Хроника времен Карла IX.
XXVII. Лазарет

XXVII 

Лазарет

Старинный монастырь, сначала конфискованный городским советом Ла-Рошели, во время осады был обращен в лазарет для раненых. Пол церкви, откуда убраны были скамейки, алтарь и все украшения, был покрыт сеном и соломой; туда переносили простых солдат. Трапезная была предназначена для офицеров и дворян. Это был довольно большой зал, обшитый старым дубом, с широкими сводчатыми окнами, дававшими достаточный свет для хирургических операций, которые непрерывно здесь производились.

Сюда положили и капитана Жоржа, на матрац, красный от его крови и от крови стольких других несчастных, предшествовавших ему в этом месте скорби. Охапка соломы служила ему подушкой. С него только что сняли кирасу и разорвали камзол и рубашку. До пояса он был обнажен, но на правой руке еще оставались наручник и стальная рукавица. Солдат унимал кровь, текущую у него из ран, одной в живот, как раз ниже кирасы, другой легкой, в верхнюю часть левой руки. Мержи был так подавлен горем, что не в силах был оказать какую-либо существенную помощь. То плача на коленях перед братом, то катаясь по земле с криками отчаяния, он не переставал обвинять себя в том, что убил самого нежного брата и лучшего своего друга. Меж тем капитан сохранял спокойствие и старался умерить выражения отчаяния.

В двух шагах от его матраца находился другой, на котором покоился бедняга Бевиль, в столь же жалком состоянии. Черты его не выражали спокойной покорности, как черты капитана. От времени до времени он испускал глухие стоны и поворачивал глаза к соседу, как будто прося у того немного его мужества и твердости.

Человек лет приблизительно сорока, сухой, тощий, лысый, весь в морщинах, вошел в зал и приблизился к капитану Жоржу, держа в руках зеленый мешок, из которого доносилось бренчание, очень страшное для бедных больных. То был мэтр Бризар, довольно ловкий для своего времени хирург, ученик и друг знаменитого Амбруаза Паре. Он только что произвел какую-то операцию, судя по тому, что рукава у него были засучены до локтей и спереди у него еще висел большой фартук, весь в крови.

- Чего вы от меня хотите и кто вы такой? - спросил у него Жорж.

- Я хирург, ваше благородие, и если имя мэтра де Бризара вам неизвестно, так вы многих вещей не знаете. Ну, запаситесь овечьей храбростью, как кто-то говорил. В аркебузных ранах я разбираюсь хорошо, слава Богу, и хотел бы я иметь столько мешков с золотом, сколько пуль я извлек из тела людей, которые теперь живут и здравствуют.

- Только, доктор, говорите мне правду! Рана смертельна, насколько я понимаю?

Хирург сначала осмотрел левую руку и проговорил: "Пустяки!" Потом принялся зондировать другую рану, от чего раненый стал делать ужасные гримасы. Правой своей рукой он даже довольно сильно отталкивал докторскую руку.

- К дьяволу! Не лезьте дальше, чертов лекарь! - воскликнул он. - По вашему лицу я вижу ясно, что моя песенка спета.

рахис. Заставляет меня так думать то обстоятельство, что у вас отнялись и похолодели ноги. Этот патогномический признак редко обманывает, и в таком случае...

- Ружейный выстрел в упор и пуля в спинном хребте! Черт! Больше, чем надо, доктор, чтобы отправить беднягу ad patres*.

- Нет, он будет жить! Он будет жить! - закричал Мержи, уставясь блуждающими глазами на доктора и крепко схватив его за руку.

- Да, он будет жить еще час, может быть, два, - холодно ответил мэтр Бризар, - он человек здоровый.

Мержи снова упал на колени, схватил брата за руку, и поток слез оросил стальную перчатку, которая была на ней надета.

- Часа два? - переспросил Жорж. - Тем лучше: я боялся, что дольше придется мучиться.

- Нет, этого не может быть! - воскликнул, рыдая, Мержи. - Жорж, ты не умрешь! Брат не может умереть от руки брата!

- Полно, успокойся и не тряси меня. Каждое твое движение во мне отзывается. Теперь я не очень мучаюсь, только бы это не прекращалось... как говорил Зани, падая с высокой колокольни.

Мержи сел около матраца, положив голову на колени и закрыв лицо руками. Он был неподвижен и находился как бы в полудремоте; только время от времени по всему телу его пробегала судорожная дрожь, как приступ лихорадки, и стоны, не похожие на человеческие звуки, с трудом вырывались из его груди.

Хирург сделал кое-какую перевязку, чтобы только остановить кровь, и с полным хладнокровием вытирал свой зонд.

- Я вам советую сделать приготовления, - сказал он. - Если вам угодно пастора, их тут сколько угодно. Если же вы предпочитаете католического священника, то и такого вам найдут. Я только что видел какого-то монаха, которого наши взяли в плен. Да вон он там исповедует папистского офицера, который при смерти.

- Пускай мне дадут пить, - ответил капитан.

- От этого воздержитесь. Вы умрете на час раньше.

- Час жизни не стоит стакана вина. Ну, прощайте, доктор. Вот рядом со мной человек с нетерпением вас дожидается.

- Кого же вам прислать: пастора или монаха?

- Ни того ни другого!

- Как так?

- Оставьте меня в покое!

Хирург пожал плечами и подошел к Бевилю.

- Черт возьми! - воскликнул он. - Вот славная рана! Эти черти добровольцы бьют, как глухие.

- Вздохните немного, - сказал мэтр Бризар.

Раздалось что-то вроде слабого свиста - его произвел воздух, вышедший из груди Бевиля через рану и рот одновременно, и кровь забила красной пеной.

Хирург присвистнул, словно подражая этому странному звуку, потом наскоро положил компресс, забрал свои инструменты и собирался уйти. Меж тем Бевиль блестящими, как два факела, глазами следил за всеми его движениями.

- Как же, доктор? - спросил он дрожащим голосом.

- Укладывайте ваши вещи в дорогу, - холодно ответил хирург. И удалился.

- Увы! Умереть таким молодым! - воскликнул несчастный Бевиль, роняя голову на охапку соломы, служившую ему изголовьем.

Капитан Жорж просил пить, но никто не хотел дать ему стакана воды из страха ускорить его конец - странное человеколюбие, служащее только для того, чтобы продлить страдание! В эту минуту в зал вошли Ла-Ну и капитан Дитрих в сопровождении других офицеров, чтобы посетить раненых. Все они остановились перед матрацем Жоржа, и Ла-Ну, опершись на рукоять своей шпаги, переводил поочередно с брата на брата свои глаза, в которых отражалось все волнение, испытываемое им при этом печальном зрелище.

Внимание Жоржа привлекла фляга, висевшая на боку у немецкого капитана.

- Капитан, - произнес он, - вы старый солдат?

- Да, старый солдат. От порохового дыма борода скорее седеет, чем от лет. Меня зовут капитан Дитрих Горнштейн.

- Скажите, что бы вы сделали, если бы были ранены, как я?

Капитан Дитрих с минуту посмотрел на его раны, как человек, привыкший их видеть и судить, насколько они тяжелы.

- Я привел бы в порядок свою совесть, - ответил он, - и попросил бы стакан доброго рейнвейна, если бы поблизости нашлась бутылка.

- Ну так вот, я у них прошу только их скверного ларошельского вина, и это дурачье не хочет мне его дать.

Дитрих отстегнул свою флягу, внушительной величины, и собирался передать ее раненому.

- Что вы делаете, капитан? - воскликнул какой-то стрелок. - Доктор сказал, что он сейчас же умрет, если выпьет чего-нибудь.

- Ну так что же? По крайней мере перед смертью он получит маленькое удовольствие! Получайте, молодчина! Очень жалею, что не могу вам предложить лучшего вина.

- Вы хороший человек, капитан Дитрих, - произнес Жорж, выпив вина. Потом, протягивая флягу своему соседу: - А ты, бедный мой Бевиль, хочешь последовать моему примеру?

Но Бевиль покачал головой, ничего не отвечая.

- Ах, - сказал Жорж, - еще мука! Неужели не дадут мне умереть спокойно? - Он увидел, что к нему приближается пастор с Библией под мышкой.

- Сын мой, - начал пастор, - раз вы сейчас...

- Католик?! - воскликнул Бевиль. - Значит, ты не атеист?

- Но некогда, - продолжал пастор, - вы были воспитаны в законах реформатской религии; и в этот торжественный и страшный час, когда вам предстоит предстать перед высшим судьей поступков и совести...

- Я католик. Оставьте меня в покое!

- Но...

- Капитан Дитрих, не сжалитесь ли вы надо мной? Вы уже оказали мне одну услугу: я прошу вас оказать и другую. Сделайте так, чтобы я мог умереть без увещаний и иеремиад.

- Удалитесь, - сказал капитан пастору, - вы видите, что он не расположен выслушивать вас.

Ла-Ну подал знак монаху, который сейчас же подошел.

- Вот духовное лицо вашей веры, - обратился он к капитану Жоржу, - мы не имеем в виду стеснять свободу совести.

- Монах или пастор, пусть они убираются к черту! - ответил раненый.

Монах и пастор стояли по обе стороны постели и, казалось, расположены были оспаривать один у другого умирающего.

- Его благородие - католик, - произнес монах.

- Но он родился протестантом, - возразил пастор, - он принадлежит мне.

- Но он обратился в католичество.

- Но умереть он желает в вере своих отцов.

- Исповедуйте свои грехи, сын мой.

- Прочтите символ веры, сын мой.

- Не правда ли, вы умрете как добрый католик...

- Удалите этого антихристова приспешника! - воскликнул пастор, чувствуя, что большинство присутствующих на его стороне.

Какой-то солдат из ревностных гугенотов сейчас же схватил монаха за веревочный пояс и оттащил его, крича:

- Вон отсюда, бритая макушка! Висельник! Уже давным-давно в Ла-Рошели не служат обеден!

- Остановитесь, - произнес Ла-Ну. - Если его благородие хочет исповедоваться, я даю свое слово, что никто в этом ему не воспрепятствует.

- Вы все свидетели, - вступился монах, - он хочет исповедоваться.

- Нет, черт бы меня побрал!

- Он возвращается к вере предков! - воскликнул пастор.

- Нет, тысяча чертей! Оба оставьте меня! Что же, я уже умер, что вороны дерутся из-за моего трупа? Я не хочу ни ваших обеден, ни ваших псалмов!

- Он богохульствует! - разом воскликнули служители враждующих культов.

- Однако нужно же во что-нибудь верить, - произнес капитан Дитрих с невозмутимой флегмой.

- Я верю... что вы славный человек и избавите меня от этих гарпий... Да, уходите и дайте мне умереть как собаке!

- Так и умирай как собака! - сказал пастор, с негодованием удаляясь. Монах сотворил крестное знамение и подошел к постели Бевиля.

Ла-Ну и Мержи остановили пастора.

- Сделайте последнюю попытку, - сказал Мержи. - Сжальтесь над ним, сжальтесь надо мной!

- Сударь, - обратился Ла-Ну к умирающему, - поверьте старому солдату: увещания человека, посвятившего себя Богу, могут смягчить последние минуты умирающего. Не следуйте внушениям преступной суетности и не губите вашей души из-за пустой бравады.

- Сударь, - ответил капитан, - я не с сегодняшнего дня начал помышлять о смерти. Я не имею надобности в чьих бы то ни было увещаниях для того, чтобы подготовиться к ней. Я никогда не любил бравад и в данную минуту менее, чем когда бы то ни было, склонен к ним. Но, черт побери, мне нечего делать с их побасенками!

Пастор пожал плечами. Ла-Ну вздохнул, и оба медленно отошли, опустив голову.

- Товарищ, - начал Дитрих, - должно быть, вы чертовски мучаетесь, чтобы говорить такие слова.

- Да, капитан, я чертовски мучаюсь.

