Дама с рубинами.
Глава XIII

XIII

В следующую ночь разразилась первая октябрьская буря; вороны целый день большими стаями кружились над городом, солнце закатилось как бы в кровавое море, а затем началось! Всю ночь ветер свистел и завывал, а с наступлением дня еще с большим остервенением запел свою осеннюю песню.

Советница была очень не в духе; ее маленькие ножки стали немного слабыми и неуверенными. При сильном ветре она не решалась больше выходить на улицу, и визиты, предполагавшиеся на сегодняшний день, не могли состояться.

Маргарита была очень довольна этим; она сидела в комнате бабушки и проворными пальцами помогала ей вышивать великолепный ковер, который предназначался Герберту в виде рождественского подарка и будет, вероятно, лежать у дамского письменного стола в будущем молодом хозяйстве. Маргарита со спокойной совестью вышивала букеты цветов, на которые будет ступать нога прекрасной Элоизы.

В четыре часа ландрат вернулся со службы и прошел в свой кабинет, находящийся рядом; в течение некоторого времени было слышно, как туда приходили и уходили люди; сторож принес целую кипу бумаг; жандарм сделал какой-то доклад, затем раздавались какие-то просительные голоса. Маргарите невольно пришло в голову, что тишина, так строго соблюдавшаяся в старом купеческом доме, была теперь нарушена людьми, которые даже не носили фамилии Лампрехт. Старым купцам этого и во сне не снилось!

Несмотря на бурю, из Принценгофа была прислана прелестная корзинка с фруктами. У советницы от радости затряслись руки; она поспешно набросила платок на рождественский подарок и позвала сына, щедро дав посыльному на чай.

Ландрат на мгновенье остановился на пороге, как будто был удивлен тем, что его мать не одна в комнате, но затем подошел ближе и поклонился по направлению окна, где сидела Маргарита.

-- Здравствуй, дядя, - приветливо, но равнодушно ответила она на его поклон, продолжая вышивать ковер.

Он слегка нахмурил брови и бросил беглый взгляд на корзину с фруктами, которую протягивала ему мать.

-- Странная фантазия, гонять в город посыльного в такую погоду, - произнес он. - Можно было и подождать...

-- Нет, Герберт, - прервала его советница, - фрукты только что сорваны и не должны были утратить свой аромат; как чудно они пахнут! Я сейчас положу тебе на тарелку несколько груш и кисть винограда...

-- Благодарю, милая мама; кушай сама; эти знаки внимания относятся исключительно к тебе!

С этими словами он вышел.

-- Он обиделся тем, что эти знаки расположения не были адресованы прямо ему, - прошептала советница на ухо внучке, снова принимаясь за работу. - Боже мой, Элоиза не должна поступать таким образом, он так замкнут, обладает такой малой дозой самоуверенности и, кажется, почти надеется, что она первая скажет решительное слово; притом он страшно ревнив, и, как ты только что видела, ревнует даже ко мне! Да, дитя мое, тебе придется самой пережить все это, - шутливо произнесла она, снова возобновляя разговор, прерванный приходом посыльного.

Дело шло о письме Биллинген-Вакевица; Маргарита еще вчера вечером сожгла его, и отрицательный ответ был уже отправлен, но она ни словом не обмолвилась об этом. Она отвечала очень кратко и в душе была возмущена тем, что бабушка без всякой церемонии произнесла имя отвергнутого человека, как будто он уже принадлежал к их семье. Это было неприятно Маргарите, тем более что дверь в соседнюю комнату не была плотно закрыта; щель все увеличивалась, и те, кто были в той комнате, могли слышать ее замечания.

-- Тебе что-нибудь нужно, Герберт? - крикнула советница, с изумлением оборачиваясь.

-- Нет, мама, только позволь, чтобы дверь оставалась открытой, в моей комнате слишком натоплено.

Советница беззвучно рассмеялась и покачала головой.

-- Он думает, что мы говорим об Элоизе; это, конечно, - музыка для его ушей, - шепнула она внучке и сейчас же начала говорить о Принценгофе и его обитателях.

Немного спустя начало смеркаться. Работа была сложена и убрана; кончились также рассказы бабушки. Маргарита облегченно вздохнула и поспешно попрощалась.

На лестнице был сильный сквозняк, и немудрено: в бельэтаже было открыто одно из громадных окон, выходивших во двор. Спустившись, Маргарита увидела, что у окна стоит ее отец. Ветер трепал его густые, кудрявые волосы.

