Эмилия в Англии.
Глава XL. Эмилия в отчаянии.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Эмилия в Англии. Глава XL. Эмилия в отчаянии. (старая орфография)

ГЛАВА XL. 

ЭМИЛИЯ В ОТЧАЯНИИ.

Эмилия протянула руку и сказала: прощайте. Заметив, что раздраженная девушка не хочет считать себя в его власти, и что лицо сэра Порселя принимало грозное выражение, мистер Перикл прекратил свой сардонический хохот. Он подошел к двери, быстро отворил ее, и злобно передразнивая слово прощанья, стоял, приготовясь раскланяться. Эмилия удивила его, пройдя мимо, не сказав ни слова. Прежде чем он придумал колкое выражение, сэр Порсель тоже прошел мимо, кивнув при этом головой с выразительным взглядом.

- Ведь Поли нищие! проревел мистер Перикл, и для большого эффекта хлопнул дверью. Но вслед затем послышался стук в ту же дверь. Мистер Перикл стоял сжавшись, как кот, когда в комнату вошел сэр Порсель. Без всяких вступлений он попросил грека не выражаться вперед так резко о своих друзьях.

- Я требую только обещания держаться этого совета; извинения вашего мне не нужно.

- Я не намерен дать вам подобное обещание, сказал мистер Перикл, презрительно вздернув верхнюю губу.

- Вы должны его дать; я нарочно вернулся за ним.

Вместо ответа мистер Перикл объявил, что он сказал только чистую правду: что богатство Полей ложно, что он, или какой нибудь несчастный случай, может окончательно разорить их, и что их друзья лучше бы старались устроить их дела, чем делать угрозы людям, у которых Поли находятся в руках.

Сэр Порсель снова повторил свое требование и наконец вынудил обещание; тогда он удалился с радостью на лице. "Корнелия теперь бедна, думал он, поэтому ему смело можно просить её руки: теперь никто не будет говорить, что баронет без пенни в кармане польстился на золото; теперь и отец Корнелии не решится отвергнуть его предложения". Да и наконец, зная это, он может теперь спокойно назначать ей свидания. Во все утро сэр Порсель боролся с самим собою, благодаря второстепенному положению, которое он занимал в этом возбудительном обстоятельстве; для мужчин, находящихся в таком положении, эта борьба служит большим облегчением, потому что воображая, что преданно действуют в пользу своих друзей, они стараются достичь своих собственным целей. Он дошел до конца лестницы, где просил Эмилию подождать его; полный добрых побуждений и готовый на утешительные советы, как например: "мы не можем считать своею собственностию то, чем обладаем; терпение все преодолевает, будьте терпеливы, ищите развлечений и обработывайте ум", и различные другия дешевые изречения в виде пословиц. Но к несчастию, некому было передать их: Эмилия изчезла. С сильной досадой на её поступок, а частию на себя за невыполнение принятой обязанности, сэр Порсель направился к дому Марини, чтобы в случае, если Эмилия не вернулась, рассказать о ней все, что знал. Не написать тотчас же о случившемся Корнелии - было наказанием, которому он обрек себя, но наказанием довольно приятным; он был хорошо вознагражден за это, ибо заранее приготовленные выражения делались мягче и круглее, богаче и красноречивее. Что же мудреного, если в таких глубокомысленных занятиях он и не заметил, как прошел мимо Эмилии? она его не окликнула.

в подземное царство, населенное таинственным народом. Безпокойство за свою участь легло ощутительною тяжестью на её сердце. Она остановилась на минуту, видя, что отчаяние все более и более овладевало ею, она видела перед собой то безвыходный лабиринт, то непроходимую стезю, идти по которой побуждала ее какая-то внутренняя сила. Эти ощущения менялись повидимому с каждым её дыханием.

