| Автор: | Марриет Ф., год: 1843 |
| Категория: | Роман |
ГЛАВА XXIV
Мы вступили теперь в область, подобную той, по которой проезжали во время нашего путешествия, от узко к команчам. Прерия часто пересекалась ущельями, дно которых было совершенно сухо, так что мы не каждый день находили воду, и нередко она оказывалась такой теплой и мутной, что даже наши лошади пили ее с отвращением. Но они имели над нами преимущество, по крайней мере, в отношении еды, так как трава была мягкая и нежная и покрывалась по ночам обильной росой. Мы мечтали угощаться сочными горбами буйволов, которых нам удалось бы убить, но хотя мы находились в самом центре области их пастбищ, нам не попадалось ни одного. Мы не встречали даже ящериц, лягушек и змей. Однажды вечером муки голода дошли до того, что мы жевали табак и лоскутья кожи с целью заглушить их и решили, если завтра нам так же не повезет, бросить жребий и убить одну из лошадей. В этот вечер мы не могли уснуть, и так как роптать было бесполезно, то богослов развлекал нас историей своих техасских приключений, собственно для того, чтобы выкачать из нас лишний воздух, по его выражению. Я передам ее его собственными словами:
- Ехал я как-то по реке Уабаш (Индиана), и, как это случается в девяти случаях из десяти, пароход сел на мель, да так основательно, что не было надежды снять его до следующего половодья. Нечего делать, взял я свою сумку и отправился вброд, прошел двести ярдов по колени в воде и выбрался на отмель, полную гремучих змей и заросшую кустарниками и диким виноградом так густо, что мне пришлось прорубать дорогу ножом. Наконец, я совсем запутался в терновниках и виноградных плетях и решил вернуться к реке и попытаться пройти вдоль отмели к высокому берегу. К несчастью, между мною и берегом оказалась широкая старица, и не прошел я по ней пятидесяти ярдов, как провалился в глубокую яму. Немало труда стоило мне выбраться из нее; и вылез я из нее грязный, как арканзасская свинья, чемодан же мой утонул, хотя был очень легкий, - подтверждение индейской поговорки, утверждающей будто нет такой легкой совести, которая не утонула бы в Уабаше. Ну, да я не особенно горевал об этой потере, так как в нем не было ничего, кроме поношенной цветной рубашки да дюжины моих проповедей, которые я знал наизусть.
Выбравшись на твердую почву, я вырезал палку и принялся посвистывать и напевать, чтоб облегчить душу; а вскоре затем увидел ярдов на пятьдесят впереди, у берега, один из тех больших плотов, построенных на манер Ноева ковчега, на которых уабашский фермер перевозит свой груз, женщин и блох, свиней и кур, маис, виски, крыс, овец и краденых негров; в большинстве случаев, впрочем, весь груз краденый, кроме жены и детей, и это именно та часть груза, от которой владелец с удовольствием бы отделался. Но они липнут к нему, как слепни к лошади, когда у него есть спирт, который можно пить, свиньи, за которыми нужно ухаживать, и штаны, которые требуют починки.
Так как плот стоял у самого берега, то я отправился туда. Владельцами его оказались генерал Джон Мейер из Венсенна и его трое сыновей: полковник, капитан и судья. Они дали мне какой-то лоскут, который много лет тому назад был, по-видимому, попоной. Я накрылся этой штукой, пока один из "ребят" развесил мои одежды сушиться, и так как все мое состояние заключалось в бумажнике с тридцатью долларами, то я держал его в руке до вечера, когда, одевшись в сухое платье, получил возможность пользоваться своим карманом. Генерал, угостившись "уабашской водой" (западное название виски), заявил, что я пришелся ему по вкусу, и предложил отвести меня в Нью-Орлеан бесплатно, если я согласен удовлетвориться его домашним столом, то есть свининой четыре раза в сутки, болтушкой из поджаренных отрубей и маисовых зерен, употребляемым повсеместно в штатах под названием кофе, и виски в любом количестве.
