Сорви-голова

Авторы:	Мельяк А., Галеви Л., год: 1873
Примечание:	Перевод-переделка Виктора Крылова
Категория:	Комедия
Связанные авторы:	Крылов В. А. (Переводчик текста)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Сорви-голова (старая орфография)

Выпуская полный второй том сборника: "Для сцены", - издатель считает нужным заявить, что опыт показал неудобство предпринятого издания в том виде, в котором оно начато, а потому впредь предполагается под общим заглавием: "Для сцены" выпускать имеющияся у издателя пьесы отдельно.

Во второй том сборника вошли следующия пьесы: 1) Сорви-голова, ком. в 1-м действии, переделанная с франц. (из комедии Мельяка и Галеви: Toto chez Tata). При исполнении роли Тото, требующей разбитной ловкой актрисы, мы между прочим обращаем внимание исполнительницы на разнообразие интонаций, составляющую сценический эфект монологов этой пьесы. Разсказ должен быть прочитан чрезвычайно живо с жестикуляцией ребяческой неуклюжей грации. - Переходы от зубрения стихов монотонным громким голосом в быстрой оживленной речи рассказа, голосом более тихим, и обратно очень эфектны. - Ребяческая впечатлительность должна сказываться и в том, что, передавая речи других (напр. учителя, ученика, швейцара, горничной и пр.), Тото их представляет даже несколько передразнивая. - 2) Комедия: "Завоеванное счастье" - была вызвана немецкой пьесой Бауернфельда: "Krisen", основанием которой, в свою очередь, послужила мысль французских пьес (Вольтера и Мюссе). - Русская пьеса заимствовала из немецкой сценарии 2-го акта и отчасти характеры стариков Горюниных. - Существенная разница между предлагаемой русской пьесой и иностранными, не говоря уже о подробностях диалога, заключается в основной мысли. В иностранных пьесах влияние девушки на молодого человека касается исключительно серьезности и прочности чувства любви - в русской пьесе девушка старается изменить все наклонности, всю жизнь любимого человека, возбуждая в нем любовь к труду и к серьезным человечным интересам. - Сообразно с этим, и способ влияния различен (напр. в немецкой пьесе молодая жена не оставляет мужа, а на его глазах заводит роман, кокетничает с.его другом и т. и.) - 3) Пьеса А. Плещева: "Старое старится,молодое растет" - переделана из французской комедии: "Permettez, Madame". - 4) Мы рекомендуем стихотворный диалог Коппе: "Две скорби", - как небольшую, удобную для постановки, сцену с двумя сильно драматическими женскими ролями. - 5 и 6) Фарсы "Клин клином вышибай" - и "В погоню за прекрасной Еленой" - суть пьесы оригинальные.

Семен Захарыч, - дядька в пансионе, из отставных солдат.

Действие происходит в Петербурге в одном из частных пансионов.

Небольшая комната, вся заставленная шкафами. - Слева дверь - справа сундуки, на которых навалена всякая старая мебель, большею частию поломанная и видимо ожидающая починки, и другой хлам. - Все это сложено нарочно в стороне, чтобы опростать место, где поставлен простой стол и стул.

Дядька Семен Захарыч отворяет дверь и Вносит чернильницу и перья, которые кладет на стол, - за ним появляется Тото Кудриков; он в ботинках, в шароварах по колена и курточке, свободно накинутой на жилет {Впрочем, костюме Тото произвольный, так как действие происходит в частном пансионе.}, - в руках у него тетрадь, перо и книга; появившись у двери, он внезапно останавливается.

Семен. Пожалуйте! что вы стали?.. пожалуйте, войдите...

Тото. Что такое? какой же это карцер? разве я сломанное кресло, что меня хотят тут запереть со всякой дрянью?

Семен. Ну, ну, ладно, будет с вас и этого... У нас не казенное заведение, а частный пансион.

Семен. Куда мне приказано вас посадить, туда я и сажаю... что тут еще разговаривать! - пожалуйте...

Тото. Позовите директора, пускай он посмотрит... разве это карцер? - я сюда не пойду.

Семен. Извольте идти, некогда мне тут с вами...

Затевается борьба, во время которой Тото кричит: "это насилие, вы не смеете так обращаться!.. оставьте меня!"... Семен все таки его втаскивает в комнату. Семен тащит его за плечи (Тото в это время топает ногами), сажает за стол и сам отходит к двери; Тото тотчас вскакивает.

