстахии суждено стать супругой Самодержца, а я, в которой течет та же кровь Юстиниана, что и в брате, обречена на ничтожество? Ты забываешь, наконец, что племя наше предназначено для владычества над Византией, - что владычество это предначертано в судьбах божеских и человеческих и что мы можем разделить свою власть с племенем эллинским, олицетворяемым Евстахией, которая вступит в брак с Управдой, но не исчезнуть перед ним. И разве не угаснет род наш, если я не отдам кровь свою одному из доблестных сановников, каковым мог бы сделаться Сепеос, даже Солибас и Гараиви по воцарении брата моего в Великом Дворце. Брат мой слабый отрок, который может умереть, не оставив отпрыска. И не возродит он тогда Империю Востока, и не будет повелевать ею сын племени славянского, коему вовек надлежит властвовать над нею!