История с волосами

Лу Синь

Издательство "Прибой", Ленинград, 1929 г.

Переводчик: А.А. Штукина

Воскресным утром я оторвал от календаря вчерашний листок и, взглянув на новый, сказал:

- А, десятое октября! Да ведь сегодня праздник революции! А здесь даже ничего об этом не написано!

Мой старый друг, господин N, как раз зашедший ко мне поболтать, услыхав мои слова, безо всякого подъема ответил:

- Они правы! Они не помнят. Ну, а вам-то что до них? Вы вспомнили... Ну, и что же?

У этого господина N, в сущности, характер был несколько вздорный, и постоянно у него появлялись необъяснимые настроения, когда он говорил неподходящие слова. Тогда я обычно давал ему вволю высказаться, не вставляя ни одного замечания; он сам начинал и сам кончал свои рассуждения - вот и все!

Он заговорил:

- Я особенно люблю, как празднуют годовщину революции в Пекине. Рано утром полицейские, подойдя к воротам, командуют: "Вывесить флаги!" - "Так точно, вывесим!" Каждый дом лениво выявляет свои национальные чувства и тащит полосатые куски материи. И так до ночи, когда флаги уберут и запрут ворота. Впрочем, кое-кто и забудет, и тогда флаги висят до следующего утра.

Они забыли о дне годовщины, и день годовщины забыл о них!

Я тоже один из них, но первая годовщина революции особенно запомнилась мне и не дает мне покою.

Сколько лиц старых друзей проплывает перед моими глазами. Сколько людей страдало в изгнании десятки лет, а потом тайная пуля потребовала их жизни; многие, после провала, месяцами томились в тюрьмах; много молодежи, таившей в себе высокие идеалы, вдруг исчезало бесследно, и мы даже не знали, куда девались трупы...

Все они провели свою жизнь среди других, угнетаемые и униженные холодными насмешками и злобными проклятиями; теперь же могилы их давно забыты и постепенно сровнялись с землею.

Я не могу вспоминать обо всем этом. Побеседуемте с вами о чем-нибудь другом, более веселом.

Господин N вдруг улыбнулся, протянул руку и, пощупав собственную голову, громко сказал:

- Больше всего мне доставляло удовольствия со времени первого празднования революции то, что я уже не подвергался по дороге насмешкам и брани людей.

- Вы, дружище, конечно, знаете, что волосы были для нас, китайцев, драгоценностью и предметом нежных забот, и сколько людей, и в древности, и в наши дни, приняло из-за них и одного волоса не стоящих страданий...

Наши праотцы, кажется, относились к волосам довольно легко. Самое важное, естественно, это голова, и потому по древнему кодексу наивысшим наказанием считалась смертная казнь. Затем следовали половые органы, поэтому кастрирование и одиночное заключение было тоже страшным наказанием; что же касается бритья головы, то это были сущие пустяки. Однако, как подумаешь, гак, право, не знаешь, сколько людей всю жизнь свою подвергалось порицанию со стороны общества только из-за того, что кожа на их голове блестела.

Когда мы толкуем о революциях, мы большей частью говорим о каких-нибудь десяти днях в Янчжоу или о резне в Цзядине, а, в сущности, это все было только предлогом; по существу же, восстание китайцев в то время было вызвано не столько патриотизмом покоренного государства, сколько навязанной косой.

Упрямые люди были перебиты, оставшиеся старики умерли, давно уже установился обычай носить косы, как вдруг Хун и Ян опять подняли восстание. Моя бабушка рассказывала, что в то время народу было очень трудно: правительственные войска убивали тех, кто сохранил нашу старую прическу, а тайпины убивали тех, кто носил косу!

N устремил свои глаза на потолок, как бы вспоминая, и затем продолжал:

- Кто знает, что эти страдания из-за волос коснулись и меня? Когда я уехал учиться за границу, я срезал косу, и в этом не было никакого секрета, кроме того, что она была слишком неудобна. Я не ожидал, что несколько моих коллег, носивших свои закрученными на затылке, возненавидят меня, и что инспектор наш также сильно разгневается и заявит, что прекратит выдачу казенной стипендии и отошлет меня обратно в Китай.

Не прошло и нескольких дней, как наш инспектор подвергся нападению людей, остригших ему косу и сбежал. Одним из участников стрижки был Чжоу-Юн, автор "Революционной армии". Из-за этого случая он не мог уже больше продолжать учиться за границей и вернулся в Шанхай, а впоследствии умер в тюрьме. Вы, наверно, давно уже забыли его?

