Сцены из "Афинских пиров"

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Сцены из "Афинских пиров" (старая орфография)

Маколей. Полное собрание сочинений.

III. Критические и исторические опыты. 2-е исправленное издание.

Под общею редакциею Н. Л. Тиблена

Санктпетербург и Москва. Издание Книгопродавца-Типографа М. О. Вольфа. 1870

Перевод под редакциею г. Резенера.

Негодяй-мальчишка! Ты, в самом деле, должен быть умен а знатен. Тратишь деньги, как будто ты так же богат, как Никий, и разсуждаешь, как будто ты так же мудр, как Перикл! Бегаешь за софистами и хорошенькими женщинами! А я за все это плати! Я ужинай богородской травой и луком, между тем как ты упитываешься перепелками и зайцами! Я пей воду, чтоб тебе можно было играть хиосским вином в коттабус {Игра эта состояла в выливании вина из чаш и служила обыкновенной забавой на афинских пирах.}. Я ходи таким же оборвышем, как Павзон {Павзон был афинский живописец, имя которого было однозначуще со словом "нищий". См. Аристофана, Плутус, 602. По его бедности я готов предположить, что. он занимался исторической живописью.}, чтобы ты щеголял как Алкивиад {См. Аристофана, Плутус, 524.}. Я спи на голых досках, с камнем вместо изголовья и гнилой рогожей вместо одеяла, при дрожащем свете дрянной лампы, между тем как ты шествуешь, пышно разодетый, с числом факелов, которое видано только на празднествах Цереры, - чтоб греметь своим топором {См. Феокрита. Идиллию 2, 128.} в двери половины всех ионийских женщин в Пиро {Это был худший квартал Афин. См. Аристофана, Пакс, 165.}.

Ах, ты, неразумный старик! Безстыднейший из всех отцов!

Неблагодарный бездельник! Как ты смеешь так говорить со мною? Не боишься ты перунов Юпитера?

Перунов Юпитера! Нелепость! Анаксагор говорит, что молнии есть лишь взрыв, производимый...

О, он говорит? Я желал бы, чтобы молния ударила в дом Анаксагора, в возмездие за труд, который он берет на себя.

Ну, говори толково.

Толково! Ах, ты, дерзкий мальчишка-софист! Я говори толково! Да знаешь ли ты, что я твой отец? Какою игрой слов прикроешь ты это?

Знаю ли я, что ты мне отец? Разложим этот вопрос на части, как говорит Мелезиген. Прежде всего нам следует разсмотреть, что такое знание. Во-вторых: что такое отец? Знание, как сказал намедни Феатету Сократ {См. Платонова Феэтета.}...

Сократ! Этот оборванный, курносый, старый снигирь, которой целый день ходит босиком, обкрадывает помойные ямы, режет комаров и делает блохам обувь из воску {См. Аристофана, Облака, 150.}.

Клянусь Палладой, если он обувает своих блох, то он сострадательнее к ним, чем к самому себе. Но слушай, мальчишка; если ты будешь продолжать такую жизнь, то скоро себя погубить. Вот тебе положение. Передай его своему Сократу и Мелезигену и предложи им опровергнуть его. Погубишь себя, слышишь ли?

Погублю себя?

Да, клянусь Юпитером! Можно ли поддерживать такую роскошь, какую ты себе позволяешь, без всяких средств? Во всю последнюю войну я не получил со своей пашенной земли и одного обола; саранча являлась из Пелопонеза почти так же правильно, как плеяды {Созвездие, видимое в Греции только к течение лета.}; хлеб был сожжен; маслинные деревья обобраны; плодовые срублены; колодцы завалены. А чуть настал мир и во мне возникла надежда, что все исправится, - как ты начинаешь тратить деньги, как будто располагаешь всеми рудниками Фазуса {Теперешний Фазо, самый северный остров Эгейского моря.}.

Клянусь Нептуном, охотником до лошадей...

Если Нептун охотник до лошадей, то мы с нам не сходимся по вкусах. На панафенеях {Важнейшее религиозно-политическое празднество афинян.} тебе нужно ездить на лошади, которая годилась бы для великого царя: четыре десятины моих лучших виноградников пошли на это дурачество. Сократи свои расходы, или тебе нечего будет есть. Не упоминает Анаксагор между своими открытиями, что когда человеку нечего есть, то он умирает?

