Дама с рубинами.
Глава XIX

XIX

С тех пор прошло два дня. Ландрат еще не вернулся, а потому на лестнице и в верхнем этаже царило глубокое спокойствие. Маргарита каждый день по обязанности ходила наверх, чтобы пожелать бабушке доброго утра; это было неприятной обязанностью, потому что бабушка еще очень дулась и сердилась. Правда, она никогда громко не высказывала этого, сохрани Бог, но и у хорошего тона на подобные случаи есть очень тонкое и верное оружие. Острые ножи во взгляде и голосе; острие кинжала на языке. Подобный способ нападения еще более возмущал молодую девушку и нередко ей нужно было все ее самообладание, чтобы спокойно и молча переносить все это. Она с чувством облегчения спускалась с лестницы и на несколько мгновений заходила в сени. В этом обширном помещении, правда, царил невыносимый холод, а комнаты покойного отца были запечатаны. Ни одно из уютных помещений, в которых он жил, ни один из предметов, которых он касался, не был доступен Маргарите. Она должна была довольствоваться тем местом, где видела его в последний раз мертвым, но словно мирно спящим, с каким-то просветлением на челе, столь мрачном при жизни. На этом месте ею овладевало благотворное чувство; ей казалось, что она ощущает его присутствие. Внизу ведь совершилось все, чтобы как можно скорее стереть все следы его существования и деятельности.

Сегодня утром Маргарита, выходя из сеней, встретилась лицом к лицу с прекрасной Элоизой. В нескольких шагах от нее баронесса фон Таубенек, задыхаясь, поднималась по лестнице. Она была так поглощена утомительным восхождением, что совершенно не заметила Маргариты; Элоиза, напротив, очень приветливо поклонилась, и ее взгляд с участием скользнул по фигурке в глубоком трауре. Это Маргарита не могла отрицать, но тем не менее у нее было искушение не ответить на вежливый поклон и убежать назад в сени. Эта прекрасная Элоиза была ей антипатична до глубины души; почему - она сама не знала. Вблизи герцогская племянница казалась особенно прекрасной; нежная, бархатистая кожа, прекрасный цвет лица, большие блестящие голубые глаза, - все это прямо ослепляло. Дедушка был совершенно прав, говоря, что перед Элоизой его внучка, коричневый майский жучок, должна совсем спрятаться.

"Что? Зависть, Грета?" - спросила сама себя молодая девушка.

Нет, это не было завистью. Вид прекрасных девичьих лиц всегда был для нее наслаждением. Быть может, это было прирожденное озлобление плебейской крови... Да, причина лежала в этом!

Когда же бабушка с громкими выражениями радости встретила наверху гостей, Маргарита зажала уши и помчалась вниз по лестнице.

Внизу у подъезда стояли сани гостей - прелестная раковина с дорогой меховой полостью, и когда позднее дамы снова сели в них, то прекрасная Элоиза со своим белым вуалем и золотистыми волосами имела вид феи, мчащейся по снегу. Боже мой, какой смешной вид должен был иметь на днях сидевший в санях "комочек" рядом с изящной фигурой Герберта!

Целый день Маргарита не могла отделаться от горьких, навязчивых мыслей и впечатлений, к тому же во всех комнатах было темно. Снег неутомимо сыпался на маленький городок, и только изредка порыв ветра на мгновенье разгонял густую серебристую завесу, закрывавшую собой все улицы и переулки. Только вечером, когда в столовой была зажжена лампа, стало немного уютнее в комнате и тише на душе Маргариты. Тетя София, несмотря на снежную погоду, вышла, чтобы сделать некоторые неотложные заказы, а Рейнгольд работал в своей комнате; вообще он выходил лишь только тогда, когда его звали к столу.

Маргарита накрывала стол к ужину. В печке горел огонь, бросая на пол сквозь отверстие медной дверцы широкую полосу света, а на подоконнике благоухали питомцы тети Софии: фиалки и ландыши. Варвара принесла красиво гарнированные холодные кушанья, а Маргарита зажгла спирт под чайником. Когда же Рейнгольд велел сказать, чтобы ему прислали бутербродов, так как он не придет, то у сестры еще больше отлегло от сердца.