Прошло несколько лет. Мое семейное положение было уже совсем не то, что прежде, и не подумать о приискании какого-нибудь дела - значило бы голодать. Итак, оставалось только вернуться в Китай. Приехав в Шанхай, я тотчас приобрел фальшивую косу, - в то время рыночная цена ей была два юаня! - и, нацепив ее, вернулся домой. Моя мать ничего мне не сказала, но другие, завидев меня, первым делом исследовали эту косу и когда узнали, что она фальшивая, презрительно рассмеялись и сочли меня за преступника, а один мой однофамилец приготовился даже донести на меня начальству, но затем побоялся, что мятеж революционной партии, пожалуй, увенчается успехом, и не сделал этого.

Подумав, что фальшивая коса хуже настоящей мешает моему хорошему настроению, я тотчас же решил уничтожить ее, надел европейское платье и вышел на улицу.

Всю дорогу, пока я шел, я слышал насмешки и брань, а некоторые бездельники шли за мной и ругались: - "Проклятый дьявол! Поддельный заморский черт!"

Тогда я перестал носить европейский костюм, заменил его нашим длинным халатом, но меня ругали еще сильнее.

Я стал появляться в то время, когда солнце садилось и дорога пустела, и не выпускал палки из рук. Рискуя своей жизнью, я прибил нескольких негодяев, и они постепенно перестали браниться. И только, когда я приходил в такие местности, где я еще никого не колотил, там все еще бранились.

Этот случай заставил, меня сильно страдать, и до сих пор я постоянно о нем вспоминаю. Во время моего учения за границей, я прочел как-то в газете описанный там случай с доктором Бэньдо, путешествовавшим по Океании и Китаю. Этот ученый не понимал ни малайского, ни китайского языка. Его спросили: "Вы ведь не знаете их языка, как же вы путешествуете?" Он, зажав в руке трость, ответил: "Вот их язык - они все его понимают!" Несколько дней я был этим глубоко возмущен, но кто мог знать, что я в конце концов, не замечая того, сам поступлю так же, и все эти люди поймут...

В первые дни царствования императора Сюань-Туна, я стал инспектором в местной средней школе. Мои коллеги избегали меня, опасаясь, однако, что этого недостаточно. Чиновники чуждались меня, боясь, что относятся ко мне недостаточно сурово. Я же целыми днями чувствовал себя так, как будто я сидел в ледяной пещере или стоял около места казни, и вместе с тем, в сущности, этому не было других причин, кроме отсутствия косы.

Однажды несколько учеников неожиданно пришли ко мне на дом, заявив: "Учитель, мы хотим отрезать себе косы". Я ответил: "Это невозможно!" - "Что лучше: быть с косой или без косы?" - "Быть без косы..." - "Почему же вы говорите: невозможно?" - "Не протестуйте. Не стричься будет для вас;, пожалуй... Подождите!" Они ничего не сказали и, закусив губы, вышли из комнаты, но кончили тем, что остриглись.

Увы! Ничего нельзя было поделать, люди заахали; я же сделал вид, что ничего не знаю, и позволил им ходить в класс вместе с большинством учеников, носивших косы.

Однако, эпидемия стрижки кос стала распространяться: на третий день шесть студентов педагогического института вдруг срезали себе косы, а вечером эти шесть студентов были исключены из института. В школе они не могли оставаться, вернуться домой им тоже нельзя было, и вот они страдали до первого дня празднования революции и даже больше месяца после того, когда, наконец, с них было снято клеймо преступников.

А я? То же было и со мной, но только зимой. В первый год Республики, приехав в Пекин, я несколько раз подвергался оскорблениям. Впоследствии же полицейские срезали косы тем, кто ругал меня, и я больше не слышал позорной брани, но все еще не решался поехать в деревню.

Лицо N выразило необычайное удовлетворение, но затем оно снова опечалилось.

- А теперь вы, идеалисты, опять где-нибудь вопите о том, чтобы женщины стригли волосы, и опять хотите сделать несчастными многих ни в чем неповинных людей!

Реформы?.. Но где оружие, где обучение рабочих, где заводы?

И по-прежнему девушке остается одно - выйти замуж и быть женой. И если она забудет обо всем это еще счастье. Но если она запомнила слова о равенстве и свободе, - она будет страдать всю жизнь!

Да, бич творца еще не прошелся по спине Китая. Китай есть все тот же извечный Китай, и никак не в силах сам измениться, хотя бы на волосок!

Если у вас во рту нет ядовитых зубов, то к чему иметь на лбу ярлык с крупной надписью: "Ехидна"? Чтобы даже нищие вас убивали?..

- Да, скоро будет дождь, - ответил он.

Я молча проводил его до дверей.

Надевая шапку, он сказал: