Сатана, который обошел всю Землю, обдумывая свой коварный замысел, возвращается ночью под видом тумана в Рай и входит в спящую змею. Адам и Ева утром идут на свою работу, которую Ева предлагает распределить по разным местам, так чтобы каждый работал отдельно. Адам не соглашается, ссылаясь на опасность: Враг, о котором их предупредили, может покуситься на нее, встретив ее одну. Ева, не желая, чтоб на нее смотрели как на недостаточно сильную, настаивает на своем уходе, так как ей хочется испытать свою силу. Адам в конце концов уступает. Сатана находит ее одну, с хитростью приближается, сперва смотрит на нее, потом заговаривает, превознося Еву усердной лестью над всеми созданиями. Ева, удивляясь, что змея разговаривает, спрашивает, как она научилась человеческой речи и достигла такого разумения, которого прежде не имела. Змея отвечает, что приобрела речь и разум, вкусив от одного из деревьев в саду. Ева просит привести ее к этому дереву, которое оказывается запрещенным Древом познания. Змея, осмелев, посредством разных уловок и уговоров побуждает ее наконец съесть плод. Ева, которой вкус плода понравился, некоторое время раздумывает, сообщить ли об этом Адаму или нет, но наконец приносит ему плод и рассказывает, кто убедил ее отведать плода. Адам, сперва ужаснувшись, но видя, что она погибла, из любви решается погибнуть вместе с нею; утешая себя мыслью, что опасность не столь уж велика, он также съедает плод. Действие плода на них обоих; они стараются прикрыть свою наготу, затем начинается ссора между ними; они обвиняют друг друга.
Конец теперь моим повествованьям
О том, как Бог иль Ангел был в гостях
У человека, с ним в кругу семейном
Приветливо сидел, обед с ним сельский
Делил, беседу долгую с ним вел
И возраженья милостиво слушал!
Трагический отныне тон придать
Своей я песни должен: осквернился
Преступным недоверьем человек,
Вовлекся он в мятеж и непокорство;
А Небо отвернулось от него,
Ему и чуждым стало, и враждебным,
Разгневалось и, карою грозя,
Произнесло над ним свой суд правдивый,
И этот мир юдолью горя стал,
И Грех в нем со своею тенью, Смертью,
Нищета, с тех пор живут. Печальная задача -
Рассказывать об этом! И однако,
Не меньше героического в ней,
Чем в повести о том, как гнев Ахилла
Преследовал бегущего врага[132]
И трижды обежал вкруг стен троянских,
Иль как ярился Турн[133] из-за невесты
Утраченной, Лавинии своей,
Иль как Нептун был гневен, иль Юнона
Вредила грекам и Цитеры[134] сыну;
Лишь смог бы я рассказ свой изложить
Достойно вещих слов моей великой
Небесной покровительницы Музы,
Которая приходит по ночам
Без просьб моих и в грезах мне диктует
Стихи несочиненные мои!
Не сразу я избрал предмет для этой
И поздно приступил я к исполненью!
Не склонен был я по своей природе
Описывать войну - предмет, который
Единственным доныне почитался
Достойным героических поэм;
Считалось высшим мастерством поведать
В крикливых, утомительных словах,
Как сказочные рыцари рубились
В сраженьях фантастических; а твердость
Долготерпенья, мучеников доблесть
Не находили для себя певца;
Ристалища описывались, игры,
Вооруженье пышное, щиты
С девизами причудливыми, кони,
Их украшенья, сбруя, чепраки,
Наряд бойцов в турнирах, поединках,
Роскошные придворные пиры,
Прислуга их, лакеи, сенешали -
Ничтожные предметы для искусства,
Значенья героического дать
Ни действующим лицам, ни поэме!
Не мастер я на эти описанья
И не люблю их; выбрал я предмет,
Сам по себе высокий и способный
Мое возвысить имя, если век
Чрезмерно поздний, иль холодный климат,
Иль годы крылья духа моего
Не сломят, - и легко б они сломили,
Будь эта песня только от меня,
А не от той, чей сладкий голос ночью
Слова ее нашептывает мне!
Уж солнце село; быстро закатился
За ним и Геспер[135], яркая звезда,
Что сумерки земле с собой приносит, -
Посредник краткий между днем и ночью, -
От края и до края горизонт
Обволокла уж полусфера ночи,
Бежавший от угрозы Гавриила,
Обдумав зрело свой обман коварный,
Направленный к паденью человека.
Презрев все то, что самому могло б
Ему грозить, бесстрашно он вернулся.
Бежал он ночью, в полночь и пришел,
Всю землю обойдя, остерегаясь
Явиться днем, с тех пор как Уриил,
Правитель солнца, раз его заметил
И Херувимам, что у райских врат
Держали стражу, дал предупрежденье.
Гонимый беспокойством с той поры,
Он семь ночей во тьме блуждал в пространстве;
По кругу равноденствия[136] он трижды
Прошел; четыре раза весь путь ночи
От полюса до полюса свершил,
И каждый пересек притом колурий[137],
И на восьмую ночь пришел назад
Где стража херувимская была,
Себе лазейку тайную наметил.
То было место (ныне нет его,
Хотя не время сгладило то место,
А грех), где Тигр потоком в глубь земли
Уходит быстро у подножья Рая,
Чтоб показаться вновь у Древа жизни.
Нырнул с рекою вместе Сатана
И с нею вместе вышел он в тумане
И места, где бы спрятаться, искал.
Он обошел все море и всю землю,
Прошел он от Эдема через Понт
К болоту Меотийскому[138]; за Обью
Он был, и Южный полюс посетил,
И от Оронта[139] к западу промчался
До Дарии[140], к пределам океана,
Текут; бродя по всей земле, усердно
И тщательно он изучал всех тварей,
Чтоб высмотреть, которая из них
Могла б служить его всех лучше козням,
И наконец нашел он, что змея -
Хитрейшее из всех земных животных.
И вот он, после долгих размышлений,
Сомнений, колебаний многократных,
К решению пришел, что эта тварь
Является удобнейшим сосудом,
В который влить он может свой обман;
Что он, войдя в змею, всего скорее
От самых зорких глаз закроет мрачный
Свой замысел; что все змеи уловки
Не будут подозрительны: припишут
Ее природной хитрости все то,
Что в прочих тварях дьявольским внушеньем
Казаться бы могло, превосходя
Обычный ум животных. Так решил он,
Печаль свою и злобную досаду:
«Как ты, Земля, подобна Небесам!
Быть может, даже лучше их! Обитель,
Достойная богов, сотворена
Второю мыслью, вновь преобразившей
Все старое! Не заменил, конечно,
Бог лучшее Свое созданье худшим!
Земное небо ты, и вкруг тебя
Другие небеса сияют ярко
Служебными лампадами тебе,
Лишь для тебя весь свет свой изливают,
Лишь ты одна - предмет и средоточье
Священного влиянья их лучей!
Как в Небесах центральная Бог сила
И вкруг распространяется на все,
Так в центре ты стоишь, и отовсюду
Дары светил стекаются к тебе.
В тебе, не в них находит проявленье
Вся сила их в лице деревьев, трав
Одушевленных, ростом, чувством, смыслом
Различных, и, всех выше, в человеке!
С каким бы наслажденьем по тебе
Я странствовал, когда бы радость видеть
Мог в чем-нибудь; как любовался б я
Твоих долин и гор приятной сменой,
Равнинами, реками и лесами,
То сушею, то морем, берегами
Лесистыми, красой утесов, гротов!
Но нет мне в них убежища нигде!
Чем более веселья вкруг я вижу,
Тем более страдаю я внутри,
Противоречьем горестным снедаем:
Все доброе, что вижу я, - мне яд,
И в Небесах всего мне было б хуже.
Нет, не ищу жилища я ни здесь,
Ни в Небесах, пока не подчинится
Мне Царь Небесный; не надеюсь я
Несчастным меньше быть, когда достигну,
Чтоб и других такими же соделать,
Как я, хотя бы за это на меня
Все злейшие обрушились несчастья.
Своим суровым думам нахожу
Я облегченье только в разрушеньи;
Я должен уничтожить иль привесть
К греху, с собой несущему погибель,
Того, кому на благо это все
Сотворено, с чьей гибелью и счастьем
Все это тесно связано; итак,
Сгублю его, и быстро все погибнет,
И вширь и вдаль разрушится весь мир!
Средь адских сил мне вечной славой будет,
Что я в единый день испорчу все,
Что Он, так называемый Всесильный,
Творил, трудясь шесть дней и шесть ночей;
И ранее - кто знает, как Он долго
Обдумывал все это, хоть, быть может,
Задумал это Он лишь с той поры,
Бесславного едва ль не половину
Всех Ангелов и разредил толпу
Поклонников Его; и вот из мести
Иль чтоб пополнить убыль слуг своих,
Решился Он (затем ли, что иссякла
Былая сила в Нем и уж не мог
Он Ангелов создать, коль скоро все мы
Им созданы, иль чтоб тем больше нас
Унизить) вместо нас создать иное
Творенье из земли и одарить
Его, из столь презренного начала,
Дарами Неба, взятыми у нас!
Что Он решил, то вскоре Он исполнил:
Он человека сотворил и в дар
Ему - весь этот мир великолепный,
И землю Он ему в жилище дал,
Его над нею сделав господином,
И - о негодованье! - отрядил
К его услугам Ангелов крылатых,
Здесь, на Земле! Пред этою их стражей
Дрожать я должен, избегать ее
И, кутаясь тайком в туман полночный,
Здесь в темноте скользить и пробираться
Сквозь все кусты, чтоб, спящую змею
Найдя, в ее извивах тесных скрыться
И замысел мой мрачный пронести.
О гнусное паденье! Я, который
Стремился высшим быть среди богов,
Ютиться принужден в животной твари,
Смешать с животной слизью, воплотить
В животное ту сущность, что стремилась
Божественным стать высшим существом!
Но ради честолюбья, ради мести
На что не снизойду я? Тот, кто хочет
Возвыситься, порой спускаться должен
Настолько же, насколько воспарял;
Он должен ждать, что рано или поздно
Он злейшим униженьям подпадет.
Со временем тем горше на меня;
Но пусть! О том я думать не желаю;
Поставил твердо целью я себе,
Что, если с Высшим я в борьбе не сладил,
Так отомщу тому, кто вслед за ним
Во мне всех больше зависть вызывает, -
Ему, любимцу новому Небес,
Ему, досады сыну, человеку,
Искусно сотворенному из глины,
Кого воззвал Создатель, нам назло,
Из праха. Зло за Зло - нет платы лучше!»
И он пополз сквозь мокрый иль сухой
Кустарник, под личиною тумана,
В своих полночных поисках змеи.
И вскоре он нашел ее: свернувшись,
Она лежала в несколько кругов,
В средине коих голова торчала,
Полна тончайших хитростей; не в яме
Она ютилась, не в пещере мрачной:
Открыто на траве, - не опасался
Ее никто, и никого - она.
И Дьявол в рот ее вошел и вскоре,
Ее умом животным, в голове
Иль в сердце, завладев, разумной силой
Его снабдил, но сна ее притом
Он не прервал и утра ждать остался.
Когда забрезжил свет святой в Эдеме
Над влажными цветами, фимиам
Свой утренний струившими, все твари
От алтаря великого Земли
Безмолвную хвалу свою послали
Создателю, Ему наполнив ноздри
Ее благоуханьем благодарным.
От сна восстала и чета людей
И голос свой хвалебный съединила
С безмолвным хором тварей бессловесных;
Полюбовались утра красотой
И воздуха благоуханьем сладким
Исполнить им свой все растущий труд.
Громадный сад работы слишком много
Давал для двух работников; и вот
Такую речь держала к мужу Ева:
«Адам, как ни стараемся мы здесь,
За садом, за цветами как ни ходим,
Приятный труд наш совершая, все же,
Пока у нас помощников не будет,
Работа наша будет лишь расти,
Для наших малых сил всегда чрезмерна.
Что днем мы срежем, выпрямим, подвяжем
Как бы в насмешку, в ночь одну иль две
Вновь буйно разрастется, одичает.
Поэтому обдумай, рассуди
О том, что мне на ум пришло недавно.
Разделим труд наш: ты пойдешь туда,
Куда захочешь иль куда потребно,
И жимолость там будешь обвивать
Вкруг дерева иль плющ направишь виться,
И мирт трудиться буду до полудня.
Когда так близко оба мы с тобою
Работаем друг к другу, то не диво,
Что часто мы меняемся при этом
Улыбками иль взорами, беседу
Ведем всегда о том и о другом;
Поэтому работаем мы мало,
Хоть рано начинаем мы свой труд,
И час еды, не заслужив, встречаем.
Адам на то ей кротко возразил:
«О Ева, о единая подруга,
Которая без всякого сравненья
Милей мне прочих всех живых созданий!
Ты верно рассудила, хорошо
Ты рассчитала, как всего нам лучше
Исполнить труд, назначенный нам Богом.
Хвалю тебя: нет лучше ничего
Для женщины, как знанье домоводства
И добрые советы мужу в нем.
Труд предписал, чтоб времени не дать
Для отдыха, для пищи иль беседы
(Беседа ведь есть пища для ума)
Иль для того, чтоб мы менялись сладко
Улыбками иль взорами (улыбки
Проистекают также от ума);
Все это недоступно лишь животным,
У нас же служит пищей для любви,
Одной из высших целей нашей жизни.
Бог сотворил нас не на тяжкий труд,
А на приятный, и с разумной целью
Он наслажденье мудро съединил.
Все эти вкруг дорожки и беседки,
Конечно, можем мы с тобой вдвоем
От зарастанья охранять настолько,
Насколько нужно нам гулять, пока
Нам не помогут молодые руки;
Но если постоянные беседы
Тебе уже наскучили, то я
Уединенье тихое порой
Приятней нам, чем общество любое,
И после кратковременной разлуки
Тем радостнее встреча. Я о том
Не беспокоюсь - опасаюсь только,
Чтоб без меня не пострадала ты;
Ты помнишь ведь, о чем предупрежденье
Мы получили, - знаешь, что за Враг,
Злой и коварный, нашему блаженству
Завидует, утративши свое;
Что он стремится хитрым нападеньем
Повергнуть нас в несчастье и позор.
И он, конечно, где-нибудь таится
Поблизости и жадную надежду
Лелеет порознь нас с тобой найти,
Не смея тронуть нас, пока мы вместе
И помощь можем оказать друг другу,
Он или попытается отвлечь
От Бога нас, иль нам испортить счастье
Завидует всего, пожалуй, больше,
Иль худшее придумает еще.
Не покидай же верного ты друга,
Того, от чьей ты плоти создана,
Кто дать всегда готов тебе защиту!
Там, где грозит бесчестье иль беда,
Всегда всего надежней и приличней
Для женщины - с своим супругом быть:
Он охранит ее иль с ней погибнет».
Но в девственном величии своем
Ему на это отвечала Ева,
Как будто за любовь свою она
Нежданно неприятность получила,
Приняв суровый, хоть и милый вид:
«О порожденье Неба и Земли
И повелитель всей Земли! Я знаю,
Что мы имеем страшного Врага,
Который хочет нас сгубить; об этом
И ты мне говорил, и я сама
Сказал тебе: в тенистом я углу
Тогда стояла, возвратясь из сада,
Чуть лишь закрылись вечером цветы.
Но если мы с тобой Врага имеем,
Который нас намерен искушать,
То все ж не ожидала я услышать
Сомненья в твердой верности моей
Тебе и Богу. Дерзкого насилья
Ты не боишься: мы не таковы,
Чтоб умереть иль заболеть могли мы;
Не примем мы его иль отразим;
Итак, боишься ты его обмана,
А это значит то же, что бояться,
Что верность и любовь мою легко
Своим обманом подорвать он может.
Как эта мысль могла тебе прийти,
Адам? Как мог ты дурно так подумать
О той, кого ты так всегда любил?»
Адам ей примирительно ответил:
«Дочь Господа и человека, Ева
Бессмертная! От всякого упрека
И от греха свободна ты! Тебе
Я дал совет не уходить отсюда
Не потому, чтоб мало верил я
В тебя, но чтобы самую попытку
Коварного Врага предотвратить.
Кто искушает, тот, хоть и напрасно,
Бесчестьем низким может запятнать
Того, кого он искусить желает,
Предположив, что искушенья он
Не выдержит, не неподкупна верность.
Ты и сама отвергла б не без гнева,
Не без душевной боли это зло,
Хотя бы враг был над тобой бессилен.
Поэтому превратно не толкуй
Мое желанье отвратить то горе
Иль неприятность от тебя одной,
Когда на нас двоих наш враг, хоть смел он,
Едва ли бы отважился напасть
Не презирай и хитрости его:
Весьма хитер быть должен, чье коварство
Сумело даже Ангелов увлечь;
И помощь друга не считай излишней:
Я под влияньем взора твоего
Всех доблестей приобретаю силу;
Когда ты здесь, я становлюсь умней,
Бодрее, крепче; даже, если нужно,
Телесную я силу проявлю;
В твоих глазах я из стыда, что буду
Я кем-нибудь осилен, побежден,
До крайности все напрягу усилья.