Ты ошибаешься. Мои друзья...

О, да! Твои друзья не преминут тебя заметить, когда ты в зимний день будешь продираться сквозь толпу, чтобы погреться у огня купален; или когда тебе придется вступать в бой с нищими и их собаками из-за крошек от подаяния; или когда ты будешь рад заработать три несчастных обола {Вознаграждение присяжному в Афинах.}, слушая целый день лживые речи и детский крик.

Можно кормиться и иным способом.

Как! Ты, кажется, намерен слоняться от дома к дому, подобно подлому Филиппу {См. Пир Ксенофонта.}, и просить всякого, у кого вечеринка, быть милостиву, дать тебе поесть и осмеять тебя; или ты сделаешься наушником, будешь по временам получать вязку винограду или пару обуви, угрожая богатому трусу ложным доносом. Ну, это занятие, которому могло тебя научить посещение софистов.

Ты далек от истины.

Что же намереваешься ты делать, во имя Юноны? Присоединиться к Оресту {Знаменитый разбойник в Аттике. См. Аристофана, Птицы, 711 и в друг. мест.} и грабить по дорогам? Берегись; будешь иметь дело с одиннадцатью {Учреждение, которому были подведомы важнейшия уголовные преступления и тюрьмы.}. Отведаешь цикуты! Может быть, и очень приятно жить на чужой счет; но не думаю, чтоб было очень приятно слышать последний удар песта в ступу, когда холодный напиток готов, На!

Цикута! Орест! Глупость! Я стремлюсь к целям благороднейшим. Что ты скажешь о политике, общественном собрании?

Ты оратор! о нет! нет! Клеон стоил двадцати таких глупцов, как ты. Я допускаю, пожалуй, что ты наследовал его наглость, за которую он теперь, если в тартаре есть правосудие, мокнет по глаза в собственной дубильной яме. Но у пафлагонца были дарования!

А ты хочешь сказать...

О, нет! Ты, безспорно, Перикл в зародыше. Ну, а когда же ты будешь говорить свою первую речь? О, Паллада!

Я думал было намедни говорить об экспедиции в Сицилию; но Никий {См. Фукидида, VI, 8.} предупредил меня.

Никий, бедный добряк, мог бы оставаться в покое; речь его принесла мало пользы. Потеря твоей речи есть, безспорно, неискупимое общественное бедствие.

О, нет. Я я маю сказать ее в следующее собрание; она годится для всякого предмета.

То есть, не годится ни для одного. Но пожалуйста - если только это не слишком дерзкая просьба с моей стороны,удостой меня хоть отрывком.

Хорошо. Вообрази себе агору, наполненную народом; совещание идет о каком-нибудь важном предмете, напр. о прибытии посла из Аргоса или от великого царя, о дани с островов, о каком-нибудь обвинении, - словом, о чем бы то ни было. Глашатай объявляет: "Каждый гражданин, которому более пятидесяти лет от роду, может говорить. Каждый гражданин, не утративший права, может говорить." Я встаю: - громкий ропот любопытства пробегает в толпе, между тем как я всхожу на трибуну.

Любопытства! да, и кое-чего другого также. Тебя непременно стащат оттуда силою, как бедного Главкона {См. Ксенофонта, Memorabilia, III.} в прошлом году.

Не бойся. Я начну в таком роде: "Когда я размышляю, афиняне, о важном значении нашего города; когда я размышляю об обширности его могущества, о мудрости его законов, об изяществе его украшений; когда я размышляю о том, какими именами, какими подвигами украшены его летописи; когда я думаю о Гармодие и Аристогитоне, о Фемистокле и Мильтиаде, о Кимоне и Перикле; когда я созерцаю наше первенство в искусствах и науках; когда я вижу такое множество цветущих государств, принужденных признать господство и покупать покровительство города фиалковой короны {Любимый эпитет Афин. См. Аристофана, Ахарн. 637.}....