Туман сделался еще гуще; там и сям по мрачному городу шли укутанные мужчины и изредка женщины. Эмилия искала хотя одного существа её пола с добрым, нежным лицом. Желание быть любимой и ласкаемой посторонним ей существом и склонить голову на грудь женщины заставляло ее тоскливо оглядываться во все стороны; но ни одни глаза не встретились с её глазами, и мечта, что она находится в неведомом мире, возвратилась к ней с большей силой. Иначе, кто бы мог украсть у нея её голос? Она все еще держалась этой мысли долго после того, как из нея изчезла вся жизненность. Если она имела еще силы заниматься физиономиями, то значит в ней тлела еще искра надежды. И действительно, при её твердости невозможно было подумать, что для нея все погибло, и когда она вполне предавалась своим чувствам, никакая забота не находила к ней доступа: только в то время, когда она смотрела кругом и видела безчисленное множество незнакомых, озабоченных или равнодушных лиц, когда она видела, что весь мир серьезно идет своим путем, только тогда и притом смутно сознавала она, что утратила свое сильное влияние. Неужели голос и это влияние у нея потеряны навсегда? Отчаяние её сделалось столь сильным, что она закрыла глаза и вполне отдалась этому чувству; но мало по малу она пришла к тому убеждению, что ей должно вернуться и броситься к ногам мистера Перикла. Вероятно он скажет: - подождите, дитя мое, и все пойдет хорошо. Так мечтала Эмилия в каком-то ослеплении. Придуманные ею слова очень растрогали ее, и она была готова заплакать, но по мере приближения к дому Перикла, желание услышать, как он примет их и что ответит, становилось все сильнее и сильнее, она разочла все, что могло произойти от того, и увидела величину фабрики, построенной ею на таком шатком фундаменте. Немного спустя, шаги её невольно ускорились. Прежде чем войти к мистеру Периклу, она, сама не зная для чего, сперва обошла маленький спокойный садик, примыкавший к банку; там пристальные взгляды двух джентльменов, которых она встретила, пришли ей на намять, и она невольно задумалась.

Вторичное появление Эмилии могло оживить в мистере Перикле расположение к мести, но к её счастию, в нем не было этого расположения; потирая руки, мистер Перикл посмотрел на нее, и сухими отрывистыми фразами приведя её к своим ногам, заметил, что удовольствие его было не так ощутительно, как он ожидал. Следствием этого было, что вместо того, чтобы говорить по привычке оскорбительно, он теперь был хладнокровно-разсудителен, и объявил Эмилии, что было бы гораздо лучше, если бы она умерла, чем чувствовать себя совершенно безполезной; но так как она жива, то еще лучше было бы вернуться к родителям и у них учиться вязанью, вышиванью или какому нибудь другому ремеслу. - По крайней мере тот мужчина, для которого вы разыгрывали из себя дурочку..., и мистер Перикл вместо окончания только пожал плечами.

- Но мой голос не мог пропасть, настаивала Эмилия. - Я могу спеть вам завтра... сегодня вечером. Всему причиною - туман. Почему вы думаете, что он у меня потерян? этого не может быть.

- Он у вас разбился, пропал! вскричал мистер Перикл.

подождать?

Отвратительно подражая плачевному её голосу, мистер Перикл прокричал: - нечего ждать! У вас нет голоса!

Эмилия приподняла глаза и пристально посмотрела на него. В устремленных на нее взорах она прочла, что имела еще приятное лицо, и это новооткрытое достоинство она приписала особенному счастию. Не забудьте, что она была близка на столько же к отчаянию, на сколько может быть человек такого здорового сложения. Не говоря более тоном девочки, но голосом серьезно умоляющей женщины, она просила мистера Перикла взять ее в Италию и верить в возвращение её голоса. Несмотря на то, приятное, даже пленительное лицо её нисколько не смягчало грека и он продолжал быть свирепым.

- Возьмите меня, сказала она. - Мой голос вознаградит вас. Я чувствую, что вы в состоянии излечить его.

- Для этого человека! Чтобы снова убежать к нему! с презрительной усмешкой проговорил мистер Перикл.

