Дама с рубинами.
Глава IX

IX

Экипаж отъехал. Маргарита вышла из столовой; однако она не бежала к своим, как сделала бы это в первом порыве сейчас по прибытии, а медленно спускалась в сени.

Герберт, казалось, как раз собирался подняться по лестнице, а коммерции советник только что переступил порог сеней. На его лице еще лежало выражение удовлетворенной гордости высокой честью, оказанной его дому. Он изумился при виде Маргариты, но тотчас же раскрыл свои объятия и с радостным восклицанием прижал ее к своей груди.

-- Это действительно ты, Гретхен?! - воскликнула советница, вернувшись с улицы в сопровождении Рейнгольда.

Она протянула девушке руку и с достоинством подставила ей щеку для поцелуя. Внучка, казалось, не заметила этого; она прикоснулась губами к руке бабушки и затем бросилась на шею к брату.

-- Пойдем наверх, сени - неподходящее место для приветствий, - заметил коммерции советник, а затем, положив руку на плечо Маргариты, стал подыматься вместе с дочерью по лестнице вслед за Гербертом, который уже успел уйти вперед. - Совсем большая девочка, - сказал папа, меряя взглядом, полным отеческой гордости, юную фигурку, стоявшую возле него.

-- Да, она очень выросла, - заметила бабушка, медленно шедшая за ними под руку с Рейнгольдом, - разве она своими лицом и фигурой не напоминает тебе Фанни, Балдуин?

-- Нет, нисколько; у Греты настоящий лампрехтский тип, - возразил советник, причем его лицо омрачилось.

Наверху, в большом зале, стояла тетя София и пересчитывала серебро, бывшее в употреблении. Радостная улыбка озарила ее лицо, когда Маргарита бросилась к ней.

-- Твоя постель готова и стоит на том же месте, где ты спала девочкой, - сказала тетя, отдышавшись после бурных объятий молодой девушки, - а в "надворной" комнате так же уютно, как ты всегда любила.

-- Так, это, значит, - заговор? - неодобрительно заметила советница, - тетя София была поверенной, а мы, остальные, должны были ждать, когда наступит великое событие. Ты, Грета, должна была бы приехать раньше, а теперь твое возвращение не имеет никакого смысла: двор через две недели уезжает в М., и твое представление ко двору вряд ли может состояться.

-- Будь довольна, милая бабушка; тебе со мною было бы мало чести; ты не знаешь, какая я трусиха и каким неловким созданием я становлюсь, когда теряю мужество. Да я приехала вовсе не за тем; меня привлекла елка, Рождество там внизу, в столовой; мне уже надоели эти сахарные фигуры и бумажные коробочки, которые покупает тетя Элиза и вешает на елку; я снова хочу пережить те приготовления в темные вечера, когда завывает ветер и идет снег, в теплой комнате на большом столе лежат орехи и золото, а из кухни доносится аромат свежих кренделей и всевозможных необычайных зверей, не поддающихся описанию; самого лучшего, к сожалению, не будет - закрытой корзинки тети Софии, из которой иногда выглядывали начатые кукольные платья. Но от Варвары я все-таки потребую своего пряничного всадника.

-- Ребячество! - рассердилась бабушка. - Стыдись, Грета! Ты вернулась, не исправившись ни на волос!

-- Да, это уже сказал мне дядя Герберт.

-- Что? Ты уже говорила с дядей? - с большим изумлением спросил Рейнгольд, - как же это может быть?

-- Очень просто, Гольдик: потому что я собственной персоной уже была наверху...

-- Неужели ты собиралась войти сюда? - с запоздавшим испугом воскликнула советница.

-- С этой прической эскимоски и в таком ужасном черном платье? - добавил Рейнгольд, делая комичное движение отвращения. - Ты прекрасно вырядилась в своем Берлине, Грета!

-- Не волнуйся, Рейнгольд, это платье не единственное у меня! - сказала Маргарита и, пожимая плечами, стала со всех сторон осматривать свою юбку. - Бедное платьице! Свежим его, конечно, нельзя больше назвать. Оно должно было лазить со мною по катакомбам и пирамидам и часто промокало насквозь от горного дождя и льда глетчеров. Верный старый товарищ! Сегодня мне было стыдно, и я отреклась от него! Дядя Герберт может удостоверить, что я сама не считала себя достаточно нарядной, чтобы дебютировать пред высокими гостями...

-- Прошу тебя, ради Бога, сделай мне одолжение и не запускай постоянно руки в волосы, как мальчишка, - прервала ее бабушка. - Ужасная привычка! Как могла тебе прийти в голову такая нелепая фантазия - остричь волосы?

-- Надо было, бабушка; дело не обошлось без тайных слез; этого я нисколько не отрицаю. Но было от чего прийти в отчаяние, когда надо возиться с косами, а дядя Теобальд у двери бегает взад и вперед от нетерпения и страха, что мы опаздываем на поезд или пропустим почтовый дилижанс. Тогда я, недолго думая, схватилась за ножницы... Впрочем, дело вовсе не так плохо, бабушка; мои космы растут, как сорная трава, и ты не успеешь оглянуться, как у меня будет порядочная коса.

-- Да, как же! - сухо заметила старушка. - Тетя Элиза могла бы получше смотреть за тобой и не допустить такой выходки!

-- Тетя? Ах, бабушка, там дело обстоит не лучше, у нее тоже немногим больше этого! - и Маргарита с лукавой улыбкой вытянула один из своих локонов.

-- Ну, и хорошую же жизнь вы вели во время своих ученых поездок, нечего сказать! - с негодованием воскликнула бабушка, нервно собирая в одну кучку крошки на скатерти. - Как моя сестра может принимать участие в занятиях своего мужа и подчиняться им, - мне совершенно непонятно. Где же тогда права жены и положение в обществе? Посмотри только на девочку, Балдуин! Пройдут целые годы, пока она снова станет презентабельной. Спрашивается, Грета, как ты приколешь к этой копне цветок, не говоря уже о драгоценностях? Рубиновые звезды, например, которые так шли твоей матери...

-- А, "красные камни", которыми украшена прическа Прекрасной Доры в красной гостиной? - с живостью перебила ее Маргарита.

-- Да, Гретель, те самые, - вместо бабушки подтвердил коммерции советник, до сих пор молчавший. Он совершенно побледнел, но его глаза засверкали, а пальцы так крепко обхватили стакан с шампанским, словно хотели раздавить его на мелкие кусочки. - Я тебя горячо люблю, дитя мое, и дам тебе все, что хочешь, но только рубиновые звезды выбрось из головы; пока я жив, они не будут украшать ни одной женщины!

-- Я вполне понимаю тебя, милый, милый Балдуин, - произнесла советница сочувственным тоном, - ты слишком любил Фанни!

-- Несчастный человек! - вполголоса произнесла советница. - Я вне себя от своей неловкости; мне не следовало касаться этой никогда не заживающей раны! И как раз сегодня он был так весел: я бы сказала: так "гордо счастлив". Впервые после многих лет я видела его улыбающимся. Ах, да, но это были действительно чудно-прекрасные часы, незабвенные, доставляющие такое счастье! Лишь одно несколько раз заставляло меня холодеть от страха: милая София подавала слишком медленно. Моему зятю придется в таких случаях нанимать специальную прислугу...

-- Сохрани Бог, бабушка, сколько же это будет стоить?! - запротестовал Рейнгольд, - у нас существует определенный бюджет, и его ни в каком случае нельзя превышать; Франц должен только быстрее шевелить своими ленивыми ногами.

Бабушка замолчала, так как никогда прямо не противоречила внуку.

-- Было еще одно опасение, которое возникло у меня во время обеда, милейшая София! - через плечо сказала она после небольшой паузы, - было очень грубое меню, слишком мещанское для наших высоких гостей, ростбиф также оставлял желать лучшего.

-- Вам совсем незачем беспокоиться, - возразила тетя София с самой веселой улыбкой, - меню было составлено по сезону, и ростбиф был очень хорош. В Принценгофе не покупают такого дорогого.

-- Так, гм... - кашлянула бабушка, на минуту пряча свое лицо в розы, которые держала Элоиза Таубенек. - Ах, какой восхитительный аромат, - прошептала она, - посмотри-ка, Герберт, эта белая чайная роза - новость из Люксембурга, как мне сказала фрейлейн фон Таубенек; герцог специально выписал ее для Принценгофа.

Ландрат взял розу, рассмотрел ее строение, понюхал и снова совершенно равнодушно отдал ее матери.

Кто бы мог сказать, что этот человек когда-то похитил такую же розу, с остервенением защищал ее и ни за что не хотел возвращать? Маргарита никогда не могла забыть этот случай; теперь, конечно, он больше не был для нее загадкой; тогдашний гимназист, очевидно, любил красивую девушку из пакгауза; это была его первая юношеская любовь, которую он при своих теперешних взглядах удостаивал лишь презрительной улыбкой; время лирики давно прошло и наступила проза сухой, рассудительной жизни.

Зато Лампрехт, только что в своем горе удалившийся в соседнюю комнату, был совсем другим человеком; он не мог забыть. Сердце Маргариты преисполнилось состраданием и горячей детской любовью. Плохо отдавая себе отчет в том, что она делает, она бесшумно отворила дверь и проскользнула в комнату.

