В доме Шиллинга.
Глава 1.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В доме Шиллинга. Глава 1. (старая орфография)

Е. Марлитт
В доме Шиллинга
(Im Schillingshof, 1880)
РОМАН. 

Перевод с немецкого Е. Б. 

Издание Д. Ефимова и М. Клюкина

"Домом Шиллинга" называли старый дом в итальянском стиле, перешедший во владение знатных баронов после ухода монахов-бенедиктинцев, построивших его на территории своего монастыря. Монастырское подворье со множеством хозяйственных построек досталось суконщикам Вольфрамам. Так и жили веками две семьи, и высокая стена разделяла не только дома, но и сам образ жизни их обитателей.

Однако два молодых человека, два отпрыска этих семей стали друзьями. И когда один из них умер, другой принял под своим кровом его детей и единокровную сестру. Эта гордая испанка с трудом переносит все немецкое и только долг перед умершим братом и любовь к его детям удерживают ее в доме немца с "рыбьей кровью", к тому женатого на "деньгах".

Какую тайну скрывают старые стены монастыря и как сложатся судьбы его нынешних обитателей? 

1.

"Домом Шиллинга" назывался великолепный старый дом, находившийся рядом с церковью бенедиктинцев; в устах же народа он был и оставался "домом с колоннами", хотя в последнее время все дома этой улицы украсились колоннами и колонками и таким образом уничтожился этот отличительный признак. Дом этот был построен бенедиктинским монахом.

В те времена, когда устройство гостиниц не составляло еще промысла для городских жителей, монастыри и рыцарские замки давали приют проезжающим. Некоторые монашеские ордена для этой цели воздвигали на своих землях странноприимные дома - таким образом возник и "дом с колоннами". Монастырь был очень богатый, и брат Амвросий, архитектор и скульптор, только что прибыл из Италии, опьяненный восторгом ко всему прекрасному; к тому же надлежало построить помещение, достойное владетельных особ и сиятельных господ, которые со своими супругами и свитой часто проезжали той дорогой и просили приюта у монастыря. Вследствие этого подле братского дома с неуклюжим фронтоном появился великолепный фасад с рядом полукруглых окон на широко раскинувшейся галлерее, поддерживаемой колоннами и в каждом углублении, на консолях и фризах, и на столбиках огромной полукруглой двери, ведшей в зал, была художественно воспроизведена на камне растительность. Между тем как верхний этаж oтступал с обеих сторон назад, нижний со своей колоннадой раскидывался в виде крыльев в три окна с каждой стороны; таким образом только нижний этаж, увенчанный каменной балюстрадой, тесно примыкал к южной стене монастыря и образовал две воздушные боковые террасы, на которые выходили разные двери верхняго этажа.

О том, что пережил и перевидал в прошедшия времена этот чужеземец на немецкой почве, немногое было известно девятнадцатому столетию. Тогда бенедиктинский монастырь находился за городом в открытом поле; только несколько мазанок ютилось в кустах на противоположной стороне большой дороги, и сквозь деревянные ставни их едва мерцал огонек, когда по вечерам раздавался лошадиный топот и слышались повелительные голоса перед толстыми монастырскими стенами.

На монастырском дворе появлялся яркий свет смоляных факелов, и поднимался страшный шум от лая монастырских собак, топота и ржания коней прибывших всадников, но все скоро прекращалось, и обитатели хижин с завистью в душе удалялись в свои норы, ибо они знали, что в монастыре превосходное вино и из монастырских труб день и ночь идет дым... А там в обширных залах из-за завешенных коврами окон мерцал свет толстых восковых свеч люстры, и высокорожденные господа и дамы, освободившись от стеснительных и неудобных верховых костюмов, собирались вокруг длинных дубовых столов, уставленных княжески богатой серебряной посудой настоятеля. Далеко за полночь ходили по рукам кубки, звенели кости, и странствующие музыканты, для ночлега которых в братском доме на каменных плитах стлалась солома, должны были приходить и играть, пока руки и горло не отказывались служить им.

Очень часто великие и могучие господа съезжались с разных сторон, чтобы заключать тайные союзы в безопасном монастырском доме с колоннами, многие важные документы тех времен указывают на бенедиктинский монастырь, как на место их возникновения. И бенедиктинцы не были от этого в убытке. Они, не присутствуя в доме с колоннами, всегда следили со свойственными им остроумием и сообразительностью за тайными действиями своих гостей, и это знание часто являвшееся каким-то чудом, давало им неограниченное влияние.

попали в руки суконщика Вольфрама. Шиллинги сломали высокую стену, отделявшую дом с колоннами от большой дороги и поставили ее во всю её вышину между своими владениями и владениями Вольфрама, потому что дружеския соседския отношения между ними были в то время немыслимы... Мазанки исчезли; промышленный дух города перешел за городския стены, сделавшияся тесными, и раскинул в поле новые улицы; не прошло и одного столетия, как дом с колоннами очутился среди прекрасного густо населенного городского квартала, как редкий золотой жучек среди паутины прилежного паука.