Я задохнусь от бешенства. О, боги и богини! за какое святотатство, за какое клятвопреступление - из всех афинских граждан именно мне пало на долю быть отцом такого глупца?

Это что? Клянусь Бахусом, старик, я не советовал бы тебе предаваться таким припадкам запальчивости на улицах. Если бы тебя увидал Аристофан, ты в следующую же весну непременно попал бы в комедию.

Тебе более причин бояться Аристофана, чем кому бы то ни было из нынешних глупцов. О, если бы он только слышал, как ты стараешься подражать своеобразной речи Стратона {См. Аристофана, Всадники, 1375.} и шепелянью Алкивиада {См. Аристофана, Осы, 44.}! Ты послужил бы ему неистощимым предметом. Ты утешил бы его в потере Клеона.

Нет, нет. Может быть, я скоро явлюсь в драматических представлениях, но только совсем другим образом.

То есть как?

Что скажешь ты о трагедии?

О трагедии твоего произведения?

Да.

О Геркулес! о Бахус! Это уж слишком. Вот всеобъемлющий гений: софист, оратор, поэт. Какое треглавое чудовище произвел я на свет! Настоящого Цербера умственных способностей! В чем, позволь узнать, состоит сюжет твоей пьесы? Или твоя трагедия будет так же, как и твоя речь, одинаково пригодна на всякий предмет?

Я подумывал о разных завязках: Эдип, Этеокл и Полинин, троянская война, умерщвление Агамемнона....

Что же ты выбрал?

Тебе известно, что есть закон, которым каждому новому поэту дозволяется подновлять пьесы Эсхила и представлять их как свои собственные. А так как в массе существует нелепое пристрастие к его диким произведениям, то я выбрал одно из них и переделал его.

Какое?

О! Прометея - эту массу грубейших нелепостей. Но я переработал его вновь, но образцу Эврипида. Клянусь Бахусом, я заставлю призадуматься Софокла и Агафона. Ты не узнаешь пьесы.

Клянусь Юпитером, я в том уверен.

Я выпустил весь нелепый диалог между Вулканом и Силой, в начале пьесы.

Вообще говоря, это, пожалуй, улучшение. Значит, пьеса будет начинаться большим монологом Прометея, прикованного к скале:

(*) См. Эсхила, Прометей, 88.

Да, я согласен, что это будет поразительно; я не думал, чтобы ты был способен к такой идее. Чего ты смеешься?

Неужели ты серьёзно воображаешь, что кому-нибудь, кто изучал пьесы этого великого человека Эврипида, может придти в голову - начать трагедию так высокопарно?

Но ведь твоя пьеса начинается монологом Прометея?

Без сомнения.

Так что же, во имя Бахуса, ты заставляешь его говорить?

Ты услышишь; и если это не в настоящем Эврипидовом стиле, то назови меня глупцом.

Я позволю себе эту вольность во всяком случае. Но продолжай.

Превосходно и очень естественно и, как ты говоришь, очень похоже на Эврипида.

Ты насмехаешься. Право, отец, ты не понимаешь этих вещей. В своей юности ты не пользовался теми преимуществами...

Пользоваться которыми я допустил тебя, по своей глупости. Нет, в мои ранние годы вранье не было возведено в достоинство науки, ни политика унижена до ремесла. Я упражнялся в борьбе и читал гомеровы описания битв, вместо того, чтобы убирать свои волосы и повторять стихотворные поучения из Эврипида. Но я имею некоторые понятия о том, чем должно быть драматическое произведение. Я видал Фриника {Лирический поэт, современник Эсхила.} и жил с Эсхилом. Я видел представление "Персов" {Трагедия Эсхила.}.

Жалкая пьеса; она может забавлять глупцов, которые гребут на трехпалубных галерах, но решительно недостойна того, чтобы ее читал какой-нибудь человек со вкусом.

Если бы ты видел ее на сцене! Весь театр обезумел от восторга, - топот, крики, смех, слезы. Там был Цинегир, брат Эсхила, потерявший обе руки при Марафоне; остатками их он бил себя по бокам, от восхищения. Когда толпа его заметила... Но куда ты идешь?

Ужинать с Алкивиадом. Он через несколько дней отправляется с экспедицией в Сицилию; сегодня он дает прощальное угощение.

