| Автор: | Ломбар Ж., год: 1890 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
VIII
Солибас проник на этот раз в покои Виглиницы, которая восседала на своем резном деревянном троне с дольчатой спинкой, усеянной розетками, и встретила его загадочным взглядом, знакомым Гараиви. Во Дворце у Лихоса царило такое же оцепенение, чуть нарушаемое немым прохождением евнухов, поднимавшихся и опускавшихся по широким лестницам или упруго скользивших в соседних комнатах, и шелестом челяди, волочившей по полу негромкие сандалии или одеждами задевавшей углы дверей, с занавесами на серебряных прутьях. Властным знаком подозвала Виглиница возницу, который, дрожа всем телом, приблизился тихо и покорно с безруким станом, толстой шеей, красным лицом, опушенным черной бородой.
- А Сепеос, Солибас. А, Сепеос!
Застыв на месте, Солибас заговорил:
- Сепеос! Ах, Виглиница! Сепеос!
- Для тебя и брата твоего потерял я руки. Для тебя и брата твоего соглашусь, чтобы мне отсекли голову. Никогда не изменю я Зеленым, которые предались вам и Евстахии, но ты взираешь на меня по иному, чем на Сепеоса, он милее тебе, Сепеос, он милее тебе!
И продолжал льстиво, как и Гараиви:
- Разве торжествовал, подобно мне, Сепеос на Ипподроме? Или снискал серебряный венец? Или приветствовали и рукоплескали ему Зеленые? Подобно мне, безрукому, подобно Гараиви, у которого нет ни носа, ни ушей, у него один лишь глаз, одна рука, одна ступня. Он изувечен подобно мне и Гараиви. Он не лучше меня и Гараиви!
Голос его зазвенел, дрожал, обрывался, и кровь залила ему лицо. Бриллиант слезы сверкнул в его неустрашимых животных глазах, скатился в черную бороду и, безрукий, он не мог утереть ее. Виглиница спустилась с трона и положила ему руку на плечо.
Да, я люблю тебя, как люблю Гараиви, люблю Сепеоса. Пусть изувеченные, но вы дороги сердцу моему, которое столь же обильно кровью Базилевса, как сердце Евстахии. Племя мое хранит верность, не в пример ее племени, привычному претерпевать иго.
Сурово полуоткрыла она двойной занавес, скрывавший высокое ложе, и Солибас увидел Евангелие с письменами, начертанными киноварью. Она подняла его:
- Тому из вас троих достанется это Евангелие, кто оплодотворит меня, чтобы владело силой и могуществом мое поколение, более достойное царствовать, чем отпрыски слабого Управды. Вместе с Евангелием отдамся я сама. Не рождена Евстахия, чтобы создать потомство Самодержца. Я сильна, и через меня достигнет единой власти племя славянское. Никогда не обретет души Базилевса брат мой, слепой и немощный. А если умрет он, то моей будет Империя или, вернее, чад моих, которые превзойдут крепостью детей, рожденных от него.
Едким гневом дышала ее грудь, и она как бы предлагала себя Солибасу, который понимал не больше Гараиви. Не видел открытого ложа, подушки на его вершине, сладострастно раскинутых тканей. Хранил все свое уважение к ней, происходившей от Базилевса, столь алчущей власти и могущества. Притом же ему ли обладать ею - ему, ныне безрукому. Он отступил, но она не отставала и, вперив свои животно-голубые очи в его черные глаза, по-прежнему метала в лицо ему жгучие, горькие слова:
- Пусть изувечены вы, что из того? Я соединюсь в браке с тем из вас троих, кто вкупе со мной оплодотворит наследие Юстиниана. Управда, брат мой, слаб, слепота его враждебна венцу, Евстахия мешает кровь славянскую со всей кровью эллинской и неугодно мне, чтобы исказилось племя мое. Разве родится от моего брата и от нее поколение здоровое и сильное? Он хил и ненадежна она. Я, да я, Виглиница, способна родить поколения мощные и сильные, которые владычествовали бы над Европой, над Африкой, над Азией.
веснушчатые. Раскрыла их под взором Солибаса, который не хотел смотреть из чувства неизгладимого почтения. И закричала по лестнице вдогонку его удаляющемуся безрукому стану, вздувшейся шее, красному дрожавшему лицу:
- Эти груди я отдам тому из вас троих, кто оплодотворит меня ради могущества и силы. Девственность мою отдам вам, чтобы родить наследников, которые будут носить венец, и не достанется он наследникам моего хилого брата, злополучно соединившего кровь славянскую с эллинской кровью Евстахии!
Оставшись одна, она повалилась наземь, каталась по полу, спаляемая половым вожделением и гневом. Ее не трогало опасное положение Управды и его супруги. Она забыла, что надолго обессилены Зеленые, что ничего не могут сделать изувеченные Солибас, Гараиви и Сепеос, и что Константин V с Патриархом одержали полную победу. Дребезжащими голосами сетовали пять слепцов, которые на ощупь, цепляясь руками, с трудом пробирались через одну из смежных комнат, но она не слышала их. Не слышала медленной поступи Управды, ведомого Евстахией в другом покое, тихих речей их и нежных поцелуев. Лишь о венце помышляла, и восставали пред ней очертания Великого Дворца, и чудилось, как из белого чрева ее вырастает мощный стебель ее племени, расточающий плодоносные потоки жизни. И поочередно мерещились ей три мужских лица. Гараиви с отрезанным носом и отрезанными ушами. Невредимое лицо Солибаса над безруким станом и, наконец, лицо Сепеоса с единым уцелевшим глазом, Сепеоса, к которому она сохранила неодолимое влечение чувств. Неподвижная, лежа на полу, не замечала, что как раз именно он, ковыляя на своей единственной ноге, хочет поднять ее единственной рукой и в смятении размахивает страшным обрубком отсеченной кисти. Наконец, встала и могучая, влекущая, страстная, обнажила свою пылающую плоть и безумно заговорила, толкая его к двойному занавесу, скрывавшему высокое ложе, второе брачное ложе:
- Я отдаюсь тебе, ибо, несмотря на увечья, ты способен оплодотворить меня потомством, которое увековечит кровь мою, не столь немощную, как кровь брата, от тебя приму я могущество и силу, да, от тебя приму я их, и мы свергнем Константина V, и ты будешь Базилевсом, а я супругой Базилевса!