Тото. Как вы смеете так обращаться!?, вы не имеете: права так обращаться!!..

Семен. Этакий... сорви-голова; право, сорви-голова (Про себя.). А уж как я этих пострелят люблю... ей Богу... ишь ты, разгорелся весь!!.. (Громко.) Вона! и пуговицу вырвал... ах ты, разгром Ерофеич!

Тото. (Кипятясь все больше и больше.) Очень жалею, что я вам еще голову не оторвал... Здесь не казарма, что вы позволяете себе так обращаться... я буду жаловаться директору, я этого так ни за что не оставлю!

Тото. После этого еще вы, пожалуй, и бить меня станете...

Семен. А что-ж не попробовать!?.. вот тебе - бац!

Тото. (В крайнем негодовании.) А!! вы так то?.. а знаете ли вы, что телесные наказания запрещены?!.. телесные наказания запрещены, чорт вас возьми совсем!!..

Семен. (Полусмеясь.) Ну, ну, будет!.. будет, что ли!...

Тото. (Отходя от него, запыхавшись.) Телесные наказания запрещены, а вы себе позволяете...

Тото. (Делает несколько шагов и останавливается.) Ушел и запер... Вот вам мудрые распоряжения нашего директора!.. меня сажают в карцер, под арест... я вас спрашиваю, что такое арест?! - это есть наказание лишением свободы! - ну, запри меня в приличную комнату, я никуда не уйду... а меня запирают в какой-то хлев, в компании со старой, переломанной мебелью... тут уж не одно лишение свободы, тут оскорбление... наконец, посылают меня сюда с каким то салдафоном, с каким то бурбоном армейским, который толкается, насильно втаскивает сюда, дерется... ведь это кулачное право!!... ведь это мы возвращаемся ко временам Атиллы и Феодорика... какое же это девятнадцатое столетие? это Бог знает, до чего мы дожили!!... Ну посмотрите, ради Бота, - какие-то корзины со всяким старым хламом... (Вытаскивает старые ботинки.) Старые ботинки директорши... тряпки какие-то... кринолин... тьфу! какая гадость!!.. (Опрокидывает корзину, из которой вываливается всякий хлам.) Ба! еще корзина. да тут какие-то бумаги! вот это интересно может-быть, я тут открою какую-нибудь тайну на счет директора или... (Смотрит.) Ce cahier appartient а Nicolas Kolpakoff.... ex temporalis!!.. (Кидает тетрадки через голову.) Чорт вас возьми! - какие-то старые тетрадки наших учеников, вокабулы, диктовка... (Раскидывает тетрадка по полу.) Это что за сверток? (Развертывает сверток.) Старые ученические рисунки... и как скверно сделано... Смотрите: голова Юноны су бакенбардами... это что?.. два гладиатора борятся... опять два гладиатора... еще два гладиатора... Господи, сколько гладиаторов... это, я вам скажу, самый любимый рисунок нашего учителя рисования; тут, по его мнению, обрисовываются какие-то античные мускулы... ничего я тут хорошого Не вижу. (Развертывает и расправляет один из рисунков и привешивает его к шкафу, прищемив сверху в щель дверцы.) Просто, какие-то два дурака дерутся. (Берет перо и как кистью намазывает надпись: два дурака дерутся, а третий смотрит.) Однако, в этом хламе должно быть мало интересного. (Подходит к окну.) И окно какое-то небывалое... маленькое, все сразу отворяется... (Отворяет окно.) Тсс!!.. кажется, идут...

Становится перед шкафом. Дверь отворяется, входит Семен.

Семен здесь, все бумаги раскидал... Господин Кудриков!! да вы не извольте прятаться... я сейчас дилехтора позову...

Святители небесные! да никак он в окно прыгнул... ведь от этакого все станется...ох, батюшки... (Глядит в окно.) Нет, здесь бы расшибся; четвертый этаж; и ухватиться не за что... Да где-ж ты, сорви голова?.. куда запропастился?.. (Идет и видит рисунок.) Ишь леменацию какую выдумал, картины развешивать... (Читает.) "Два дурака дерутся, а третий смотрит"... гм... где ж это третий-то?.. третьяго-то нет..

Тото. (Выглядывая из-за шкафа.) Третий-то дурак вы, дяденька... Третий смотрит, а вы смотрите... вы.