-- Изволь сейчас же сойти, - кричал он, стараясь заглушить завывание ветра, причем махал рукой кому-то во дворе.

Он испуганно вздрогнул и поспешно повернул к ней свое взволнованное лицо и сдавленным голосом проговорил, указывая на галерею пакгауза:

-- Этот сумасшедший мальчишка хочет сломать себе шею.

Там, на перилах галереи, стоял маленький Макс; одной рукой он охватил столб, поддерживающий крышу галереи, а другой проделывал драматические жесты в воздухе и громко пел отдельные ноты, как бы желая померить силу своих маленьких легких с могуществом ветра.

-- Он не упадет, папа, - со смехом произнесла Маргарита, - я прекрасно знаю, что можно проделывать в таком возрасте. Балки на нашем чердаке могли бы многое рассказать о моих талантах в этом направлении... буря ничего не может сделать ему, потому что она у него за спиной. Правда, эти старые перила ненадежны.

Она вынула из кармана платок и помахала им в окно. Мальчик тотчас же заметил этот сигнал; он замолчал и соскочил. По-видимому, очень испуганный и смущенный, он поспешно занялся чем-то на галерее.

-- У этого мальчика золотое горлышко, - сказала Маргарита, - только он расточает свое богатство; в двадцать лет он, вероятно, не будет петь взапуски с бурей и сумеет оценить драгоценный материал. Этого ты не получишь себе в контору, папа; со временем он будет великим певцом.

-- Ты думаешь? - его глаза сверкнули как-то странно, почти враждебно, - я не думаю, что он рожден для того, чтобы забавлять других людей.

С этими словами он схватился за задвижку окна, чтобы закрыть его, но в эту самую минуту сильнейший порыв ветра вырвал раму у него из рук. Это был порыв такой ужасающей ярости, какого не было даже в прошлую бурную ночь. Что произошло в следующую минуту, коммерции советник и его дочь не могли сообразить. Им казалось, что ураган хочет сдуть с лица земли старый купеческий дом со всеми живущими в нем. Раздался ужаснейший треск, потрясающий шум обрушившихся обломков; затем наступила минутная тишина, как будто злобный вихрь сам испугался произведенного им разрушения и не решался коснуться непроницаемого желто-серого облака, вдруг заполнившего собой весь двор.

Пакгауз! Да, облака пыли подымались оттуда.

Коммерции советник одним прыжком бросился к лестнице мимо дочери и помчался вниз. Маргарита полетела за ним, но только на дворе ей удалось схватить его за руку. Онемев от ужаса, она не в состоянии была сказать, чтобы он взял ее с собой.

-- Ты останешься здесь, - приказал он, отталкивая ее от себя, - ты хочешь, чтобы тебя задавило?

Его голос поразил ее до глубины души; ей казалось, что волосы становятся дыбом над его искаженным лицом. Он помчался вперед. Маргарита ухватилась за ближайший ствол липы, чтобы удержаться на ногах, так как по двору снова пронесся яростный порыв ветра, который, захватив с собой густой столб пыли, погнал его к главному зданию, там пыль рассеялась и понеслась вверх к темнеющему небу.

Теперь из туманной массы стали появляться определенные очертания; пакгауз уцелел, но имел вид неузнаваемых развалин; нижняя часть тяжелой черепичной крыши, покрывавшей галерею, обрушилась на всем протяжении, увлекая за собой поддерживавшие ее столбы и деревянные перила. Груда обломков достигла окон нижнего этажа; отдельные кирпичи продолжали еще с шумом падать на землю.

Путь через обломки был страшно опасным. Маргарита с ужасом смотрела, как ее отец пробирался через этот хаос, откидывая мешавшие балки и увязая по колено в обломках кирпича, но через несколько секунд ему удалось добраться до ворот, в которых он и исчез.

Его путешествие сопровождалось криками, раздававшимися в главном здании, и теперь все обитатели дома выскочили во двор - тетя София, прислуга и одновременно с ними все служащие в конторе. Буря загнала их всех к толстым стенам ткацкой, к тому месту, где стояла Маргарита.

Лампрехту не грозила теперь никакая опасность, потому что никакой ураган не мог потрясти могучие ворота, под которыми он скрылся, но ребенок, "бедный паренек", был увлечен обломками и, вероятно, лежал теперь, раздавленный под ними! Варвара только что из кухонного окна видела его на галерее.