Фон-Шиллинги придерживались нового духа времени. Нюренбергский мастер вместо перенесенной стены поставил вдоль улицы художественную железную решетку, прозрачную и тонкую, как брабантское кружево; находившийся за ней зеленый луг был изрезан узкими перекрещивающимися дорожками, усыпанными красным песком, и разделен ими на отдельные лужайки и клумбы, наполненные розами, шалфеем и пестрыми гвоздиками; перед портиком из высокой прекрасной белоснежной группы бил фонтан, a кругом него бросали тень редкия роскошные деревья. Соседи суконщики были консервативнее рыцарей фон-Шиллинг. Они ничего не ломали и не строили, только поддерживали, что было: если где ослабевал камень, они старательно его вмазывали; поэтому "монастырское поместье", как они продолжали называть свое владение, и после трех столетий имело тот же вид, какой ему дали монахи. Почерневший от времени, покосившийся и, казалось, глубоко осевший в землю фронтон как всегда неуклюже и мрачно выглядывал из-за стены, отделявшей его от улицы. И стена эта была вся в заплатах так же, как и дубовые ворота под сводчатой аркой, и маленькая калитка подле них, у которой некогда звонили усталые путники, прося приюта, и которая и теперь так же, как тогда скрипела и визжала, когда в шесть часов вечера к бывшему суконщику приходили люди изо всех улиц и переулков за молоком, потому что Вольфрамы скоро заменили ткацкий станок земледелием и старательно скупали принадлежавшие городу поля, луга и выгоны.

Они скряжничали, тряслись над каждой копейкой, и все были одинакового характера. Мужчины не стыдились ходить за плугом, а женщины аккуратно появлялись вечером за прилавком и сами продавали молоко, чтобы ни один пфенниг не попал в руки ненадежных служанок. И хорошо делали Вольфрамы, как это доказало потом время. Богатство их росло, а вместе с ним и всеобщее к ним уважение: они все почти единогласно были выбираемы в городской магистрат, и наконец столетия через полтора наступил час, когда фон-Шиллинги сочли нужным заметить, что у них есть сосед. С этих пор завязались дружеския отношения. Высокая стена оставалась - она между тем со стороны Шиллингов покрылась непроницаемой чащей винограда самого лучшого сорта, а с противоположной стороны цепкими ветвями темного плюща - но дух более гуманного времени проскользнул через нее; Шиллинги не считали уже низким для себя быть восприемниками маленького Вольфрама, а сосед сенатор не считал за особую честь, если они приглашали его к себе на обед. Да, в течение последняго столетия произошли большие перемены в положении обеих семей: между тем как некогда презираемые всеми суконщики возвысились до патрициев и приобрели огромное состояние, Шиллинги окончательно разорились. Они вследствие своей знатности вели роскошную жизнь, и последний в роде барон Крафт фон-Шиллинг был уже накануне разорения, когда умер его двоюродный брат, которому было заложено все его имущество. И это было спасением падающему роду - единственный сын барона женился на единственной дочери покойного и в приданое за ней получил опять все шиллинговския поместья. Это случилось в 1860 году.

В этом же году в соседнем доме совершилось событие, встреченное с большой радостью. В нескольких поколениях семья Вольфрамов всегда имела наследника: но в последние пятьдесят лет в монастырском поместье не родилось ни одного мальчика. Поэтому последний в роде, советник и обер-бургомистр города Франц Вольфрам, сделался мрачным и неразговорчивым. Пять дочерей одна за другой явились на свет Божий; все пять "нестерпимо" белокурые, как мать, все с наклонностью прятаться по темным углам при виде строгого отца, но они не долго прожили...

Госпожа советница, точно виноватая, скромно и безмолвно проводила свою жизнь подле ожесточенного супруга; только его приближение вызывало краску сильного испуга на её бледное лицо, а то она походила на движущуюся каменную статую.

бледном челе страдалицы.

- Сын! - торжественно произнесла старая акушерка.

- Вольфрам! - вырвался радостный крик из уст советника.

Он бросил два золотых в ванну, в которой купали ребенка, потом подошел к кровати и в первый раз после двадцатилетняго супружества поцеловал руку жены, давшей жизнь его сыну.

Потом наступил день, какого еще не видало никогда монастырское поместье.

что все это у них есть: но после обеда и вечером того счастливого дня в так называемой большой зале, бывшей столовой монахов, богатство их обнаружилось во всем блеске. На массивных столах, покрытых камчатными скатертями сверкало старинное серебро, накопленное веками: чаши, блюда, жбаны, кубки, огромные солонки, а на темных, украшенных резьбой стенах канделябры, все самой лучшей художественной работы. А в небольшой соседней комнате стояла купель. Вольфрамы не любили цветов; на окнах никогда не было ни одного горшка, а в фруктовом саду и на огороде за хозяйственными строениями цвели в yroлке несколько кустов диких роз самовольно водворившихся там, - сегодня же благоухающие цветы из городских оранжерей украшали стол: новорожденный был завернут в фамильное крестильное покрывало из атласа яблочного цвета, а на его темной головке была надета старомодная шапочка, украшенная пожелтевшими кружевами и вышитая индийским жемчугом.