Тем лучше; мне бы следовало сказать - тем хуже. Эта проклятая сицилийская экспедиция! И ты был одним из молодых глупцов {См. Фукидида, VI, 13.}, которые заглушили голос бедного Никия своим шумом и гамом. Берегись, придет и день разсчета. Что касается самого Алкивиада...

Что можешь ты сказать против него? Даже самые враги признают его заслуги.

Они признают, что он умен, что он красив, что он увенчан на олимпийских играх. Какие же другия достоинства находят в нем его друзья? Без сомненья, в его доме соберется отличное общество.

Вероятно, лучшие люди Афин.

Кого ты называешь лучшими людьми Афин?

Там будет Калликл {Калликл играет видную роль в "Торжестве Платона".}.

Богоотступник, нечестивец, безчувственный плут!

Иппомах.

Глупец, который не в состоянии говорить ни о чем, кроме своих путешествий по Персии и Египту. Иди, иди. Да избавят вас боги - удерживать тебя от такого отборного общества. (Расходятся.)

Принесите кубки побольше. Это будет самый веселый из наших пиров, - вероятно, последний, по крайней мере, для некоторых из нас.

Во всяком случае, тебе не скоро придется пить опять такое вино, Алкивиад.

Нет, в Сицилии есть превосходное вино. Когда я были там с эскадрою Эвримедона, я участвовал во многих продолжится моих попойках. Нигде нет лучше винограда, как на Этне.

Греки не мастера делать вино. Вот персы - другое дело. У них вино так ярко, так душисто, так искристо. Я скажу вам, что говорил мне об этом карийский сатрап, когда я с ним ужинал.

Нет, милый Иппомах, ни слова в эту ночь о сатрапах, о великом царе, о стенах Вавилона, о пирамидах или о мумиях. Хари клея, отчего у тебя талой грустный вид?

Разве а могу быть весела, когда ты оставляешь меня, Алкивиад?

Моя жизнь, мое сокровище, и оставляю тебя только на короткое время. В один год мы покорим Сицилию; в другой - унизим Карфаген {См. Фукидид IV. 60.}. Какие я привезу платья, ожерелья! Привезу целые тысячи слоновых зубов и даже самих слонов, если ты хочешь их видеть. Полно, улыбнись, моя Хариклея, или я наговорю вздору без всякой нужды.

Нигде мне не случалось видеть такого огромного слона, как на земле Терибаза, близ Сузы. Жаль, что я не смерил.

Жаль, что он не растоптал тебя. Ободрись, Хариклея: мы скоро вернемся, и тогда...

Да, тогда, правда...

Да, тогда - 

Чьи эти стихи, Алкивиад?

Мои собственные. Неужели из того, что я не предаюсь размышлениям, сидя взаперти и питаясь только травами и водою, ты заключаешь, что я не могу писать стихов? Клянусь Аполлоном, если бы я не проводил дней в политике, а ночей в попойках, то заставил бы трепетать Софокла. Теперь же я я не могу идти далее какой-нибудь маленькой песенки в роде этой и никогда не призываю другой музы, кроме Хариклея. Но спой нам что-нибудь, Спевзиппь. Ты присяжный поэт. Дай нам послушать какие-нибудь стихи твоего сочинения.

Мои стихи! Как можешь ты говорить это? я присяжный поэт!

О, успокойся, милый Спевзипп. Нам всем известны твои притязания на почести трагика. Ну, ной. Хор из твоей новой пьесы!

Нет, нет...

Когда на каком-нибудь пиру в Персии гостя просят петь, и он отказывается...

Но имя Бахуса...

Я непреклонен. Пой.

Хорошо, и спою вам хор: кажется, довольно сносное подражание Эврипиду.

Эврипиду? - Ни слова из Эврипида!

Почему так, милая Хариклея?

Неужели я изменю своему полу? Неужели ты хочешь, чтобы я забыла его Федру и Стенобею? Нет, если и когда-нибудь потерплю, чтобы в моем присутствии пелись стихи этого ненавистника женщин, или его подражателей, то пусть я сделаюсь зеленщицей, как его мать {Мать Эврипида продавала зелень. Это было любимою темой Аристофана.}, или буду ходить в рубище, как его Телеф {Герой одной из потерянных пьес Эврипида, являющийся, повидимому, на сцене в одежде нищого. См. Аристофана, Ахари. 430 и в других местах.}.