Лицо старой кухарки позеленело от ужаса и напоминало собой привидение, но еще на бегу, с трудом справляясь с ветром, она дрожащими губами шептала:

-- Вот видите, разве старая Варвара не была права?

Тетя София не могла произнести ни слова, но ее руки и ноги не утратили способности действовать, и она, повязав носовым платком голову, чтобы не развевались волосы, и подобрав раздувавшееся платье, не взирая на все еще падающие кирпичи и обломки дерева и на бурю, подбежала к груде обломков, под которыми, вероятно, лежал убитый мальчик; остальные тотчас же последовали за нею, но в эту минуту коммерции советник появился в открытых дверях кухни и крикнул:

-- Назад! Никто не пострадал! Слава Богу!

Лица у всех просветлели.

Ну, значит, так суждено. Какое счастье, какое громадное счастье, что ничего не случилось!.. Это было бы ужасно для нашего дома и никто из нас вовек не перестал бы горевать.

-- Не будь такой глупой, Варвара, - набросился на нее Рейнгольд, не выходивший из сеней, так как боялся ветра, как огня, - ты ведешь себя так, словно несчастье действительно угрожало кому-нибудь из нашей семьи и Лампрехтам, чего доброго, пришлось бы надевать траур оттого, что пострадал бы этот мальчишка. Дурацкая болтовня, но вы все такие; вас трогает только то, что касается вашего брата, а убытки, которые понесут господа от всей этой истории, для вас безделица. Вы думаете, у нас денег куры не клюют? Знаю я вас! Вся эта история вскочит нам в копеечку, - продолжал он, обращаясь к служащим и кивая головой по направлению к пакгаузу. - Непростительно со стороны папы, что он дает этим задним строениям так разрушаться; у меня впоследствии этого никогда не будет, от меня не скроется ни один покосившийся кирпич, можете быть уверены, если бы даже мне на коленях пришлось ползти во все углы и...

Он внезапно замолк и, засунув руки в карманы, прислонился к стене, вытянув свои длинные ноги.

Во дворе показался возвращавшийся коммерции советник; у него был еще сильно расстроенный вид; спутанные волосы, свешивавшиеся на лоб, усиливали это впечатление. Но при виде собравшихся в сенях людей он, видимо, старался овладеть собой и выпрямился во весь рост; его глаза холодно встретили напряженные взоры собравшихся, как будто он желал заранее предупредить всякие вопросы.

Он подозвал Фридриха, дал ему склянку из-под лекарства, которую держал в зажатой руке, и послал его в аптеку.

-- Испуг сильно повредил старушке; ей очень скверно, в склянке не было ни капли лекарства, - отрывисто произнес он, обращаясь к тете Софии, причем легкая краска смущения покрыла его лицо.

Это была лишь маленькая услуга, вполне понятная помощь заболевшему ближнему, но со стороны этого недоступного, высокомерного человека она казалась непостижимым снисхождением.

Маргарита поступила точно так же, как и тетя София; она поспешно повязала голову платком и молча направилась к двери.

-- Куда ты, Гретхен? - спросил коммерции советник.

-- Я хочу пойти к больной, само собой разумеется.

-- Этого ты не сделаешь, дитя мое, - спокойно ответил он, привлекая ее к себе. - Вовсе не разумеется само собой, что ты должна идти туда, где тебе угрожает опасность быть тяжело раненой. Госпожа Ленц часто страдает подобными припадками, но до сих пор еще никому не приходило в голову помочь ей.

Маргарита молча развязала платок. Прислуга бесшумно рассыпалась по всем направлениям, а служащие поспешили вернуться в контору, остался только Рейнгольд.

-- Так тебе и надо, Грета, - злорадно произнес он. - Да, подвязав синий передник, ухаживать за больными, мыть грязных детей - это теперь очень модно среди молодых девушек, и ты, вероятно, воображаешь, что Грета Лампрехт будет невесть как прекрасна в роли Святой Елизаветы. Хорошо, что папа не допускает такой глупости. Да с завтрашнего дня у тебя и не будет больше повода к таким глупым затеям; эти люди не могут оставаться в пакгаузе, пока его будут ремонтировать; не правда ли, папа, они должны выехать?

-- Этого не нужно; они останутся там, где живут.

Еще глубже засунув руки в карманы брюк и высоко подняв плечи, в безмолвной злобе Рейнгольд повернулся и направился в контору.