Тото. (Выходя.) Во первых, не извольте мне говорить ты... Я вам не сын, не брат; я вам говорю вы, так и вы должны мне говорить вы.

Тото. Вольно же меня сажать сюда... Мне нужно было ходить по комнате; я задел и опрокинул... я не виноват.

Семен. (Подбирая оставшийся хлам.) Срамник, до чего дожил: наказывать стали, в карцер заперли.

Тото. (Отрывисто и крикливо.) Не мешайте мне учиться.

Прицепляет к пуговице на спине сюртука Семена длинный бумажный хвост.

Семен уходит, волоча за собой длинный бумажный хвост.
Когда дверь заперлась, Тото снова переменяет позу.

Тото. Срамник!! В карцер заперли! велика важность... многих великих людей сажали в тюрьму... дело в том: за что?.. Галилея тоже посадили в тюрьму за то, что он первый стал доказывать, что земля вертится около своей оси; а теперь никто об этом и спорить не станет... Так и меня... Меня посадили в карцер за то, что я в прошлое воскресенье ходил к кокотке... Что это значит кокотка, я, по правде-то, сам хорошенько не знаю... говорят, что это какие то скверные женщины... но ведь в чем весь вопрос: зачем я пошел к этой кокотке?... Ах, Господи, признаться, я женщин терпеть не могу и не понимаю, что в них находят хорошого. Возьмите всех девочек, с которыми мне приходилось играть: непременно или плакса, или нюня... чуть ее толкнешь как ни будь неловко, или с ног сшибешь, сейчас поднимается рев... ну, да дело не в том... зачем я пошел к кокотке?... еслиб это знали, - так меня не только бы не наказали, но, напротив, наградили бы... я пошел, чтобы осушить слезы страдалицы, моей крестненькой. Слушайте... Я вам откровенно разскажу, как все дело было. Я - сирота; у меня нет ни папаши, ни мамаши, и до сих пор я жил и учился у бабушки, в Саратове. Но у меня есть крестная мамаша, генеральша Андреева... её муж только, знаете, этакий - статский генерал... Вот меня в августе и привезли к крестной мамаше, чтоб она меня куда нибудь поместила в пансион. У ней детей нет, она мне ужасно обрадовалась, приласкала... и генерал тоже: велел, чтобы я его называл папашей... Недели три тому назад крестная и поместила меня, сюда в пансион; а по воскресеньям я к ней хожу в отпуск... и еслиб вы знали, какая она добрая, как меня любит, как заботится обо мне! - ну, да уж и я ее люблю больше всех на свете... И какая она красавица, и какая была веселая; когда я только что приехал, как смеялась со мной! возила меня по дачам, играла мне на фортепьяно... Вдруг!... в первый же день, когда я пришел к ней в отпуск, в воскресенье, я ее не узнал... она едва обратила на меня внимание, - грустная стала, задумчивая... мне не хотелось ее еще больше огорчать и я стал разспрашивать моего названного папеньку: что с крестной?... не больна ли она? не сердится ли на меня?... Папенька мне на это отвечал только: "отстань, пожалуйста, и не суйся не в свое дело".

Шум отпираемого замка. Тото быстро садится за стол и громко долбит стихи.

"О чем шумите вы, народные витии... народные... витии, витии... Зачем анафемой грозите вы России... Зачем анафемой... анафемой... анафемой... анафемой"...

Семен. (Ворчливо.) Убрать от тебя лучше, от греха... а то ты, пожалуй, еще этой царице усы выведешь чернилами...

Тото. (Громко.) "О чем шумите вы... шумите вы... народные витии... Зачем анафемой грозите вы России... Зачем анафемой... анафемой... (Крадется к двери, причем голос его делается тише.) Грозите вы России... грозите вы... (Ему внезапно кажется, что опят идут, и он снова громко декламирует.) Зачем анафемой грозите вы России... Зачем... Зачем анафемой грозите вы... (Голос опять замирает, Тото оглядываясь на дверь, подходить к аван-сцене.) Грозите вы России... О чем шумите вы... Зачем грозите... вы... России"... (Продолжает рассказ обыкновенным голосом.) Четыре дня спустя, это было в четверг, нас повели гулять в летний сад... Там, во второй широкой аллее, мы уже расположились играть в пятнашки и стали в кружок; но тут в самую средину кружка вбегает маленькая рыженькая собачка и начинает на нас лаять... "А! вот кто у нас будет пятнашка!" закричал Иванов - и мы все набросились на собаченку. "Лови, пятнашка! лови скорей!!." Собачка испугалась, кинулась было бежать; не тут-то было: мы тесно обступили ее и давай травить... кто кричит: усь, усь!!. кто дергает за хвост... а Котомкин - отчаянный мальчишка! - повалился на землю, схватил собачку за голову и давай ее заставлять плясать на задних лапках, приговаривая:

Собаченка огрызалась и визжала, как сумасшедшая; мне стало ее жаль и я уж хотел освободить ее, ккк вдруг, откуда ни возьмись, налетает на нас какая-то женщина, набеленая, накрашенная, платье желтое, зонтик желтый, волосы желтые, - вся под цвет собаченки... Сразу дала она пощечину Котомкину, вырвала собаченку и крикнув нам... позвольте, как она крикнула... да, она сказала по французски: "Qu'est ce qui m'а fichu, des crapauds comme èa!" Мы все так и опешили... потом, опомнившись, хотели броситься на нее, подняли гвалт, свист, лай... Котомкин уже схватил два камня, чтобы пустить их в догонку своей обидчицы, но гувернер наш заметил весь скандал, построил нас попарно и погнал домой. (Садится на стол.) Тут вечерком, после классов, первым делом мы стали объяснять себе, что такое нам сказала эта желтая француженка?.. но никто не мог перевести: qui m'а fichu des crapauds... стали искать в лексиконе Рейфа: fichu - косынка; crapaud - жаба... вышел какой-то вздор... хотели было спросить у французского учителя, но стало совестно, что он узнает, как нас выбранили... главное-то было понятно: нас выбранили жабами и еще чем-то - может быть, гораздо хуже... и единогласно было решено отмстить этой женщине... Но как?.. Тогда фертик... это у нас есть такой ученик, Сумецкий, ужасный франт и коверкалка - мы его за то и прозвали: фертик... ну-с, так фертик говорит: "ничего вы тут без меня не сделаете, вы никто ее не знаете, а я знаю; я несколько раз встречал с ней моего приятеля, князя Режицкого, и, если я спрошу князя, он мне скажет, кто она." У него в самом деле есть много знакомых офицеров и потому он знает на перечет всех красивых женщин в Петербурге. "Я пойду брать урок верховой езды с Захарычем, если хотите, я забегу к князю"... Мы все, конечно, его поблагодарили и фертик сдержал слово. На другое утро мы все уже были в классе, когда он вернулся... Учитель латинского языка читал громко Квинта-Курция... Котомкин сгорал нетерпением узнать скорей имя своей неприятельницы; он написал несколько слов на клочке бумажки, передал ее Боклажкину, Боклажкин Иванову, Иванов Дрябину... и так дальше, бумажка благополучно дошла до фертика... Фертик натянул на нос pince-nez, глянул в бумажку, написал ответ и послал тем же путем обратно... из рук в руки: от Андреева к Попову, от Попова к Чурину... как вдруг! - учитель встает и говорит: (Голосом учителя, несколько каррикатурно.) "Господин Чурин! что у вас за бумажка в руках?!." - Чурин смутился. (Голосом сконфуженного ученика.) "У меня-с?"... "Ну да, у вас, - что это вам передал Попов?". "Мне ничего не передавали"... Учитель преспокойно подошел к Чурину, разжал ему руку, отнял бумажку... и громко прочел на весь класс сперва вопрос Котомкина: "ну что, узнал?!!" потом ответ фертика: "желтая женщина никто иная, как известная петербургская кокотка Tata Lebret! живет в Большой Конюшенной, дом No 59." Учитель сделал нам строгий выговор, обещал сказать об этом директору, но мы знали, что нам было нужно, и нам ни до кого дела не было.