по возвращении моего голоса, чем вы желали меня видеть... я буду вашей женой, если вам угодно и потом... Эмилия хотела еще говорить, но мистер Перикл, разразившись хохотом, сопровождаемым фразой: очень благодарен! сделал ей повелительный знак молчания,

И он просто объяснил ей отношения между ним и женщиной, которую бы он удостоил своим выбором, сказав ей, что она должна быть привязана к нему.

Щеки Эмилии не покраснели; но, не думая о стыде, когда слушала его слова, она чувствовала, что падала все ниже и ниже, по мере того как душа её льнула к мистеру Периклу; он был единственным олицетворением её надежды, и она не могла от него оторваться. Если бы он оттолкнул ее, то ей показалось бы, что голосу её суждено погибнуть. Она неподвижно стояла с холодным безчувственным взглядом, пока грек составлял свое мнение.

тем как брови вздернулись к верху донельзя. Из этого положения, выражавшого колебание и внутреннюю борьбу, он перешел в позу петуха, поющого кукареку; и Эмилия снова услышала горькое подражание её разбитому голосу, сопровождаемое восклицаниями: ха! ха! баста, баста!

- Садитесь сюда, вскричал мистер Перикл. Он бросился в кресла и указал ей на свои колена.

Эмилия не трогалась с места.

Он схватил ее за руку, но она отдернула ее. Мистер Перикл встал и промычал циническое гм!

- Не дотрогивайтесь до меня, сказала Эмилия. - Ничто так не раздражает некоторые натуры, как сопротивление существа, видимо слабейшого, но способного уничтожить их.

- Я пришла к моему другу, отвечала Эмилия.

- К вашему другу! Он не может быть другом всякой... когда-то действительно он был, но теперь (мистер Перикл пожал плечами), теперь вы тоже, что и другия женщины. Вы игрушка. Идите ко мне.

Он снова хотел схватить ее за руку, но Эмилия подняла ее; и он поймал её локоть.

- Неужели вы тронете меня, когда я прошу вас не делать этого?

Гнев и всякое другое чувство исчезли с лица мистера Перикла; он даже пришел в восхищение, когда посмотрел на её грациозную, артистическую позу.

- Mon Dieu! и еще с таким голосом! воскликнул он, в припадке забывчивости, ударяя себя кулаком но напомаженному клочку волос на его сияющей голове. - Глупенькая! глупенькая дурочка! это могло бы... и мистер Перикл пальцами хотел выразить энтузиазм, который она могла бы возбудить. - Mon Dieu! посмотреть на вас! Не предупреждал ли я вас: non é vero? Не говорил ли я: погибнете, погибнете, если так будете вести себя? и из-за кого? из-за мужчины! потерять голос! Вы не хотите идти ко мне? так слушайте! вы должны идти к старому Беллони, и если голос возвратится под ударами бича, тогда я скажу: браво, старый Беллони.

Мистер Перикл повернулся, чтобы снять с вешалки шляпу. В ту же самую минуту Эмилия оставила комнату.

Сумерки сгущались в желтой атмосфере, и толпа народа ровным шагом текла по одному направлению. Бедное, всеми покинутое создание последовало за течением, довольное тем, что укутано со всех сторон, и потому не может быть видимо, довольное еще более тем, что заметило наконец, что движется по направлению к дому. Мучимая тоской, Эмилия остановилась, повернулась назад и встретила людей, для которых домашний очаг служил маяком. Несколько времени она выдерживала давку; одиночество брало верх над ней. Никто повидимому не шел с ней по одной дороге. Чтобы избежать толкотни, она свернула в одну из узких улиц Сити, и там была совершенно одна одинешенька. К несчастию, улица была коротенькая, и Эмилия скоро дошла до её конца. Ей оставалось на выбор: или вернуться, или войти в незнакомую улицу; пока она решала, мимо нея прошло стадо баранов, с жалобным криком. Она последовала за ними, с любопытством размышляя, что у них верно что нибудь попорчено в горле. Но вдруг мелькнула мысль, что их гнали на бойню. Эмилия остановилась и посмотрела на них, но без малейшого чувства сострадания. Они поровнялись с двором мясника и вошли в ворота. Пройдя некоторое разстояние, она почувствовала дрожь, и по инстинкту приблизилась к освещенному магазину, где было множество картин. В одной из них она узнала портрет той примадонны, которую она слышала в Бесворте. Два молодые человека, проходившие мимо под руку, взглянув на портрет, назвали имя очаровательной певицы и вполголоса затянули одну из её лучших арий. Черты её лица выражали здоровье, веселое расположение духа, силу и вообще все прекрасный качества. Гений виднелся на челе и на пластическом рте, прекрасной формы лоб выдавался вперед, обнаруживая светлый ум и способность воспринимать и передавать другим одушевление. Прелестный блеск глаз, полугордый, полунежный, немного лукавый, блиставший между темными ресницами, как светлый лучь солнца на подернутой рябью гладкой поверхности воды внизу каскада, смягчал линию между ямочкой на щеке и верхней губой. Такая ямочка и такой блеск глаз могли бы служить ключом к лицу более слабого существа, но на этом лице, не допускавшем обмана, оне были еще очаровательнее, особливо если не обращать внимания на черты менее замечательные. Вы видели, да и не было возможности этого скрыть, что дух, оживлявший лицо певицы, был чрезвычайно прямой, мягкий и нежный, чуждый всякой хитрости и презиравший мелочность; это была личность, одаренная способностью говорить, одушевляться и управлять всеми сильными движениями души. Словом, это было лицо драматической артистки, в спокойном состоянии. Довольно полная фигура, смягчаемая красотою, показывала, что она обладала благородной натурой, и могла, что составляет прекрасную черту в искусстве, сильно и благородно чувствовать. Быть может и у нея были качества, в которых не редко упрекают женщин; относительно искусства она была безукоризненно превосходна; возвышаемая привлекательностью своего пола, она была артисткою в строгом значении этого слова.

преследовало ее всюду. Казалось, оно смело говорило ей: - я живу, потому что жизнь моя сопровождается успехом, - в этих же самых словах отзывался отдаленный намек: - но первая неудача принесет с собой смерть. Неужели после неудачи, друзья Эмилии не пожалеют ее? При одной этой мысли дрожь пробегала по всему её телу. Так что же? тогда ужь легче умереть! Но смерть не представлялась ей в том виде, в каком она обыкновенно является людям, которые ее ищут. - Эмилия хотела бы забыть свои невыносимые утраты; она хотела, чтобы такая обманщица, какою она считала себя, была зарыта в могилу. Продолжая идти, она протягивала руки и шептала: - безпомощная! безпомощная! Она бы чрезвычайно удивилась, узнав, что не одна она несчастна, что есть много людей в её положении, которые живут и не умирают. - Я не хочу жить, сказала она, и потом через секунду прибавила: - желала бы я знать, каковы бывают на вид утопленницы? И она спешила воротиться на улицы, где находились магазины. Но магазины уже не представляли ей ничего занимательного; их окна застилались уже темнотою ночи; Эмилия радовалась, что начинали запирать ставни; - потемневшия улицы утратили для нея свою приятность. Наконец когда на улицах потухли все огни кроме ряда фонарей, она пошла скорее, боясь сама не зная чего. У подъезда одного дома сидел маленький итальянец с шарманкой, между тем как девочка еще меньше его осаждала его вопросами по английски. Эмилия остановилась перед ними и девочка стала жаловаться, что упрямый маленький иностранец не хочет отвечать ей. Два три слова на родном языке скоро заставили его открыть свое лицо. Эмилия села между ними и слушала их болтовню на двух языках. Девочка сказала, что она не знавала, что значит ужин, как не знавал этого и мальчик; тогда Эмилия вынула кошелек и послала девочку купить на шесть пенсов пирожков в ближайшей лавочке. Девочка скоро воротилась с полным передником. Лишь только они втроем расположились покушать, как подошедший полисмен приказал им убираться с этого места, прибавив, что ему известны все их проделки, Эмилия встала и хотела идти с своими малютками, как вдруг полисмен, вероятно переменив свое мнение, сказала: - вы, кажется, мисс, дали им роужинать? О, так пусть их сидят и кушают! и пошел дальше, чтобы не быть свидетелем нарушения закона. Таким образом они снова уселись и начали есть; мальчик и девочка заговорили друг с другом о каких-то непонятных предметах и смеялись. Эмилия не могла удержаться, чтобы не присоединиться к их смеху. Девочке ужасно хотелось узнать: попадали ли ему колотушки, и после утвердительного ответа, она как будто обрадовалась, заметив, что и ее часто бьют; но это все-таки ее не успокоило; она продолжала расирашивать о других его наказаниях. После вынужденного признания, она и Эмилия пожелали узнать: не прибьют ли его и сегодня вечером? Усмешка с оскаленными зубами, присвистыванье и прищелкиванье, выражавшия действие розгами, довольно верно объясняли его ожидания; девочка при этом всплеснула руками и плаксивым голосом сказала: - меня тоже прибьют, как и всегда. Эмилия сложила их головки к себе на плечо, и к её удовольствию, а с тем вместе и смущению, дети, прильнув к ней, закрыли глаза. Полисмен проходил мимо, и с час времени переносил это зрелище. Наконец он решился объяснить Эмилии, что подумает владелец этого дома при виде их у своего подъезда, не говоря уже об отступлении от закона. Он обратился к её человеческому чувству и спросил: - неужели бы ей было приятно, если бы подъезд её дома был так загроможден, что нельзя было бы пройти, или вздумавши выйти из оего, легко можно было бы споткнуться и шлепнуться носом на мостовую. Но Эмилия, указывая на спящих детей и умоляя не безпокоить их, представляла доводы, что владельцам и обитателям домов это известно и они бывают осторожны и что молодое население Лондона вдвое осторожнее старого. Её голос дал понять блюстителю спокойствия, что она одна из тех эксцентричных