Находя эти условия удовлетворительными, я согласился, и генерал сообщил мне о своих планах. Он часто бывал в Техасе; он любил Техас - эту страну свободы, которая ему по душе; и вот он собрал свое добро (он мог бы прибавить: "и чужое также") и едет в Нью-Орлеан с целью продать там свой запас маиса и свиней и на вырученные деньги зажить припеваючи в Техасе. На мой вопрос, что за причина отвратительного запаха, стоявшего в каюте, он объяснил мне, что рядом, в каморке, у него заперта дюжина беглых негров, за поимку которых он получит хорошее вознаграждение.
Плыли мы довольно быстро, и мне не на что было жаловаться, кроме блох, которые кусали меня зверски. Спустя три дня мы вошли в Огайо, и я начинал чувствовать себя счастливцем, так как рассчитывал попасть в Нью-Орлеан через каких-нибудь сорок дней и притом бесплатно. Мы плыли до вечера и остановились на ночлег в трех или четырех милях от соединения Огайо с Миссисипи. В каюте было душно, и палуба была предоставлена в распоряжение свиней - и вот я решил переночевать на берегу, под деревом. Генерал объявил, что это превосходная выдумка, и, осушив с полдюжины кружек "крепкого, очищенного, настоящего Янки N1", мы забрали свои одеяла, отправились на берег, развели огромный костер, подле которого разлеглись генерал, полковник, майор и судья; я не замедлил последовать их примеру, аккуратно свернув и уложив на куст мой сюртук, шляпу и сапоги, так как мне хотелось явиться в Нью-Орлеан в приличном виде; у меня мелькали мысли о богатеньких вдовушках, которые всегда питают пристрастие к духовным особам.
Мои сонные грезы были продолжением моих мыслей. Мне снилось, будто я женился и сделался собственником обширной сахарной плантации. Я лежал в прекрасной мягкой постели, а моя благочестивая супруга шарила по мне своими нежными руками, вероятно, желая узнать, сильно ли бьется мое сердце, и хорошие ли сны я вижу: жаль, что я не проснулся в эту минуту; дело в том, что снившиеся мне руки были руки гостеприимного генерала, разыскивавшие мой бумажник. Но я слишком поздно открыл глаза, - и что же! Спавшие исчезли вместе с лодкой, с моим сюртуком, шляпой и сапогами, и, как я не замедлил убедиться, с моими деньгами. Оглядываясь кругом, я увидел мой пустой бумажник, великодушно оставленный мне человеколюбивым генералом в видах наполнения его новым содержимым, "если мне удастся достать таковое". Я отшвырнул его ногой, и тут бы мне и пропасть, если бы я не услышал, как нельзя более кстати пыхтение, парохода, шедшего вниз по реке.
Тут пастор прервал свой рассказ и заметил: "Вот не думал, что я так долго рассказываю; взгляните-ка на восток, никак уже светает!"
как будто желали поскорее оставить эту негостеприимную область. Я сказал пастору:
- Теперь уже не стоит ложиться спать; подбавим огня, и продолжайте ваш рассказ.
Мы подложили топлива в почти угасший костер, отряхнули одеяла от насевшей на них росы, и мой спутник продолжал:
- Ну-с, так спустя полчаса пароход подошел, и так как фарватер в этом месте находился близ берега, где я стоял, то меня заметили и взяли. Пароход шел в Сан-Луи, и так как у меня не было ни единого цента, то мне пришлось в виде платы за проезд рассказать о моем приключении. Оно вызвало общий хохот. Все объявили, что шутка великолепная, и что генерал Мейер продувная шельма. Мне сказали, что я, наверное, встречу его в Нью-Орлеане, но это ничему не поможет. Все знали Мейера и его благочестивое семейство; но он был такой хват, что никто ничего не мог с ним поделать.
Хозяин парохода был добрый малый: он ссудил мне старый сюртук и пять долларов; буфетчик разыскал для меня пару туфель, а кто-то из пассажиров пожертвовал старую шляпу. Все это было очень хорошо, но мне повезло еще больше. Причиной моего разорения послужило несчастие с пароходом; подобное же несчастие поправило мои обстоятельства. Под самым Иллинойсом мы увязли в иле. Это был такой обыкновенный случай, что никто им особенно не огорчался, исключая одного филадельфийца, ехавшего в Техас; но у него была весьма основательная причина торопиться. Я узнал впоследствии, что он очистил кассу одного банка, стибрив шестьдесят тысяч долларов.