В тот же вечер решено было идти к этой барыне кому нибудь из нас, по жребию, и высказать ей наше презрение. "Да вы с ума сошли!" сказал фертик, "чтобы идти к кокотке, нужно деньги! деньги!.. понимаете-ли... деньги! без денег оне никого не принимают... поручик Дрябин рассказал мне, что он один раз пришел к какой-то кокотке без денег, так она его так турнула!"... "Сделаем складчину", говорит Иванов. "Складчину, складчину!" закричали все... "каждый дает, что может, не менее двугривенного!".. Сейчас же начали набирать и набрали шесть рублей сорок пять копеек... кинули жребий, кому идти - вышло мне. Я взял шесть рублей сорок пять копеек; я боялся, что меня на смех подымут, если я откажусь, - но на душе у меня было не весело... мне совсем не хотелось идти к этой желтой женщине, и я было совсем решил не идти и солгать что нибудь товарищам; однако, в воскресенье случилось такое происшествие, что я... (Опять стук отворяющагося заика. Тото мгновенно садится за стол, зажимает уши и начинает громко твердить.) "Оставьте нас, вы не читали.." (Входить Семен с кружкой воды и куском черного хлеба.) "Оставьте нас... оставьте нас, вы не читали... сии кровавые скрижали... Сии кровавые, кровавые... (Шепотом.) Кровавые... Кровавые" (и т. д. то громко, то тихо, учит стихи. Семен медленно разставляет воду и хлеб, оглядывает, все-ли в порядке в комнате. Когда он отворачивается, Тото жует бумагу, катает из нея шарики и щелчком пускает их в Семена, отчего этот в недоумении осматривается, видя Тото постоянно углубленным в учение. Потом Семен уходит. Тото снова принимает прежнее положение и продолжает рассказ.) В следующее воскресенье я явился к моей крестной маменьке. Такой грустной она еще никогда не бывала: глаза заплаканы, молчит... и, чтобы от меня отвязаться, послала меня с своим старым камердинером смотреть ученых собак. Мы отправились... только, у какого-то большого магазина, я вижу коляску и покажись мне, что это коляска моего названного папаши; я иду на нее, - что-жь бы вы думали? - действительно, из магазина выходит он и с ним... нет, можете себе представить мое удивление: с ним моя желтая кокотка Тата Лебрэ... Сели вместе в коляску и фт!.. след простыл. я было побежал к ним, но старый камердинер остановил меня. "Да ведь это" - начал было я. "Не наше дело", перебил меня старик, "а коли не хотите вы еще больше огорчить вашу крестночку, вы ей об этом не рассказывайте". Тут я понял все. Удивительное дело, как в иной момент все скоро понимается... Я понял, почему грустит моя мамаша, почему ничего мне не ответил названный папаша, - все, все... и все из за этой желтой женщины.. А!!. утром я еще не хотел к ней идти, но теперь... Чорт возьми!!, мешечек с деньгами был со мной... я забыл и об ученых собаках, и о старом камердинере, и почти бегом побежал в Большую Конюшенную... Ну, старику где было гнаться за мной? - на первом-же перекрестке он потерял меня из виду. Прибегаю в Конюшенную, отыскиваю дом, перед ним, вижу, уж собрался весь наш класс... "Что-жь ты опаздываешь, мокрая курица!" - закричали мне. "Ступай! ступай! ступай скорей!!!, она только что вернулась"... Я вошел на парадное крыльцо, меня встретил толстый швейцар... важная этакая, заспанная физиономия, с длинными бакенбардами, точь в точь наш учитель немецкого языка, когда он говорит: "Ruhig, meine Herren!. Aufmerksam!.." "Послушайте," спросил я, "здесь живет г-жа Тата-Лебрэ?" Он молча кивнул головой... "Нельзя-ли передать ей, что мне нужно ее видеть... и что у меня есть деньги"... и я показал ему мешечек. Он снизу позвонил и проворчал сквозь зубы: "в третьем этаже"... я побежал по лестнице... Не успел я добежать до площадки третьяго этажа, как мае навстречу вышла вертлявая горничная и с недоумением посмотрела на лестницу, вероятно, думая, что кто нибудь другой к ним явился, но на лестнице был я один. Я подошел к горничной и сказал: "нельзя-ли мне видеть г-жу Тата Лебрэ? - и скажите ей, пожалуйста, что у меня есть деньги"... показываю ей мешечек. Она взглянула на меня во все глаза, да как прыснет со смеху... "Сейчас, говорит, доложу"... сунула меня в какую-то гостинную и исчезла... Я никак не мог понять, чему она смеялась... стал осматривать свое платье: - нет, ничего, в порядке... тут отворилась дверь, горничная сказала: "пожалуйте!" - и я вошел в другую гостинную... А! как она была прелестно отделана... золотая мебель, ковры... цветы во всех углах... и, развалясь на диване, лежала она, моя ненавистная.. Откровенно говоря, в эту минуту Мне Тата Лебрэ показалась даже хорошенькой... она была одета какой-то турчанкой, вся в шалях, в красных вышитых туфельках, которые так и подпрыгивали, когда она покачивала ножкой... Тата улыбнулась и поглядела на меня такими удивленными глазами, как будто хотела спросить: "что тебе надо от меня"?.. Признаюсь, я растерялся, струсил; мешечек выпал у меня из рук, - шесть рублей сорок пять копеек раскатились по ковру, и я уж готов был удрать от нея, как увидал на одном из столиков шляпу и трость... Я их узнал! - это были шляпа и трость моего названного папаши. Злость опять прилила мне к горлу, я почувствовал, как слезы показались у меня на глазах, и закричал ей: "Что вы на меня так глядите?.. вы хотите знать, зачем я пришел? - Я пришел сказать вам, что вы украли у моей крестной мамаши моего названного папашу... и это безчестно, это безчестно: и я хочу, чтоб вы его отдали!.. я должен был вам сказать еще про то, что вы нас назвали жабами; но это пустяки, - я бы вам это простил, еслиб вы не обидели мою крестночку!", и пошел, и пошел... Я ей рассказал про мою крестночку, какая она добрая и хорошая, и красавица... и во сто раз лучше такого урода с рыжими волосами, как она, Тата Лебрэ. Слезы градом лились у меня по щекам; а скверная женщина так и покатывалась со смеху... зло меня душило... "Mais, mon petit," сказала она мне, - "je ne comprends rien de ce que vous dites"... Тогда только я понял, какого дал маху, забывши, что она француженка и ничего не понимает по русски. Я уже готов был начать снова, как мог, по французски, но тут кто-то взял меня за руку; оглядываюсь - мой папаша... "Пойдем отсюда", сказал он, и почти вытащил меня на лестницу... Тата выбежала за нами на площадку, продолжая хохотать; но меня она не могла обмануть... это она хохотала от злобы, от досады... по крайней мере, я очень хорошо слыхал, как она крикнула: "Et toi, mon petit, je te repincerai encore".! - Repincerai! - pincer - значит щипать, она хотела ущипнуть меня со злости... я был доволен - я отомстил...