Коммерции советник обнял дочь и повел ее в столовую. Он приказал подать вина и залпом выпил несколько стаканов бургундского, а Маргарита села на ступеньки у окна, на том месте, где всегда сидела ребенком у ног тети Софии, охватила руками колена и прислонилась головой к сиденью кресла. Она была одна с отцом, в этой комнате было хорошо и уютно. Однако ветер по-прежнему гудел, окна звенели и с улицы по временам доносился стук захлопнувшейся двери или ставни.

-- Ветер, пожалуй, сорвет всю крышу с пакгауза, - произнесла Маргарита, поднимая голову.

-- Да, кирпичи еще будут сыпаться, но стропила устоят, - сказал коммерции советник, шагая по комнате. - Я был на чердаке, старые балки держатся крепко, как железо; то, что слетело, было заплатой, наложенной в новейшее время.

Он на мгновенье обернулся к дочери, и слабый свет наступивших сумерек упал на его лицо. Вино произвело свое действие; кровь стала быстрее вращаться по жилам и бледность исчезла с его лица.

-- Маленький Макс остался целым и невредимым?

-- Да, сорвавшаяся часть крыши пролетела над ним.

-- Настоящее чудо! Невольно кажется, что две руки - руки его покойной матери - оградили эту маленькую курчавую головку.

-- Я не могу отделаться от ужасного впечатления, - добавила Маргарита после минутного молчания, - и у меня еще трясутся руки и ноги при мысли о том, что этот прелестный мальчик, полный сил и жизни, вдруг оказался бы мертвым или искалеченным под этими обломками.

В течение нескольких минут в комнате было так тихо, что слышны были взволнованные голоса из кухни.

-- Наши люди тоже, по-видимому, не могут успокоиться, - проговорила Маргарита, - они очень любят этого мальчика. Бедняжка! У него одинокое детство: здешняя страна чужда ему, мать умерла, отец, которого он никогда не видел, далеко за морем.

-- Мальчика нечего жалеть; он - кумир своих родных, - перебил ее коммерции советник, все еще отвернувшись и рассматривая на свету темно-красное вино.

-- И отца? - резко и недоверчиво спросила молодая девушка и покачала головой. - Он, кажется, вовсе не заботится о мальчике. Почему он тогда не возьмет мальчика к себе?

По губам Лампрехта мелькнула слабая улыбка.

-- Я вижу, что ты строго осуждаешь своего папу, который целых пять лет держал тебя вдали от себя, - с улыбкой сказал он, но его нижняя губа нервно подергивалась, что всегда служило признаком внутреннего волнения.

Маргарита вскочила и, прижавшись к нему, живо запротестовала:

-- Ах, это совсем не то! Ты в любое время мог видеть своего сорванца и как часто ты посещал его и как заботился о нем! Тебе стоит пожелать, и я навсегда останусь с тобой. Отец маленького Ленца...

-- Навсегда? - громко и быстро повторил коммерции советник, оставляя без внимания последние слова дочери, - навсегда? Дитя мое, через некоторое время, может быть, налетит из Мекленбурга вихрь и унесет мою пушинку тоже навсегда.

Маргарита отошла от него; ее лицо омрачилось.

-- Ах, и ты уже знаешь об этом? Очень торопятся, милочки!

-- О ком ты говоришь?

тети Элизы! Ну да, конечно, меня хотят поскорее выдать замуж. Им теперь как раз нужна дворянка в семье, сияние чужого имени должно закрыть наш скромный дом, и... козлом отпущения должна быть Грета! Но так скоро это не делается, дядя Герберт!

-- Какое у тебя странное понятие о дяде, - прервал ее отец. - Ему вовсе не нужно нас, Лампрехтов; я думаю, ему решительно все равно, какое имя ты будешь носить. Он всего хочет добиться сам. Он счастливчик, которому стремятся все помочь, хотя он и отказывается от помощи. Я думаю, что в вопросе о своем браке он все время взвешивает, не принесет ли ему прекрасная Элоиза больше, чем даст ей он; отсюда происходит его колебание.

-- Не может быть! - с изумлением, недоверчиво покачала головой Маргарита. - Да ведь это прямая противоположность тому, что о нем говорит свет.

-- Я хотел бы видеть того человека, который мог бы похвастать тем, что ему известны мысли Герберта! Да, в обществе у него предупредительные, вежливые манеры, но все это только снаружи! Он твердо знает, чего хочет. Я завидую его холодной рассудительности. Эти свойства характера поддерживают его и дают ему возможность стремиться только ввысь...