"ребят" коротали время за картами. Я смотрел, как они играли, но мне под конец надоела роль зрителя. Я рискнул своими пятью долларами; к вечеру выиграл восемьдесят и почувствовал, что я тоже человек и нечто значу. Я продолжал играть и так удачно, что утром, когда я ушел в свою койку, у меня было четыреста пятьдесят долларов, золотая булавка, золотые часы и серебряный портсигар. Все может оказаться на руку в этом мире, даже посадка на мель. С тех пор я никогда не отчаиваюсь.
На другой день нас забрал проходивший мимо пароход. Это было одно из тех легких судов, которые наживаются на несчастье; они выслеживают севшие на мель пароходы, как волк раненого оленя, забирают пассажиров и перевозят их, назначая какую угодно плату. Плата за проезд от Цинциннати до Сан-Луи десять долларов, а этот бессовестный искатель крушений содрал с нас по двадцать пять долларов с каждого за остаток пути, то есть за переезд в одни сутки. Но для меня это было теперь безразлично.
Один арканзасец, у которого не было денег, продал мне за пятнадцать долларов свой чемодан, прекрасное пальто, две чистые рубашки и шляпу; у другого я купил пару новеньких, бостонской работы, изящных, черных брюк, так что высадился в Сан-Луи франтом, занял номер в лучшей гостинице и в неделю составил себе кругленькую сумму тремя проповедями о суете мирской и о грехе отчаяния. Чтобы сократить рассказ... Кстати, в степи что-то неладно; взгляните-ка на коней, как они беспокоятся. Вы ничего не слышите?
Наши кони, действительно, обнаруживали признаки крайнего беспокойства. Думая, что они чуют близость волков, я привязал их покрепче, а затем приложил ухо к земле и прислушался.
- Я ничего не слышу, - сказал я, - кроме утреннего ветерка, шуршащего в траве. Наши кони чуют волков, но зверь не подойдет к огню.
"природе белого индейца", успокоился и продолжал:
- Чтобы сократить рассказ, не буду говорить о своей поездке в Сан-Луи и Гальвестон. Достаточно сказать, что я был джентльменом-проповедником, не нуждался в деньгах, и что техасцы, президент, генералы и все прочие благосклонно относились к моим обедам, хотя и не слушали моих проповедей; женщины тоже поглядывали на меня умильно, как обладателя пары чемоданов с большим запасом белья. Я мог бы жениться на ком угодно от старухи-матери президента до служанки в таверне. Я был при деньгах и видел вокруг себя только лучезарные улыбки. Однажды я встретился с генералом Мейером; этот бесстыжий нахал немедленно подошел ко мне, потряс мою руку с выражением самой сердечной дружбы и спросил меня, как я поживаю с тех пор, как мы виделись в последний раз. Это было слишком даже для моей профессиональной кротости, и я упрекнул его в бесчестном поведении и нарушении гостеприимства, прибавив, что он должен вернуть мне деньги, которыми так бесцеремонно завладел, пока я спал. Генерал Мейер взбесился, назвал меня лжецом, мошенником, негодяем, выхватил кож и, без сомнения, зарезал бы меня, если бы я не нашел защитника в лице здоровенного, рослого парня, которому только что ссудил, или подарил, пять долларов.
На другой день я отправился в Гаустон, поселился там и проповедовал старухам, детям и неграм, меж тем как мужская половина белого населения пьянствовала, ругалась и дралась у дверей церкви. Я не прожил там месяца, когда меня арестовал констебль по жалобе мошенника Мейера. Приведенный к городскому судье, я встретил там этого негодяя и пятерых мошенников той же марки, которые показали под присягой, будто они видели, как я утащил бумажник генерала, забытый им на столе в баре. Судья объявил, что из уважения к моему званию он не даст хода этому делу, если я немедленно возвращу Мейеру двести долларов, которые я украл у него, и сверх того, уплачу пятьдесят долларов судебных издержек. Тщетно я доказывал свою невинность; мне оставалось только идти в тюрьму или платить.