Старая акушерка между тем сидела наверху в комнате больной и рассказывала ей о роскоши убранства внизу, гордых разодетых в шелк и бархат кумовьях, о винах, разливавших чудный аромат по всему дому, и о том, что маленького "сынка советника", как какого нибудь принца, крестили среди роз и миртов.

На исхудалом лице родильницы мелькнула горькая улыбка, - её маленьких девочек не удостоивали парадных крестин, розы и мирты не окружали их купель, серебро не вынималось из кладовых... На щеках бледной женщины также зацвели розы, яркия лихорадочные розы. И в то время, как внизу звенели стаканы и пили за здоровье давно желанного наследника, наверху раздвинулся белый полог, и все пять девочек окружили мать, и она горячо ласкала их, и нежно разговаривала, и играла с ними, а доктора безпомощно стояли вокруг говорившей без умолку женщины, пока она с усталой, блаженной улыбкой не опустила голову на подушки и не уснула навеки.

Её смерть не оставила в доме заметной пустоты. У маленького Вита была кормилица, и, как только скончалась хозяйка, жившая в верхнем этаже сестра советника, прекрасная суровая женщина, сошла вниз и приняла ключи и все хозяйство.

Она была истая Вольфрам по всем своим поступкам и по наружности, на которой сорок шесть лет жизни не оставили следа. Только один раз страсть победила в ней строгие принципы и привела "конечно" к беде. Она была единственной соучастницей cоветника в вольфрамовском наследстве и кроме того очень красивой девушкой. В доме Шиллинга ее ласкали, как собственную дочь, и там она познакомилась с маиором Люцианом, за которого вышла замуж, несмотря на все увещания брата и внутренний предостерегавший ее голос. И в самом деле, она с своей суровой преисполненной семейных традиций природой и изящный легкомысленный офицер подходили друг к другу, как огонь и вода. Она упорно принуждала его изменить свои привычки, а он с тонкой насмешкой всячески старался ускользнуть от "мещанских обычаев". Это повело к ссорам, и однажды вечером маиорша с пятилетним сыном на руках тайно уехала из Кенигсберга и поселилась навсегда в монастырском поместье...

сумрак, царящий в саженных углублениях дверных арок, и тусклые, оправленные в свинец стекла подъемных окон, о которые беззвучно бились ночные бабочки и сквозь которые вечернее солнце тускло и лениво проливало свой свет на каменный пол передней, все это показалось мальчику страшным, как дом людоеда в лесу... И стройный изящный ребенок в голубой бархатной курточке с блестящими золотистыми кудрями, казалось, по ошибке попал сюда.

"Она привела пестрого колибри в старое соколиное гнездо", сказал её брат советник, мрачно покосившись на мальчика.

Маленький похищенный мальчик как был так и остался здесь чуждым. Тщетно холодный воздух монастырского поместья охватывал идеальные образы в его голове и сердце - он был, как и его отец, горячей поэтической натурой... Покинутый в Кенигсберге муж употребил все усилия, чтобы вернуть себе мальчика, но все его старания разбились об юридическия знания советника Вольфрама, - ребенок остался при матери. Вследствие этого маиор Люциан вышел в отставку, он исчез из Кенигсберга, и никто не знал, куда он девался.

С тех пор маиорша поселилась снова в своей девичьей комнате в мезонине, выходившей окнами на улицу. Она душой и телом подходила к этим просто выкрашенным стенам с глубоко вделанными в них шкафами с темными створчатыми дверцами; она по-прежнему сидела в глубокой оконной нише на кожаном стуле с прямой спинкой и спала за толстыми занавесками, "сделанными" из пряжи собственноручно приготовленной её бабушкой. Но она никогда более не переступала порог дома Шиллингов - она избегала воспоминаний о своем муже, как о смертельном враге. Маленький Феликс, напротив, скоро сделался своим в доме Шиллингов. Единственный сын барона Крафта фон Шиллинг был ровесник ему. Оба мальчика с первой минуты нежно полюбили друг друга, и маиорша согласилась на их знакомство, только с условием, что её ребенку никогда ни одним словом не напомнят об его отце.

Потом молодые люди были товарищами по университету в Берлине, - оба изучали правоведение. Арнольд фон Шиллинг намеревался поступить на государственную службу, а Феликс Люциан должен был пойти по стопам своего дядюшки - сначала занять его должность в городском управлении, а потом и в управлении монастырским имением, ибо, по смерти последней его белокурой кузины, советник назначил его своим наследником и преемником, конечно с условием, что он к своему отцовскому имени прибавит и имя Вольфрама. Но 1860-й год, как было выше упомянуто, изменил все семейные обстоятельства и в доме Шиллинга, и в монастырском поместье: - Арнольд фон Шиллинг вернулся домой, чтобы по просьбе своего больного отца жениться на двоюродной сестре и таким образом возвратить все имения Шиллингов, а в монастырском поместье появился давно желанный наследник, маленький Вит Вольфрам, своим слабым дыханием разрушивший все притязания своего кузена Феликса на наследство.