молодых лэди, которые иногда "заблуждаются" и которые имеют предупредительных друзей. В знак согласия, он произнес угрюмое: гм! Между тем происходивший разговор разбудил детей; они боязливо смотрели, и с готовностью повиновались его жесту, выражавшему: убирайтесь! Эмилия проводила их немного. Дети с радостью обещали быть в следующую ночь на этом же самом месте, и отправились далее, - мальчик радостно кивая головой и махая руками, - девочка, подражая ему, делала то же самое. Чувство безопасности оставило Эмилию вместе с ними. Она сознавала, что судьба её где-то впереди, в отдалении, и старалась достичь её, по безпрестанное представление себе этого обольстительного предмета затрудняло его появление вновь. Она принялась считать, сколько осталось часов до свидания с детьми, говоря самой себе, что чтобы ни случилось с ней, она должна сдержать обещание и быть на назначенных ступенях. Это решение заставило ее снова пожелать смерти. Припоминая мужчин, смотревших на нее с нежностию, она сказала: - неужели на меня еще стоит смотреть? Мысль, что она обладала драгоценною вещью, - которую могла уничтожить, доставляла ей даже некоторое удовольствие. Ей было ужасно стыдно встретить смерть с пустыми руками. Мало по малу её члены изнемогли от усталости, и она села от необходимости в отдыхе. Удовольствие, доставляемое отдыхом, и утомление, требовавшее спокойствия, разгоняли её мысли. Она чувствовала себя витающею в пространстве. Страх одиночества на улице покинул ее. Но когда потребность в отдыхе миновала, она все-таки продолжала наслаждаться его удовольствием и сидя со сложенными на коленях руками, начала припоминать обиды, нанесенные ей в разных видах. Она ясно видела себя в двух различных образах, безпрестанно менявшихся и действовавших, как два демона-искусителя. Один представлял ее с отвратительною наружностью и убеждал умереть, другой показывал прекрасное спокойное лицо, и Эмилия, признавая его за свое лицо, приходила в бешенство. Это второе видение было преобладающим; оно, можно сказать, спасало ее. Действующее отчаяние есть тоже страсть, которую должно уничтожать страстью. Пассивное отчаяние приходит позже; ему нечего делать с умом; оно скорее есть следствие испорченности крови. Бешенство Эмилии было сначала слепо; но потом поднялось как сокол и завидело своего врага. Она начала считать глупостью портить лицо, которому бы могла позавидовать её соперница, и истреблять все имеющее цену. Лесть красоте явилась к Эмилии, как теплая одежда. Открыв глаза и увидев, что она и где, Эмилия улыбнулась тому глупому положению, в которое ее поставило её спокойствие. Те мужчины действительно с восхищением смотрели на нее, но неужели Вильфрид перестал бы любить ее, если бы она была хороша собой? Размышления о чувствах Вильфрида терзали её сердце. Она видела себя в том виде, в каком желал бы видеть ее Вильфрид, пока ею не овладело ощущение пойманного преступника в мрачной темноте улиц, и она поспешно пошла назад, едва отыскивая дорогу к доброму полисмену. Встретив его, она спросила: - вы женаты? и конечно чрезвычайно его удивила. Полисмен с строгим, и даже грубым видом отвечал утвердительно. - Так вот что, когда вы пойдете домой, сказала Эмилия: - сведите меня к вашей жене. Быть может, она согласится дать мне приют на нынешнюю ночь. Полисмен мягко кашлянул и отвечал: - я вижу, что вы ничего не знаете о женщинах, прошу извинения, мисс; я вижу, что вы лэди. Эмилия повторила свою просьбу, а полисмен принялся объяснять женскую натуру. Не желая отступить от своего намерения, Эмилия сказала: - мне сдается, что ваша жена добрая женщина. На это полисмен отвечал со смехом: - да и самой лучшей из женщин знакомы дурные подозрения. Наконец он согласился свести ее к жене, когда придет к нему смена, которую он ждал через несколько минут. Эмилия стояла поодаль, думая, что ему, быть может, было бы приятно услышать пение в его однообразной прогулке взад и вперед.