По улице проехало несколько экипажей, и один из них как будто остановился около дома. Может быть, возвратился ландрат? Это узнается завтра, но никак не раньше. Маргарита продолжала приготовлять бутерброды с ветчиной для Рейнгольда и не подняла глаз, когда до ее слуха долетел легкий скрип двери. Маргарита невольно подняла глаза и увидела ландрата, стоявшего на пороге. Девушка так испугалась, что вилка с куском ветчины выпала у нее из рук.

Герберт рассмеялся и подошел ближе к столу. Он был еще в шубе, а на шапке блестели хлопья снега; он пришел прямо с улицы.

-- Как ты испугалась, Маргарита! - сказал он, качая головой, - ты, вероятно, несмотря на свои хозяйственные занятия, была в солнечной Греции, а рождественский дед вернул тебя к суровой действительности? Добрый вечер, - добавил он, протянув ей руку, причем Маргарите показалось, что в его глазах, смотревших на нее из-под шапки, сверкнула радость.

-- Нет, я не была в Греции, - ответила она, причем ее голос дрожал от волнения, - несмотря на снег и лед, я на Рождество предпочитаю быть здесь. Но твое появление в нашей столовой является для меня чем-то неслыханным; ты, вероятно, сам знаешь, что эта комната всегда была тебе не по дороге; раньше тебя прогонял, может быть, детский шум, а потом... - печальная черточка, появившаяся со времени смерти отца около ее губ, на мгновенье уступила место лукавой улыбке, - позднее ясно выраженное мещанство в обстановке и жизни здесь, внизу.

Герберт вынул из кармана небольшой пакет и положил его на стол, с улыбкой говоря:

-- Вот почему я вошел сюда, только поэтому. Зачем мне тащить наверх целый фунт чая, который я купил для тети Софии в столице? - Он снял шапку и стряхнул с нее последние остатки снега. - Впрочем, ты ошибаешься в своем предположении; я нахожу, что здесь преуютно, а твой чайный стол нисколько не похож на мещанский.

-- Не могу ли предложить чашку чая? Он как раз готов.

-- Конечно; это будет очень приятно после продолжительной езды по холоду, но в таком случае ты должна разрешить мне снять шубу, - и при этом он сделал попытку снять тяжелую одежду.

Маргарита невольно подняла руку, чтобы помочь, как привыкла делать это дяде Теобальду, но Герберт отскочил и глаза его загорелись гневом.

-- Оставь это! - почти резко отстранил он ее, - эта помощь, может быть, нужна дяде Теобальду, а мне еще нет. - Он сердито рванул шубу с плеч и бросил ее на ближайший стул. - Так, теперь я во всяком случае нуждаюсь в твоей помощи и жажду горячего чая, - произнес он, усаживаясь на диван. Его лицо снова приняло веселое выражение, и он спокойно разглаживал свою бороду. - Но я только очень голоден, милая хозяюшка, и такой аппетитный бутерброд, который ты только что приготовляла на моих глазах, вероятно, очень вкусен, во всяком случае гораздо вкуснее, чем наверху, у моей матери, потому что там их всегда приготовляет кухарка. Потом, в своем собственном доме, я ни в каком случае не позволю этого, хозяйка должна будет сама приготовлять мне подобные вещи, если не хочет, чтобы я вставал из-за стола голодным.

Маргарита подала дяде чашку чая, но молчала и не смотрела на него. Она невольно думала о том, действительно ли гордая Элоиза отбросит в сторону этикет и будет своими прекрасными белыми руками мазать бутерброды для супруга. А сам Герберт... Неужели у него действительно были такие мещанские мысли? У бабушкина сына, придававшего такое громадное значение внешним формам, которыми он импонировал свету!

-- Ты очень молчалива, Маргарита, - прервал Герберт наступившее молчание, - но я видел, что уголки твоего рта насмешливо подергивались, а это говорит яснее, чем слова. Ты, вероятно, внутренне издеваешься над той домашней обстановкой, которую я хочу иметь, и думаешь, что мои желания могут встретить много препятствий. Да, вот видишь, я читаю это на твоем лице, как в открытой книге. Тебе незачем так краснеть; о том, что делается у тебя на душе, я знаю больше, чем ты думаешь.