Мы приехали домой. Что тут было, я вам и рассказать не могу, - у меня голова кругом пошла. Папаша просил прощения у крестночки, и оба плакали и целовались, и целовали меня, и хвалили меня. Крестночка снова повеселела и смеялась; а я.... я земли под собою не чувствовал, потому что я был героем всего этого праздника, я вернул веселье и счастие в наш дом... (Меняя тон.) А попал я сюда в карцер оттого, что меня выдали товарищи... помилуйте! - орава в тридцать семь воспитанников собралась у подъезда кокотки... это обратило на себя внимание: сперва швейцар просил разойтись, потом городовой вступил с ними в спор; кончилось тем, что директору пансиона донесли о моем посещении кокотки... и вот сегодня, в понедельник, после классов, в часы рекреации, - нам прочитано было наставление; потом директор возгласил: "Господин Кудриков!" "Здесь!" ответил я. И вот как я попал в этот карцер... но я вас спрашиваю: не прав я, что горжусь моей тюрьмой?!. не прав я, что меня следовало наградить?!, а меня посылают в карцер с этим солдафоном... (Скрип замка.) Опять он... (Становится в стене так, это отворяющаяся дверь его закрывает. Входит Семен, опять с головой Юноны в руках. Тото его пугает.) Уф!!.

Тото. (Сконфужен.) Ах, чорт возьми!.. кто-жь его знал, что он несет эту дурацкую голову.

Семен. Что теперь станешь делать?.. Вы вот тут все с шутками, а у меня из жалованья вычтут.

Тото. Как-же смеют? ведь вы тут совсем не виноваты...

Тото. Не смеют этого сделать! - я сам скажу директору, что это я сделал, вы тут не виноваты.

Семен. (Ласково.) Ах ты буян, сорви-голова, - добрая ты душа.

Семен. Ну, ну, уж не марай себе штаны-то, я подберу все и подмету... к дилехтору пожалуйте... вас звать приказано.

Семен. (Таинственно.) Простят!.. я уж вижу, что простят. Там маменька что-ли ваша приехала... долго с ними говорила...

Тото. (Радостно.) Крестночка!!. она еще здесь?!.

Семен. (Улыбаясь ему в след.) Сорви-голова!.. А уж как я этих пострелять люблю!