К этому времени я хорошо ознакомился с характером населения, среди которого жил; я знал, что искать правосудия было бесполезно, и что если они посадят меня в тюрьму, то приберут к рукам не только двести пятьдесят долларов, но и все остальное мое имущество. Итак, я покорился судьбе, видя, что ничего другого не остается делать; а затем переселился в другую часть Техаса, где меня обобрали окончательно. Поистине, редкостная порода мошенников эти техассцы.
- А Мейер? - спросил я. - Что с ним сталось?
но был захвачен на месте преступления, судим, осужден и повешен со всем своим многообещающим потомством, так что на долю старого негра, нью-орлеанского палача, выпала честь вздернуть на виселицу разом генерала, полковника, майора и судью.
- Как, вы все еще разговариваете! - воскликнул доктор зевая; он только что проснулся. - Что за охота болтать всю ночь? Ведь уже светает.
Говоря это, он достал часы, взглянул на них, приложил к уху и воскликнул:
- Что за чертовщина! Еще только половина второго.
Пастор достал свои часы и повторил:
В эту минуту ветер усилился, и я услышал глухой, отдаленный гул, которым сопровождается на Западе землетрясение или "эстампеде" огромных стад рогатого скота и других животных. Наши кони тоже чуяли какую-то опасность, так как положительно обезумели, стараясь порвать лассо и убежать.
- Вставайте! - крикнул я. - Габриэль, Рох, вставайте! Иностранцы, вставайте, живо! Седлайте коней! Прерия горит, на нас бегут буйволы.
В одно мгновение все были на ногах, но мы не обменялись ни единым словом; каждый сознавал опасность положения. Наше спасение зависело от быстроты, если только оно было еще возможно. Спустя минуту кони были оседланы, и мы бешено мчались по степи, бросив поводья и предоставив животным следовать их инстинкту. Мы так торопились, что только Габриэль захватил свое одеяло, остальные были брошены; юристы забыли свои походные сумки, а пастор оставил у костра кобуры с пистолетами и ружье.
Целый час мы мчались во весь опор, но земля гудела за нами все сильней и сильней, и вскоре мы явственно различали отдаленное мычание буйволов, сливавшееся с воем и пронзительным визгом других животных. Атмосфера становилась удушливой и тяжелой; весь горизонт был в огне; нас то и дело перегоняли быстрейшие из животных; олени огромными прыжками неслись по степи, вместе с волками и пантерами; стада лосей и антилоп проносились быстрее сонных грез; иногда одинокий конь или громадный буйвол мелькали мимо нас. Вследствие крайнего волнения нам казалось, что мы стоим на месте, хотя наши кони мчались, напрягая все силы.
останавливались, дрожа всем телом; но спустя секунду снова мчались во весь опор. Благородный олень промелькнул мимо нас, но силы его истощались; три минуты спустя мы промчались мимо его трупа. Но вскоре позади нас показалась масса более тяжелых и менее быстрых животных; она неслась с оглушительным шумом водоворота: буйволы и дикие лошади, смешавшись в кучу, образовали огромную темную массу во много миль ширины, во много миль глубины; они мчались, давя и сокрушая всякое препятствие. Эта лавина находилась всего в двух милях от нас. Наши кони почти выбились из сил; мы считали себя погибшими; еще несколько минут, и мы будем раздавлены в прах.
В эту минуту раздался твердый и повелительный голос Габриэля. Он давно привык к опасности и готов был встретить ее лицом к лицу с неукротимой энергией, как будто подобные сцены были его стихией.
- Долой с коней! - крикнул он. - Пусть двое держат их. Давайте ваши рубашки, белье, все, что может гореть. Живо! Нельзя терять ни минуты.
Говоря это, он высек огонь и принялся устраивать костер из белья, которое мы ему бросали. Затем мы набрали сухой травы и буйволового помета и бросили все это в огонь.