-- Да, моя милая племянница, с твоего любезного позволения, я делаю это, и тебе уж придется примириться, - с тихим смехом ответил он. - Меня интересуют все оппозиционные мысли, а главным образом те, которые лишь с трудом вмещаются в голове, с которыми она борется, как молодой конь со своим всадником, и которые, наконец, побеждают. - Герберт поднес свою чашку к губам и смотрел, как изящные ручки молодой девушки проворно приготовляли бутерброд. - Эта столовая имеет в данную минуту очень уютный вид, - снова начал он после минутного молчания, - если бы кто-нибудь заглянул сюда из противоположного дома, то мог бы принять нас за молодоженов.

-- О, нет, дядя, весь город знает...

-- Что мы - дядя и племянница? Совершенно верно, моя милая племянница, - со спокойной иронией перебил ее Герберт.

Маргарита ничего не возразила, хотя, собственно говоря, хотела сказать: "Весь город знает, что ты помолвлен". Ну, пусть думает, что хочет.

Герберт добродушно подтрунивал над нею, и каждое его слово искрилось юмором, которого она раньше совсем в нем не знала. Очевидно, он был в очень хорошем настроении и, вероятно, узнал в столице приятные новости. Но у Маргариты вовсе не было охоты радоваться вместе с ним, она чувствовала себя совсем подавленной, но сама не знала почему. И, как часто бывает в таких случаях, что хватаются за самое неприятное для того только, чтобы выйти из такого состояния, она сказала:

-- Сегодня утром у бабушки были гости, дамы из Принценгофа.

Герберт с живостью поднялся, на его лице появилось явно напряженное выражение.

-- Ты говорила с ними?

-- Нет, - холодно ответила она, - я только мельком видела молодую девушку на лестнице. Ты прекрасно знаешь, что она не может удостоить меня разговором, потому что я еще не была представлена в Принценгофе.

-- Ах, да, я и забыл! Ну, вероятно, ты сделаешь это на этих днях.

Маргарита молчала.

-- Надеюсь, ты сделаешь это ради меня, Маргарита?

-- Если я и принесу эту жертву, находясь в глубоком трауре, и при теперешнем настроении соглашусь, чтобы меня тащили туда, то единственно ради того, чтобы положить конец приставаниям бабушки, - резко ответила она, сев на ближайший стул и скрестив руки.

Еле заметная улыбка мелькнула по губам Герберта.

-- Ты вышла из своей роли хозяйки, - укоризненно произнес он, указывая на ее сложенные руки. - Гостеприимство требует, чтобы ты составила мне компанию и выпила чашку чая.

-- Я должна подождать тетю.

-- Ну, как хочешь! Чай вкусен и так. Но только я хотел бы спросить тебя, что собственно сделала тебе барышня из Принценгофа, что ты всегда становишься такой... такой злой, когда речь идет о ней?

-- Она - мне?.. - воскликнула Маргарита испуганно, как бы пойманная на нехорошей мысли. - Решительно ничего. Да и как бы она могла что-нибудь сделать, если я никогда не приближалась к ней? - Маргарита пожала плечами. - Но я инстинктивно чувствую, что это еще предстоит простой купеческой дочке.

-- Ты ошибаешься. Она очень добродушна...

-- Может быть... по своей флегме... возможно, также, что она старается не волноваться. Ее красивое лицо...

радостную весть.

"Ах, так вот почему он был сегодня так весел и в таком жизнерадостном настроении! Эта радостная новость, очевидно, касалась их обоих!" - подумала Маргарита и с горькой улыбкой воскликнула:

-- И ты спрашиваешь об этом меня? Ты, кажется, должен был бы знать, что придворные дамы прошли слишком хорошую школу и не станут проявлять свое настроение перед посторонними взглядами. Тайного счастья я не заметила; я любовалась только классическим профилем этой барышни, прекрасным цветом лица, чудными зубами и чуть не задохлась от аромата фиалок, заполнившего всю лестницу; подобное злоупотребление духами вовсе не подходит такой аристократке!..

-- Вот видишь, опять упрек.

-- Я ее терпеть не могу! - вдруг вырвалось у Маргариты.