-- Сохрани Бог, папа, это не всегда так было, - со смехом прервала его дочь, - было время, когда он спускался вниз и поднимал цветы с земли! Помнишь прелестную Бланку Ленц с белокурыми волосами?

не остановился пред дочерью; его лицо совершенно побагровело, а глаза сверкали таким же диким блеском, как вчера, когда он повернул портрет прекрасной Доры лицом к стене.

-- Спускался вниз! Ты, кажется, так сказала? Вот видишь, твой принцип равенства очень ограничен. Да и много ли знает такая маленькая девочка! - заметил он, пожимая плечами и порывисто проводя рукой по ее волосам. - Значит, моя Грета собирается стать баронессой Биллинген? Я ничего не имею против и мог бы гордиться этим! Я мог бы обратиться ко всем этим старым господам, портреты которых висят наверху в залах, и сказать им: "Смотрите, моя дочь принесла в наш дом семиконечную корону".

Маргарита, сначала очень оскорбившаяся, вдруг взяла отца под руку и с улыбкой заглянула ему в лицо.

красен, это мне не нравится! Раз, два! Раз, два! Хорошенько в ногу, а если ты думаешь, что это мои взгляды, то немного заблуждаешься. Человек, собирающийся породниться с княжеским двором, конечно "спускался" в своей первой любви к бедной дочери живописца; как судит так называемый свет, и прежде всего со своей теперешней точки зрения. Но над "маленькой девочкой и ее принципами" ты не должен так насмехаться, злой папа; твой упрек в непоследовательности задел меня за живое. Я не променяла бы Бланки Ленц на красавицу из Принценгофа; эта молодая девушка была тогда идеалом для моей восторженной души; у меня всякий раз делалось сердцебиение, когда она выходила на галерею - светлая, миловидная, как сказочная фея. Ту я с удовольствием называла бы тетей, а по отношению к герцогской племяннице я, конечно, ограничусь реверансом и вопросом о здоровье.

Девушка говорила все это с обычной смесью шутки и серьезности. Отец медленно шел рядом с нею в указанном темпе; он низко опустил голову на грудь, казалось, всецело был поглощен собственными мыслями и еле слушал болтовню дочери; его сердце сильно билось возле ее руки.

все свое я, все свое существо? Это - плохая мена! Добрейший Ганс Биллинген, может быть, и очень любит меня: он в данную минуту настолько потерял голову, что просит моей руки, но потом у него, безусловно, явится ужаснейшая реакция, это я знаю. Этот длинный, толстый Голиаф - большой трус и находится под башмаком у своей мамаши; эта мамаша отличается такой же комплекцией, как и ее сын. Ну вот, представь себе свою тонкую, нежную Грету между ними. Представь себе, как гордая своим происхождением свекровь станет выщипывать перышко за перышком из моих крыльев для того, чтобы я никогда не могла вернуться в свое родное гнездо и чтобы свет не узнал вороны по ее перьям. Ты думаешь, старые господа там, наверху, стали бы радоваться этому? Вряд ли; они, вероятно, отказались бы от этой "семиконечной" точно так же, как и я. Не правда ли, папа, ты не будешь мучить меня, как это делают другие? Ты предоставишь своей снежинке кружиться, как она хочет?

-- Нет, я не стану принуждать, Гретхен, - ответил отец с нежностью. - В прежнее время я употребил бы весь свой авторитет, чтобы склонить тебя, но теперь не хочу терять тебя, так как ты была бы потерянной для меня в этой семье, как ты ее изображаешь, вдвойне потерянной. Я устал... мне будет нужен мой маленький товарищ со светлыми глазами, с ярким чувством справедливости, может быть, в самом ближайшем будущем, Грета!

-- Решено! - воскликнула она, пожимая его руку крепко и сердечно, как товарищ, - теперь я спокойна, папа! Я пойду и принесу тебе стакан воды; твое лицо горит все больше и больше.

Отец удержал ее, сказав, что у него есть лекарство против припадков головокружения, которые снова ежедневно бывают у него; он поцеловал ее в лоб горячими губами и вышел из комнаты.

-- Это пройдет, не беспокойся, Гретель, - сказала озабоченной молодой девушке тетя София, войдя в столовую, чтобы накрывать стол к ужину, а затем взяла винную бутылку и, посмотрев ее на свет, сердито произнесла: - пуста до последней капельки!.. Не удивительно, что после этого покраснеет лицо.