Спустя три минуты наш костер разгорелся. Обезумевшая от ужаса масса животных мчалась на него и, замечая перед собой огонь, ревела от бешенства и страха, но не сворачивала в сторону, как мы надеялись. Она приближалась, и мы уже различали рога, ноги, белую пену; наше топливо истощалось, огонь ослабевал; пастор вскрикнул и лишился чувств. Ближе и ближе надвигались обезумевшие животные; я уже различал их дикие, сверкающие глаза; они не сворачивали, не раздавались, они мчались, как вестники смерти - ближе, ближе - все ближе! У меня кружилась голова, в глазах потемнело; это было ужасно, ужасно! Я закрыл руками лицо и бросился ничком, покорившись судьбе.
я чувствовал только, как тряслась земля, и слышал гул и точно гудение сильного ветра. Я поднял голову и осмотрелся.
В критическую минуту Габриэль опрокинул над огнем кожаную флягу с виски; последовал взрыв, столб синего пламени взвился, как молния; и ценою жизни тысяч раздавленных животных лавина раздалась, обходя костер с обеих сторон. Перед нами, за нами, по сторонам - всюду мы видели только косматую шерсть громадных животных, нигде в бегущей массе не было заметно ни малейшего свободного промежутка, кроме узкого прохода, в котором очутились мы.
В этом опасном положении мы провели более часа, ожидая, что вот-вот лавина сомкнется и раздавит нас; но Провидение бодрствовало над нами, и, прождав, как нам казалось, целую вечность, мы заметили, что колонны редеют; наконец, вокруг нас оставались только слабые и истощенные животные, составлявшие арьергард. Одна опасность миновала, но теперь надо было спасаться от другой, не менее грозной - от настигавшего нас пожара. Вся прерия за нами была в огне, и бушевавшая стихия подвигалась на нас с ужасающей быстротой. Мы снова вскочили в седла, и кони, успевшие отдохнуть, с удесятерившимися от страха силами помчали нас вслед за буйволами. Это было грозное зрелище! Бушующее море огня разливалось с зловещим ревом и свистом, подступая все ближе и ближе, перегоняя утренний ветер.
Мы неслись стрелой, то взлетая на пригорки, то спускаясь в лощины, так как местность приняла неровный характер. Пламя уже догоняло нас, когда мы заметили с пригорка огромную пропасть, куда бежавшие перед нами стада обрушивались стремглав. Но пламя неслось все быстрее и быстрее, точно решившись не упускать своей добычи; его волны почти захватывали нас, мы задыхались от дыма и жара. Еще несколько секунд мы бешено шпорили коней, спасение зависело от быстроты; ущелье должно было оказаться для нас убежищем или могилой. Мы слетели в пропасть буквально на спинах валившейся массы животных и, сами не зная как, очутились внизу, на глубине сотни футов. Оправившись от толчка, мы убедились, что остались целы и невредимы. Как это ни странно, но ни лошади, ни всадники не получили сколько-нибудь серьезных ушибов. Мы слышали над нашими головами свист и рев огня; мы с ужасом смотрели на пламя, бушевавшее вдоль края пропасти. Мы были спасены. Наше падение оказалось благополучным благодаря животным, обрушившимся впереди нас и образовавшим гору тел, на которую мы упали, как на подушку. Выпутавшись с трудом, мы спустились с массы трупов и нашли, наконец, свободное место на дне ущелья. Оно находилось на высоте нескольких футов над потоком, бежавшим по ущелью, и было одето роскошной травой, представлявшей прекрасный корм для наших лошадей. Но бедные твари были до того напуганы и утомлены, что растянулись на земле, являя жалостное зрелище полнейшей беспомощности.
Мы заметили, что толпы бегущих животных нашли несколько ниже отлогий подъем на противоположную сторону; и так как земля и скалы продолжали дрожать, то мы знали, что "эстампеде" не прекратилось и что миллионы животных продолжали свой бешеный бег. В самом деле, опасность еще не прекратилась, так как дул сильный ветер, перебрасывавший пламя на противоположную сторону. Вскоре и там загорелась сухая трава; таким образом, разрушительная стихия перекинулась через пропасть и продолжала свой путь. Мы поздравляли себя с избавлением от гибели и ввиду отсутствия непосредственной опасности разложили костер и зажарили на ужин буйволенка, разбившегося при падении.