В таком случае, милая Хариклея, - так как ты заставила замолчать Спевзиппа, - то должна петь сама,

Что же мне спеть?

Выбирай.

Я спою старинный ионийский гимн, который поется каждую весну на празднике Венеры, близ Милета. Я певала его ни моей родине, еще ребенком и... ах, Алкивиад!

Милая Хариклея, спой нам что-нибудь другое. Этот гимн наводит на тебя грусть.

Нет, ничего. Дай мне лиру. Ты услышишь песню к её невыгоде. Но если бы ты слышал ее так, как я ее слышала, еслибы теперь было прекрасное весеннее утро; если бы мы стояли на лесистом мысу и видели у ног своих море, белые паруса и голубые Циклады {Группа 60 островов в Эгейском море.}; если бы из-за деревьев выглядывал портик храма, с вершины огромной горы, над нашими головами; если бы тысячи народа с миртами в руках теснясь всходили по извилистой тропинке, в нарядных одеждах и венках, то исчезая, то вновь показываясь, по мере того как огибали бы углы утеса, - то, может быть...

Но, клянусь Венерой, где ты, моя милая, там мы не заметим недостатка ни в солнце, ни в цветах, ни в весне, ни в храме, ни в богине.

Пропето прелестно, но печально; и за это я побранил бы тебя, если бы сам не был грустен. Еще вина! Клянусь всеми богами, лучше бы было, еслиб я уже благополучно отплыл из Афин.

И от меня, Алкивиад?

Да, и от тебя, моя дорогая. Дни перед разлукой самые грустные в нашей жизни.

Исключай следующих тотчас за нею.

Нет, когда я не буду уже тебя видеть, другие предметы, может быть, привлекут мое внимание: по могу ли и быть возле тебя и не думать о том, как ты мила и как скоро я должен с тобою разстаться?

Да, путешествие скоро выгоняет мысли из головы мужчин.

Самое лучшее средство против них - битва.

По моему, битва может заменить их другими, столько же тяжелыми.

А что, если тебя убьют?

Что, в самом деле? Спроси об этом Спевзиппа: он - философ.

Да, и притом величайший из философов, если он может отвечать на этот вопрос.

Пифагор того мнения...

Все это вздор!

А что думаешь об этом ты, Алкивиад?

Я думаю, что если это учение истинно, то твоя душа перейдет в какую-нибудь голубку, которая носить амброзию {Одиссея XII. 68.} богам, или стихи от поэтов к их возлюбленным, - помнишь Анакреона? Понравилась ли бы тебе эта должность?

Еслибы я была твоею голубкой, Адкивиад, а ты обходи леи бы со мною, как Анакреон со своею и позволил бы мне приютиться на твоей груди и пить из твоей чаши, - я готова бы даже носить твои любовные послания к другим женщинам.

"Горгий", Платона.} проповедывал мне о ней в лучшую пору дня; с тех пор самый вид его сделался мне ненавистным. Подобные вещи приличны какому-нибудь старому софисту, когда он постится; но за чашей и при звуках музыки...

Я несогласен с тобою. Просвещенные египтяне приносят скелеты на свои пиры, желая напомнить гостям, что они должны как можно более пользоваться жизнью.

Мне, чтоб помнить это, не нужно ни скелета, ни софиста. Прошу тебя поболее вина и поменее мудрости. Если ты должен верить чему-нибудь такому, чего никогда не можешь знать, то почему бы не удовольствоваться длинными сказками о другом мире, которые нам рассказываются при посвящении нас в Элевзинския таинства {Следующая сцена основана на историческом факте. В 6-й своей книге Фукидид говорит нам, что около этого времени Алкивиад был подозреваем в присутствии при шуточном праздновании этих знаменитых таинств. Между афинскою чернью было распространено мнение, что всем посвященным в них даются в другом мире необыкновенные преимущества.}.

А что это за сказки?

Разве ты не посвящена, Хариклеи?