Незадолго до зари Эмилия лежала в постеле и спала крепким сном.

Следующий день был для нея днем мучений. Удар, ошеломивший ее, сделался вторым тягостным пульсом в её голове. При разсвете она измерила всю глубину, и разсчитала всю цену своей потери. Её утомленные чувства не ощущали удовольствия в свете, хотя солнце светило ярко. Незнакомая женщина, сделавшаяся временной её хозяйкой, была добрая женщина, но все еще не оправившаяся от первого удивления при таком странном визите, и видимо жаждала объяснения молодой лэди об её звании, надеждах и желаниях. Эмилия однакожь ничего не сказала. Взяв эту женщину за руку, она просила позволения остаться под её покровительством. Хозяйка дома назначила ей цену за недельное содержание, и Эмилия отдала ей все, что имела. Полисмен и его жена начали ее считать хотя и не совсем сумасшедшей, но помешанной. Она сидела у окна по целым часам, наблюдая за большой мухой, бегавшей взад и вперед по оконному стеклу. На этом прозрачном и обширном поле удобных для таких безцельных предприятий, муха от времени до времени гневно жужжала, как будто старалась высказать и пояснить какую-то мысль, которую другия толковали несправедливо или ложно. На досуге она снова поднималась по стеклу, чтобы снова упасть. Эмилия серьезно задумалась о том, что не мудрено, если мальчики всегда мучат и убивают мух, у которых тонкия шейки, и шаткия головки невольно внушали идею обезглавления. Она сказала своей хозяйке: - я не люблю мух; оне кажется только тогда и поют, когда их мучат. - В самом деле? отвечала женщина очень ласково, и подумала: - если бы нас обеих стали мучить теперь, то которая бы из нас оказала больше твердости? Мало по малу Эмилия заметила, что полисмен и его жена говорили о ней и наблюдали за ней соединенными усилиями. С наступлением сумерек Эмилия пошла исполнить свое обещание. Девочка была уже на месте, но мальчик пришел позже. Он сказал, что заработал только несколько пенсов, и что его за это прибьют. Он говорил плаксивым, прерывающимся голосом, так что девочка попросила перевести его слова, Эмилия рассказала ей, в чем дело, и девочка выразила желание носить шарманку, уверяя, что будет заработывать больше шести пенсов в день, будет приносить ежедневно такую сумму, которая станет доставлять ей хороший прием со стороны её родителей. - Ты любишь музыку? спросила ее Эмилия. Девочка отвечала, что любит шарманки, и потом как будто в испуге, что выразилась неверно, прибавила, что больше всего любит попугаев. Прижав их обоих к своей груди, Эмилия подумала, что могла бы избавить их от побоев, дав им столько денег, сколько необходимо было, чтоб приобрести расположение родителей, но безпокойство детей заставило ее опять подумать о пирожках. У нея не было денег. Её сердце обливалось кровью за эти голодные, запуганные существа. На минуту ей даже вообразилось, что голос возвратился к ней и она смело взглянула на окна безжалостных домов. - Вы будете слушать меня: - отворите окна! вскричала Эмилия. Она хрипло закашлялась и потом горько заплакала. В эту минуту к ней подошел её друг полисмен и взял ее с силою за руку, что по его мнению было довольно вразумительно; приподняв ее с места и отведя на несколько шагов за пределы своего караульного поста, он угрюмо велел ей вернуться домой. Эмилия повиновалась. На другой день она попросила свою хозяйку одолжить ей полкроны. Женщина резко ответила ей: - нет; чем меньше у вас денег, тем лучше. Таким образом Эмилия принуждена была оставить попечение о своих бедных малютках. Она не в состоянии была придумать путь, по которому могла бы возвратиться к своим родителям или друзьям. По её понятиям решиться на это вовсе не зависело от её воли. Она видела перед собою какую-то мрачную, запертую дверь, открыть которую не могла никакая сила. Когда неделя её пребывания у полисмена и его жены окончилась, хозяйка дома заговорила об этом предмете скорее из желания убедить ее отыскать своих друзей, нежели от нерасположения. - Мой муж и я, при всем нашем желании, не можем держать вас дольше, вы сами это, знаете, душа моя. - Эмилия притянула ее к себе за обе руки и ласково поцаловала в голову. Около полудня, она оставила их дом.

Теперь Эмилия была убеждена, что ей не прожить и двух дней; в её кармане не было ни одного пенни. Мысль о страхе идти одной по улице совершенно оставила ее и она шла очень спокойно, даже с наступлением сумерек. Стук и бряканье колес, крик и оглушающий шум, шарканье ног по тротуарам и невнятный говор, все это вместе с темным, красновато-тусклым лондонским закатом солнца не составляло разлада с её взволнованной душой. Напротив она находила во всем что-то музыкальное. Правда, это не было музыкой прежних дней и восторг, возбуждаемый ею, не был восторгом счастия, но во всяком случае она забылась; звуки голосов долетали до нея после того, как говорившие были уже далеко, пройдя мимо нея. Голод не тревожил ее, как не тревожили и другия побуждения животной жизни; не рисуя перед собою картины смерти, хотя все узы, соединявшия ее с жизнию, уже были почти порваны, не чувствуя ни боязни, ни сожаления, она оставалась тем, чем ее создала её пылкая натура. Она сознавала, что было безполезно любить или ненавидеть, потому что и то и другое чувство готовы были потухнуть в ней. Вильфрид и леди Шарлотта не были проникнуты этими чувствами. Эмилия вспоминала о них равнодушно; в эту тревожную ночь, сопровождаемую безпрерывными душевными потрясениями, она не могла составить себе о чем нибудь ясного понятия. При таком настроении духа, музыка все-таки не оставляла ее, но глубокое отчаяние производило в ней какую-то монотонность: звуки, отзывавшиеся в её душе, как будто держались одной ноты, они не повышались и не понижались. Она не могла переносить этого. В другое время её музыкальное ухо возстало бы против такой монотонности. Но теперь душевное волнение, в котором она находилась, происходило как будто от посторонней механической силы.