Ужели ж ты в присутствии моем
Подобного в себе не видишь чувства?
И если искушение при мне
Ты выдержишь, не лучшее ль то будет
Свидетельство о доблести твоей?»
Так говорил Адам, как муж семейный,
В заботе о супружеской любви.
Он ценит верность честную ее,
С настойчивостью милой возразила:
«Ужели ж наш удел - всегда так жить
В осаде тесной вражеской, не в силах
Поодиночке отразить Врага,
Страшась его насилья иль коварства?
Все страх беды - какое ж счастье тут?
Но ведь беда еще не грех: обиду
Наносит дерзкий Враг нам только тем,
Что нашу верность смело презирает;
Бесчестья в этом нет нам: на него
И обратится все его прозренье;
Так что ж его бояться и бежать?
Скорее нам двойною честью будет,
Когда его предположенье ложным
Окажется: мы в этом мир найдем,
Благоволенье Неба, для себя же
Уверенность в себе. Притом что значит
Вся наша верность, доблесть и любовь,
Без посторонней помощи, одни?
Не будем же подозревать, что наше
Блаженство столь несовершенным сделал
Творец наш мудрый, что, вдвоем иль нет,
Мы вечно все ж в опасности. Непрочно
Блаженство это наше, если так,
И Рай - не Рай, когда он так опасен».
Адам на то ей пылко возразил:
«О женщина! Все сделал и устроил
Бог безупречно; творческой рукой
Не мог Он ничего несовершенным
Иль не вполне достаточным оставить,
А человека - менее всего;
Так и блаженство наше безопасно
От внешней силы. Но лежит опасность
Внутри самих нас, в области сил наших!
Противу воли собственной своей
Вовеки человек не пострадает;
Но волю Бог свободную нам дал;
А разум - справедливым сделал Он,
Но повелел ему быть осторожным
И бдительным, чтоб кажущимся благом
Не соблазниться и не побудить
К чему-нибудь неправому, внушая
Обманутой им воле сделать то,
Что Господом запрещено нам строго.
Поэтому совсем не недоверье,
А нежная любовь меня влечет
Остерегать тебя; и точно так же
Прошу тебя остерегать меня!
Мы крепки, но мы можем ошибиться;
Возможно, что наш разум повстречает
Какой-нибудь, украшенный врагом,
Предмет блестящий и, врасплох застигнут
Впадет в обман, забыв всю осторожность,
Которую Господь нам завещал.
Так не ищи ж нарочно искушенья -
Его всего нам лучше избегать;
А искушенье к нам само придет,
Без поисков. Коль хочешь постоянство
Свое явить, яви сперва покорность;
Кто твердости твоей при искушеньи
Не испытал, как может утверждать,
Что ты ему противостать способна?
Когда же ты уверена, что если
Не будем искушенья мы искать,
То нас оно скорей врасплох застанет,
Тогда иди, затем что, против воли
Оставшись здесь, тем более ты будешь
Отсутствовать. Иди в своей природной
Невинности; надейся на себя
И доблесть всю свою, сбери все силы:
Свое Бог сделал - сделай ты свое».
Так патриарх людей сказал; а Ева,
Упорствуя, хоть и с покорным видом,
На то ему промолвила в ответ:
«Итак, согласен ты, хоть осторожность
Я это из твоих последних слов,
Что искушенье, если мы не будем
Искать его, врасплох застать нас может.
Тем более охотно я иду;
Не думаю притом, чтоб Враг столь гордый
Ко мне, слабейшей, к первой подошел:
Тем с большим он позором отступил бы».
Сказавши это, из руки супруга
Она освободила нежно руку
И, будто нимфа Делии[141], легка,
Как ореада[142] иль дриада[143], быстро
В кусты порхнула; Делии самой
Она была, однако, грациозней
И величаво, как богиня, шла,
Но без колчана и без стрел, имея
Садовые орудья лишь с собой -
Не знавшего огня, иль, может быть,
Их принесли ей Ангелы в подарок.