Понимаю. Да проклянет Венера глупцов, которые выдумали такой ненавистный закон. Спевзипп! кажется, твой друг Эврипид {Право Эврипида на этот стих несколько спорно. См. Аристофана, Плутус, 1152.} говорит -

"Твое отечество там, где ты счастлив!"

Нам, право, следовало бы сказать всякой женщине:

"Твое отечество там, где ты прекрасна."

Сверх того, исключение иностранных красавиц из сонма посвященных в Елисейских полях жестоко не столько в отношении к ним, сколько в отношении к нам самим. Хариклея, ты будешь посвящена.

Теперь.

Где?

Прелестно.

Но между очищением и посвящением должен пройти целый год.

Мы все это предположим.

И девять дней сурового умерщвления плоти.

Но ты клялся сохранить тайну.

Ты - софист и толкуешь о клятвах! Ты ученик Эврипида и забываешь его правила!

"Мои уста клялись в этом, но мой дух свободен" {См. Эврипида, Ипполит, 608. Аристофан жестоко нападает на Эврипида за иезуитскую мораль этого стиха.}.

Но, Алкивиад...

Как! неужели ты боишься Цереры и Прозерпины?

Нет... но... но... я... то есть, я... но самое лучшее быть безопасным... то есть... предположи, что в этом есть какая-нибудь доля правды...

Нет, я только...

Ученик Горгиаса и Мелезигена боится тартара! Как ты думаешь, в какой области подземного мира будет отведено тебе. место? Не будешь ли ты ворочать камень подобно Сизифу? Трудная работа, Спевзипп!

Ради всех богов...

Или ты будешь сидеть голодный и жаждущий перед плодами и винами, подобно Танталу? Бедняжка! я как будто вижу твое лицо в то время, как ты подпрыгиваешь к ветвям и не достигаешь своей цели. О Бахус! о Меркурий!

Или ты будешь служить пищею коршуну, подобно дюжему детине, который грубо обошелся с Латиной?

Алкивиад!

Не бойся. Миног не будет так жесток. Твое красноречие восторжествует над всеми обвинениями. Фурии убегут прочь, подобно наушникам, обманутым в своих надеждах. Только обратись к адским судьям с речью, которую тебе не дали сказать в последнее собрание. "Когда я размышляю..." Ведь так, кажется, ока начинается? Полно, не сердись. Что ты ходишь взад и вперед такими большими шагами? Ты еще же в тартаре. Ты будто воображаешь себя уже выступающим, подобно бедному Ахиллесу,

"Величественным шагом по долине Асфодели" {См. Одиссею Гомера, XI, 538.}.

Как можешь ты говорить таким образом, зная, что я так же мало верю этим глупостям, как и ты?

Ну, так иди! ты будешь глашатаем {Глашатай и Факелоносец были важные должностные лица при праздновании элевзинских таинств.}. Калликл, ты понесешь Факел. Чего ты уставил на меня глаза?

Мне не слишком нравится эта шутки.

оклеветали, то один золотой кубок, который я видел у тебя в доме, был некогда в храме Юноны в Корцире. Говорят также, что в Таренте была одна жрица...

А ну их, богов! Я думал об архонтах. Ты, пожалуй, завтра же будешь обвинен. Не слишком-то весело быть судимым в присутствии царя {Имя царя в афинской демократии давалось сановнику, отправлявшему духовные обязанности, которые в монархическия времена лежали на государе. Его суду подведомы были преступления против религии государства.}.

Не бойся: в Аттике нет ни одного наушника, который бы осмелился сказать против меня хоть одно слово, хотя бы за золотую чинару великого царя {См. Геродота, VIII 28.}.

Эта чинара...

Оставим чинару в покое. Ободрись, Калликл; ты не был так робок, когда ограбил купеческое судно у Малейского мыса. Бери факел и иди. Иппомах, вели кому-нибудь из рабов принести свинью {Свинья приносилась в жертву Церере при посвящении в велики: таинства.}.

Я буду верховным жрецом. Глашатай, на свое место. Факельщик, освещай путь. Вперед, прекрасный новичек! Мы совершим обряд внутри. (Уходят).