Коммерции советник неподвижно стоял в темной оконной нише и, казалось, смотрел вниз, на базарную площадь. Толстый ковер заглушал легкие шаги молодой девушки. Она подошла к отцу и с нежной лаской положила ему руку на плечи. Он с таким испугом обернулся, как будто его больно ударили, и смотрел растерянным, безумным взглядом в лицо дочери.

-- Дитя, - простонал он, - у тебя такая манера подходить...

-- Как у моей бедной мамы?

Он сжал губы и отвернулся, но девушка крепче прижалась к нему.

-- Оставь свою Грету здесь, папа, не прогоняй ее! Горе - плохой товарищ, и я не оставлю тебя наедине с ним. Папа, мне уже пошел двадцатый год, я уже старая девица, не правда ли? Я основательно погуляла по белу свету, я много видела и слышала, честно старалась воспринять все великое и прекрасное и много полезного старательно наматывала себе на ус, как говорит тетя София. Свет так прекрасен...

-- Дитя, разве я тоже не живу в свете? - и Лампрехт указал на прилегающую гостиную.

-- Да, но есть ли здесь люди, которые могли бы вывести тебя из твоего душевного мрака?

-- Конечно, нет, а те - менее, чем кто-либо; но можно иногда развлекаться и с замкнутой душой; конечно, потом наступает еще более сильная реакция, и душевный разлад еще более увеличивается.

-- Я не стала бы подвергать себя этому, папа, - сказала Маргарита, серьезно взглянув на отца.

-- Мой маленький мудрец, ты говоришь, как тебе это кажется. Ах, если бы это было так легко! Ты "лазила по катакомбам и пирамидам" и под руководством дяди изучала древний быт в Трое и Олимпии, но о современной жизни не имеешь ни малейшего понятия. Ни один человек, который хочет добиться чего-нибудь, не может жить теперь по-своему; ему необходимо сияние, исходящее из высших кругов общества.

-- Конечно, это мне непонятно, папа, - сказала девушка, и яркая краска залила ее лицо, - но мне известно больше о современной жизни, чем ты думаешь. Дядя в Берлине не терпел в своем доме ничего сомнительного, ничего пресмыкающегося во мраке, у него собираются только светлые умы, и все говорят свободно и прямо от сердца. Там жестоко порицают классовую ненависть и тех людей, которые до сих пор являются рабами предрассудков.

Лампрехт отошел от дочери и быстро заходил по комнате.

-- Да, тот, кто мог бы стряхнуть с себя все плоды воспитания и посмел бы показать все то, что творится в глубине его души, как он страдает и что чувствует, тот... - Он с порывистым жестом оборвал свою речь. Слова молодой девушки, очевидно, на минуту заставили его забыть, что перед ним его дочь. - Иди теперь вниз, дитя мое! - продолжал он, овладевая собой, - ты, наверно, голодна и утомлена. Боюсь, что никто до сих пор ничего не предложил тебе; я не хочу, чтобы ты ела то, что осталось от гостей; тетя София, наверно, приготовила тебе чай, да и с ней ведь ты охотнее всего проводишь время. Ты вполне права, Гретель, это - настоящее золото, и я не дам сбить себя с толку, несмотря на все попытки разуверить меня в этом. Какая у тебя горячая рука, дитя, и как горит твое личико!

жизнь по собственному усмотрению? Что дадут тебе милости и знаки благоволения, если твоя душа страдает и чахнет!..

Он внезапно подвел ее к лампе, закинул ее голову назад и заглянул ей в глаза, прямо и смело смотревшие на него.

-- Что это? Ясновидение? Или за мною следят? Нет, моя Грета осталась честной и правдивой, тут не может быть фальши! Я думаю, была бы единственной из всей семьи, которая стала бы на мою сторону, если бы свет отвернулся от меня. Ты помогла бы мне побороть злополучную слабость?

-- Само собой разумеется; всеми силами, папа; попробуй только, у меня хватит мужества на двоих; вот тебе моя рука!

с нею и была довольна, что на сегодня так легко отделалась; здесь, наверху, ей было больше нечего делать. Только когда она снова вышла в сени, то заметила, что кто-то стоит у окна, по-видимому, смотря во двор; это был ландрат. Она совсем забыла о нем; ее сердце и голова были полны заботою о состоянии отца; для ее ясного, решительного ума казался совершенно непонятным подобный мрачный душевный разлад.

-- Спокойной ночи, Маргарита, - произнес в эту минуту Герберт совершенно не тем тоном, которым говорили в гостиной.

-- Спокойной ночи, дядя!