Подобною Палесе[144] иль Помоне
В красе своей являлася она -
Помоне, убегавшей от Вертумна[145],
Иль молодой Церере, Прозерпину
Еще от Зевса не зачавшей. Муж
Следил за нею долго пылким взором,
Желая, чтоб осталася она,
И повторяя просьбы возвратиться
Как можно поскорее; а она
На это каждый раз ему сулила
К полудню вновь уже в беседке быть
И все там приготовить для обеда
И сна послеобеденного. Ах,
Несчастная, обманутая Ева!
Возврата нет тебе, другой исход
Тебе грозит! Ты с этого мгновенья
Обеда, ни здорового покоя!
Уж меж цветов душистых и кустов
Тебя погибель ждет с коварством адским,
Дабы пресечь тебе твой путь беспечный
Иль отпустить назад тебя, лишив
Невинности, и верности, и счастья!
Уже с рассвета, в образе змеи,
Пустился Враг на поиски повсюду
Четы, еще единственной, людей,
В которых род людской весь заключался,
Наметив их добычею себе.
Искал во всех полях он и беседках,
Во всех местах красивейших бродил,
Где ради удовольствия сажали
Они растенья разные, - искал
Обоих, но мечтал, удачи ради,
Без мужа Еву повстречать, - на это
Однако, не надеясь как на редкость.
Вдруг видит он, что выше всех надежд
Стоит в кустах одна, окружена,
Как облаком, цветочным ароматом,
Наполовину скрытая в ветвях
Меж ярких роз цветущих, поминутно
К ним нагибаясь, чтобы поддержать
Цветы, которых пестрые головки -
Пурпурные, лазурные, златыми
Усеянные крапинками, - вяло
Висели вниз на тонких стебельках:
Заботливо она их поднимала,
Стеблями мирт подвязывая их, -
Сама цветок прекраснейший, беспечно
Забыв себя и от опоры лучшей
Своей вдали, пред близкой, страшной бурей.
Пошел он к ней навстречу, пробираясь
Сквозь чащу кедров, сосен, стройных пальм,
Виясь меж ними смело, то скрываясь
В густой траве, то выходя на свет
Меж деревец и кустиков цветущих,
Прекрасно было это место Рая -
Роскошнее всех сказочных садов
Ожившего Адониса[146] иль славных
Рощ Алкиноя, где Лаэртов сын
Гостил, иль тех садов, существовавших
Уже не в сказках, где премудрый царь[147]
С прекрасною египетской невестой
Любовные утехи находил.
Враг любовался этим дивным местом,
Но более - хозяйкою его.
Так, если город густонаселенный
Домов громадой тесной давит нас
И водостоки воздух заражают
И вдруг мы летним утром из него
В окрестности выходим, где ласкают
Наш взор вокруг веселые деревни
И фермы, все нам нравится вдвойне:
И запах трав, и сена ароматы,
Вид свежий сельский, каждый сельский звук;
А если мимо легкою стопою,
Как нимфа, дева милая пройдет,
Из-за нее все, что казалось мило.
Для нас еще становится милей,
А более всего - сама та дева,
И вид ее - верх радости для нас.
Так и Змея с восторгом созерцала
Цветущий сад, приют прекрасный Евы,
Которая в столь ранний час одна
Трудилась здесь. В красе своей небесной,
Прелестная, как Ангел, но нежнее
И женственней, в невинности своей
И грации во всех своих малейших
Движениях и действиях, - она
Его коварству страх благоговейный
Внушала, отнимая у него
Решимости всю силу и отвагу.
Он, Зло само, от собственного зла
Остолбенев, стал добр, обезоружен
От злобы, от коварства и вражды,
От зависти и мстительности. Впрочем,
Ад, что всегда внутри его горел,
Хотя бы в Небесах он находился,
Его восторги скоро прекратил
И возбудил тем злейшие в нем муки,
Чем больше видел он, что не ему
Блаженство уготовано. И, быстро
Собравши весь свой гнев, он подкрепил
Себя злорадно мыслями такими:
«Куда вы, думы, завлекли меня!
Каким волненьем сладким побудили
Забыть, зачем пришел я в этот край!
Нет, не любовь, а ненависть пусть вечно
Кипит во мне; нет, не надежда Рая
Для Ада, не надежда испытать
Здесь радости - лишь радость все разрушит,
Оставив только радость разрушенья, -
Могу ли улыбающийся случай?
Вот женщина - одна, всем нападеньям
Доступная; муж - сколько вижу вкруг -
Далек; его скорей бы я боялся:
Умом он выше, мужествен и крепок
И как герой сложен, хоть из земли, -
Небезопасный враг мне; не подвержен
Притом и ранам он, не так, как я.