- Тогда, надеюсь, Господь Бог не оскорбится на ваши речи, которые ужасно похожи на богохульство. Но когда все тело прострелено, черт возьми, - позволительно для самоутешения и почертыхаться немного!

Жорж улыбнулся и снова приложился к фляжке.

- За ваше здоровье, капитан! Вы лучшая сиделка для раненого солдата. - С этими словами он протянул ему руку.

Капитан Дитрих пожал ее, выказав при этом некоторое волнение.

- Teufel!* - пробормотал он тихонько. - Однако, если бы брат мой Генниг был католиком и я бы ему всадил заряд в живот... Значит, вот как сбылось предсказание Милы!

- Жорж, товарищ мой, - произнес Бевиль жалобным голосом, - скажи же мне что-нибудь! Мы сейчас умрем; это ужасное мгновение! Думаешь ли ты теперь так же, как думал, когда обращал меня в атеизм?

- Но монах этот толкует мне об огне, о дьяволах... не знаю о чем... но мне кажется, что все это неутешительно.

- Глупости!

- А вдруг это правда?..

- Капитан, я оставляю вам в наследство свою кирасу и шпагу; я хотел бы что-нибудь получше вам предложить за это славное вино, которым вы меня так великодушно угостили.

- Жорж, друг мой, - снова начал Бевиль, - это будет ужасно, если правда все, что он говорит... вечность!

- Трус!

- Ну да, трус... легко сказать! Будешь трусом, когда дело идет о вечных муках!

- Ну так исповедуйся!

- Пожалуйста, скажи мне: уверен ли ты, что ада нет?

- Вздор!

- Нет, ответь: вполне ли ты уверен в этом? Дай мне слово, что ада нет!

- Я ни в чем не уверен. Если дьявол существует, мы сейчас увидим, так ли он черен.

- Как? Ты не уверен в этом?

- Говорю тебе: исповедуйся!

- Но ты будешь смеяться надо мной?

Капитан не мог удержаться от улыбки; потом серьезно произнес:

- На твоем месте я бы исповедался - это всегда самое верное дело; и человек, которому отпустят грехи, которого помажут миррой, готов ко всяким случайностям.

- Ну хорошо, я сделаю, как сделаешь ты. Сначала ты исповедуйся.

- Нет.

"Сonfiteor"* и подсказывайте мне, а то я несколько позабыл молитвы.

Пока он исповедовался, капитан Жорж еще пропустил глоток вина, потом положил голову на свое жалкое изголовье и закрыл глаза. Он лежал спокойно около четверти часа. Потом он сжал губы и задрожал, испустив стон, исторгнутый болью. Мержи, думая, что он умирает, громко вскрикнул и приподнял ему голову. Капитан сейчас же снова открыл глаза.

- Жорж, Жорж! И ты умираешь от моей руки!

- Что же делать? Я не первый из французов, убитый братом... полагаю, что и не последний. Винить в этом я должен только самого себя... Когда брат короля освободил меня из тюрьмы и взял с собой, я дал себе слово не обнажать шпаги... Но когда я узнал, что этот бедняга Бевиль подвергся нападению... когда я услышал звук залпов, я захотел поближе посмотреть, в чем дело.

- Госпожа де Тюржи поручила мне передать тебе, что она продолжает тебя любить.

Он кротко улыбнулся.

Это были его последние слова. Умер он через четверть часа, по-видимому без больших страданий. Через несколько минут испустил дыхание Бевиль на руках монаха, который потом уверял, что в воздухе он отчетливо слышал радостные клики ангелов, принявших душу этого раскаявшегося грешника, меж тем как из-под земли на это отвечал торжествующий вой дьяволов, уносивших душу капитана Жоржа.

Во всех историях Франции можно прочесть о том, как Ла-Ну покинул Ла-Рошель, полный отвращения к гражданской войне и мучимый угрызениями совести, не позволявшей ему сражаться против своего короля; как католическая армия принуждена была снять осаду и как заключен был четвертый мир, вскоре после которого последовала смерть Карла IX.