-- Ну, это было бы, по крайней мере, честно и откровенно! - сказал Герберт, рассмеявшись. - Знаешь, в последнее время я часто вспоминаю одну маленькую девочку, своей прямолинейной откровенностью и правдивостью приводившую бабушку чуть ли не в отчаянье. Жизнь в свете превратила эту прямолинейность в очаровательные маленькие колкости, и я думал, что само зерно также изменилось; но вот оно и проявилось совершенно чистым и нетронутым! Я очень рад этому и невольно вспоминаю то время, когда гимназист был публично во дворе заклеймен титулом мошенника за то, что присвоил себе цветок.

Уже при первых словах Герберта Маргарита подошла к печке и стала подбрасывать одно полено за другим в ярко разгоревшееся пламя, озарявшее ее мрачно нахмуренный лоб и взволнованное лицо. Она невыразимо сердилась сама на себя. То, что она сказала, было чистейшей правдой, но во всяком случае большой бестактностью. Она осталась у печки и заставила себя улыбнуться.

-- Ты, вероятно, поверишь, если скажу, что я теперь далеко не так щепетильна, как раньше. "Жизнь в свете" закаляет душу. В нашем современном обществе так много присваивают чужого: берут из мыслей, доброго имени, честных стремлений, взглядов своего ближнего. Эту борьбу за существование или, вернее, это воровство из эгоизма и зависти лучше всего наблюдать в доме человека с известным именем. Я многое намотала себе на ус и заплатила за эту мудрость большею частью своих наивных детских воззрений. Ты мог бы теперь спрятать в карман все розы прекрасной Бланки.

-- Им теперь не грозило бы посягательство с моей стороны.

-- Ну, тогда хоть целую клумбу из Принценгофа, - снова взволновавшись, добавила Маргарита.

-- О, это было бы слишком много для моего бумажника! Как ты думаешь? - Герберт тихо рассмеялся и еще удобнее устроился на диване. - Да мне и не пришлось бы забираться туда, как вору. Дамы из Принценгофа честно делятся с моей матерью и мной цветами и фруктами, растущими там; когда ты будешь у них, то тебе тоже будет разрешено взять с собою букет из оранжереи.

-- Благодарю, я не люблю оранжерейных цветов, - холодно ответила Маргарита.

Вернулась тетя София и вытаращила глаза, когда высокая фигура Герберта поднялась с дивана.

-- Никак гость за нашим столом? - радостно воскликнула она, в то время как Маргарита снимала с нее пальто и шляпу.

-- Да, тетя София, только с ним очень плохо обращаются, - сказал Герберт: - хозяйка забралась на печку и предоставила мне пить чай одному.

-- Наверное, был экзамен, как в прежние времена? - весело подмигнула тетя София. - Этого Гретель не выносит; если же вы еще забрались в Мекленбург...

-- Вовсе нет, - с видимым недоумением серьезно ответил Герберт и вопросительно добавил: - я думал, что это уже давно кончено!

-- Сохрани Бог! Далеко нет, как ежедневно узнает Грета, - возразила тетя София, наморщив лоб при воспоминании о приставаниях советницы.

бабушки и настаивать, чтобы она изменила свое решение! Пусть только посмеет!

Маргарита молча подошла к столу, чтобы налить чая тете Софии, однако Герберт не вернулся больше на свое место. Он передал тете привезенный чай и обменялся с нею несколькими приветливыми словами, а затем взял шубу и протянул руку Маргарите. Она положила на нее кончики своих пальцев.

-- Даже не "спокойной ночи"? - спросил он. - Ты так сильно сердишься за то, что я пожаловался на тебя тете Софии?

-- Для борьбы с ветряными мельницами, Маргарита? - спросил Герберт и, с улыбкой взглянув в ее сверкнувшие гневом глаза, вышел...

снега. - Он всегда хорошо относился ко мне и был вежлив, против этого ничего не могу сказать, но вследствие своей холодности всегда был для меня каким-то чужим. А теперь, мне кажется, будто бы и он был моим воспитанником; он стал таким сердечным, доверчивым... А то, что он пил сегодня с нами чай...

-- Это я объясню тебе, тетя, - холодно прервала ее молодая девушка. - Бывают минуты, когда хочется обнять весь мир, и в таком-то настроении и приехал сегодня Герберт; он привез, как сам выразился, "очень радостные известия" из столицы, и, вероятно, следует ожидать, что в скором времени будет объявлено о его помолвке.

-- Возможно, - сказала тетя София, допивая свой чай.