ею, внушил ей презрение к другим, старшим нищим, которые повидимому были очень покорны своей судьбе. Она прошла от сквера к рынку, от рынка к парку и только тут у нея родилось желание скорейшого появления утра; впрочем это желание было ничто иное; как пробуждение голода. Скоро ли откроют лавки? Эмилия старалась обмануть себя, отвечая, что ей все равно, когда бы ни открыли, но скоро мучения сделались слишком сильны для притворства. Её воображение приподнимало кровли богатых домов и снимало крышки с вкусных блюд, и каждый раз, когда сильный порыв воздуха догрогивался до её обоняния, оно, казалось ей, мгновенно заражалось запахом былых обедов. - Нет, вскричала Эмилия: - я ничего не люблю, кроме простой пищи. Она торопливо пошла вперед. - Теперь бы хорошо кусочек сахару! вздыхала она. Но ни сахар, ни другия лакомства не появлялись.

серое небо. Голод, как кусок свинцу, теснил грудь Эмилии. Она с удовольствием бы поела чего нибудь, не определяя, впрочем, чего именно. Тем не менее она решилась попросить хлеба в булочной. Войдя снова в пустые улицы, она ужаснулась своего одиночества; боязнь обнаружить следы ночи, проведенной без сна, заставляла ее отказаться от своего намерения. У лавки булочника чувство усталости, неумытое лицо и вообще жалкое положение показывали ей контраст перед всеми другими женщинами и лишал ее необходимой смелости. Она закутала свою голову.

Утренние часы прошли в этой борьбе. Эмилия попеременно испытывала то голод, то отчаяние, то стыд. Усталость, сопровождаемая требованием отдыха, служила для нея облегчением. Эмилию мучила продолжительность дпевного света, но лишь только стемнело и зажгли фонари, переход от света к сумеркам показался ей чрезвычайно быстрым и она снова встревожилась. Пассивное отчаяние овладело ею. Она находилась в болезненном состоянии, но не чувствовала слабости и мысль просить о помощи не приходила ей в голову.

Уличный мальчик настоящого лондонского образца, мальчик, у которого ширина и длина шерстяного шарфа представляла резкий контраст с узкостью его остального платья, прохаживался по мостовой, наигрывая одну из любимых арий своего родного города на дешевой свистульке, до того пронзительной, что музыкальный слух назвал бы эту арию маршем с Каннибальских островов. Прибитое объявление на фонарном столбе попало на глаза этому музыканту; продолжая играть на своей дудке, он согнул колена и прочел объявление. Эмилия вспомнила хильфордския и пилийския депутации, огромный барабан, спичи, радостные крики и свою силу, которою она обладала в то отдаленное счастливое утро. Она смотрела на мальчика, который как будто заучивал наизусть объявление, и в ней невольно пробудилось чувство юмора. - О, глупый мальчик! мягко сказала она самой себе. Когда прочитав все до последняго слова, мальчик встал и спрятал в карман свистульку, Эмилия чуть не расхохоталась. - Ему хотелось бы прочитать и на другой стороне - да нельзя, сказала она, и когда мальчик уже скрылся, она еще долго стояла у столба. Расположение к смеху оживило в ней усыпленные человеческия ощущения, и она стала искать места, где бы ей не помешали предаться им. Недалеко виднелся один из мостов. Она жаждала уединения и поспешно пошла к пристани. Чтобы спуститься к ней надо было пройти мимо шарманки; увидя за нею маленькую фигуру, она сказала: Sei buon' Italiano? В ответ ей последовало твердое: Si. Эмилия судорожно вскричала: Addio! На минуту её голова перестала мыслить и все её сознание заключалось в том, что она спускалась по ступенькам лестницы.