Папа Сикст V.
Заключенные

ЗАКЛЮЧЕННЫЕ

ПОДЗЕМНЫЕ тюрьмы Ватикана во времена Сикста V были ужасны; их уничтожили в XVII веке, но, по преданию, эти клоаки, без воздуха и света, приводили в трепет самых закоренелых преступников, и этому легко поверить, если взять в соображение, что эти тюрьмы нашли нужным уничтожить даже правители XVII столетия, не отличавшиеся гуманизмом. В эти клоаки были посажены наши старые знакомые: молодой граф Проседди, Карл Гербольд и кавалер Зильбер, обвиняемые в отравительстве и попытке ниспровергнуть существующий государственный порядок.

Молодой Проседди, слывший в Риме за святого, возбудил подозрение святой инквизиции, шпионы которой проследили его поведение в салонах кокотки Анжелики. Он был арестован и привлечен к следствию в качестве обвиняемого в отравлении престарелого отца. По обыкновению, его подвергли пытке, и тут произошло странное, ничем не объяснимое явление. Тщедушный и слабый Проседди вытерпел все ужасы пытки с необыкновенным мужеством, и судьи не могли добиться от него ни одного слова признания; даже палачи были поражены терпением обвиняемого, им казалось, что они ломают кости и жгут тело бездыханного трупа, но не живого человека. Так как все общество в то время было склонно к предрассудкам, то и стойкость молодого человека была отнесена к его святости. Судьи были поражены изумительным терпением графа Проседди и не замедлили донести об этом папе Сиксту V. Его святейшество хотя и не верил в сверхъестественное, но ввиду разговоров в обществе о святости молодого графа Проседди отдал приказание, чтобы его перевели из темной и вонючей клоаки в более приличное помещение, поручив заботам доктора.

Кавалер Зильбер и Карл Гербольд также были подвергнуты пыткам. Первый терпеливо перенес все мучения и ничего не открыл; что же касается второго то, он оказался совсем слабым и признался в том, в чем даже не был виноват. Так как эти двое молодых людей обвинялись в самом тяжелом преступлении, в желании ниспровергнуть папскую власть и отравить Сикста V, то участь их была решена: они должны были умереть на эшафоте. Сначала их содержали в отдельных казематах, но после пытки посадили вместе в общую камеру.

-- Карл! - сказал один раз кавалер Зильбер, приподымаясь с трудом со своих нар. - Слышали вы шум в эту ночь?

-- Слышал, - отвечал Гербольд, - но что ж тут удивительного, здесь каждую ночь раздается подобная музыка; этот вечный шум и писк, который производят крысы, завывание арестованных соседей, ко всему этому пора уже привыкнуть. Первое время они тревожили мой сон, а теперь мне все равно!

-- Но вы меня не хотите понять, - продолжал Зильбер, - этот шум, который я слышал ночью, имеет совершенно другой характер, мне показалось, что кто-то подкапывает стену.

-- Ничего не может быть проще, - отвечал Гербольд, - по всей вероятности, каменщики поправляют какой-нибудь из казематов.

-- А мне кажется совершенно иное.

-- Что же именно?

-- Делают подкоп под наш каземат.

-- Полноте, ради Христа, кому нужны заживо похороненные?

-- Не говорите, барон. У нас еще много есть друзей на свободе: Ламберто Малатеста, Ледигиер - они, по всей вероятности, позаботятся о нашем освобождении.

-- Немножко поздно, им следовало бы подумать ранее, - горько улыбаясь, отвечал Карл, - теперь, когда пыткой переломаны наши кости и вытянуты жилы, нам уже не нужна свобода.

-- Вы несправедливы, Карл, - вскричал Зильбер, - не забудьте, что и их обвиняют так же, как нас, и преследуют, словно диких зверей. Первое время им необходимо было думать о собственном спасении, а вот теперь, когда полиция несколько умерила свое рвение, они, по всей вероятности, стали заботиться и о нашем освобождении.

-- Едва ли, - продолжал Карл, - я думаю, наши друзья теперь уже далеко.

Некоторое время молодые люди молчали. Потом Зильбер снова обратился к барону и сказал:

-- Гербольд! Я давно хотел сказать вам одну вещь, но не имел храбрости.

-- У вас не хватило храбрости? - отвечал, грустно улыбаясь, Гербольд. - Это, должно быть, что-нибудь ужасное.

только из дружбы ко мне.

-- Напрасно вы так думаете, напротив, мне приятно было выйти из того ничтожества, в котором я находился.

-- О, мой благородный друг! - вскричал Зильбер.

В это самое время щелкнул наружный замок, железная дверь завизжала на своих петлях, и в каземат вошел тюремщик Фортунато, держа в руках что-то завязанное в салфетку.

-- Вот, я вам принес обед, господа, - сказал сторож, развязывая салфетку.

-- Однако нас хотят на славу накормить перед смертью, - вскричал Зильбер, рассматривая принесенный обед, - посмотрите, барон, здесь есть и жареный каплун, и овощи, и фрукты. Право, такая любезность со стороны папских сбиров меня просто трогает.

-- Но это еще не все, - говорил, улыбаясь Фортунато, - вот вам бутылка старого вина.

Это последнее обстоятельство окончательно привело в недоумение заключенных.

-- Однако скажите, - серьезно спросил сторожа кавалер Зильбер, - откуда, в самом деле, нам все это?

-- Как! Мы будем свободны?! - вскричали оба разом.

-- Непременно. Вы слышали нынешней ночью стук под землей? - продолжал Фортунато. - Это работают для вашего освобождения, подкапывают под ваш каземат от клоаки, которая идет от Тибра.

-- Я так и знал, это милый Ламберто хлопочет о нашем освобождении!

-- Я не знаю никакого Ламберто, - возразил Фортунато. - Ко мне пришла женщина, величественная, как королева, дала мне денег, много денег, и поручила освободить вас.

"Это моя милая мама", - подумал Гербольд со слезами на глазах.

-- Нет, вы будете свободны, а меня отправят на виселицу.

-- Как на виселицу?!

-- Да, я должен умереть, - грустно отвечал тюремный сторож, - но зато мое семейство будет спасено от нищеты.