Так я унижен Адом, так ослаблен
Страданьями в сравненьи с тем, чем в Небе
Я был! Она ж - божественно прекрасна,
Любви богов достойна; не страшна -
Лишь красотою страх она внушает.
Поэтому не с ненавистью явной
Я к ней теперь приближусь, а под маской
Любви - вот верный путь ее сгубить».
Так говорил Враг человека, в теле
Змеи сокрытый, злой ее жилец,
И путь свой он направил ближе к Еве -
Не пресмыкаясь низко по земле,
Но на хвосте поднявшись, опираясь
На обороты свернутых кругов,
Которые лежали друг на друге
И поднимали голову его
С гребнём; глаза горели, как карбункул,
Зеленая же шея с золотистым
Отливом возвышалась меж извивов
Спирали, волочившейся в траве.
Красив был вид его; не появлялось
Нигде змеи красивейшей с тех пор:
Ни те, в которых Кадм и Гермиона
В Иллирии когда-то превратились[148],
Ни боги Эпидавра[149], ни змея,
В которую Юпитер превратился,
С Олимпией в Аммоне забавляясь,
Ни та, чей образ принял он тогда,
Когда он славу Рима, Сципиона[150],
Сперва он боком тихо подползает,
Как некто, робко ищущий приема,
Страшась своим приходом помешать,
Иль как корабль у мыса или устья,
Ведомый в гавань штурманом искусным,
Под ветром курс меняет много раз
И паруса то спустит, то распустит, -
Так он кружил извилистым путем,
Играя в изворотах перед Евой,
Чтоб взор ее привлечь; она ж, трудясь,
Хоть шелест листьев слышала, однако
Змеи не замечала по привычке
Не обращать вниманья на зверей,
Пред ней игравших часто и послушных
Ей более, чем стадо превращенных
Цирцеи зова слушалось[151]. Но вот
Он стал смелей и прямо перед Евой
Без зова встал, как бы любуясь ею,
Блеск гладкой шеи, голову склоняя,
Вилял хвостом, лизал ее следы
И наконец немым тем поклоненьем
Заставил Еву на его игру
Взглянуть. Тогда, обрадован вниманьем
Ее, вдохнул он голос свой змее
И, языком заговорив змеиным,
Так искушенье хитрое повел:
«Владычица, не удивляйся - если
Способна удивляться ты, сама
Первейшее, единственное диво, -
И это небо кротости, твой взор,
Ты не вооружай досадой гневной
За то, что я дерзаю любоваться
Тобой, забыв благоговейный страх,
Внушаемый тобою и приличный
Особенно в уединеньи этом.
Чудеснейшим являешься подобьем
Ты твоего чудесного Творца!
В дар данное тебе; пред красотой
Небесною твоею с обожаньем
Склоняется, узрев ее, весь мир!
Но в этом месте замкнутом и диком,
Меж грубыми зверями, кто же может
Хотя бы вполовину оценить
Красы твоей всю прелесть, исключая
Единственного мужа (что же значит
Один?), когда достойна ты царить
Среди богов богинею, которой
Бесчисленные Ангелы служили б,
Как свита ежедневная твоя!»
Так льстил ей искуситель, предисловье
Начав к своим речам; и в сердце Евы
Нашли дорогу льстивые слова,
Хоть голосу она весьма дивилась.
Не без смущенья молвила она:
«Что это значит? Речью человека
Мне говорит животное, со смыслом
Я знала, что по крайней мере речи
Господь лишил животных, сотворив
Немыми их и слов членораздельных
Не дав им; что касается ума,
Я сомневалась: много разуменья
Во взорах их я видела, а также
В их действиях различных. Ты, змея,
Хитрее прочих тварей всех, я знаю;
Но чтобы речью человечьей ты
Владела, я никак не ожидала.
Удвой же это чудо, расскажи,
Как из немой ты стала говорящей
И почему так дружески ко мне
Относишься, одна из всех животных.
Скажи: вниманья стоит твой рассказ!»
Ей отвечал коварный искуситель:
«Легко мне, повелительница мира,
Блистательная Ева, рассказать,
Что ты велишь, и всем твоим веленьям
Сперва была я прочим всем животным
Подобна, что питаются травой,
Которую ногами попирают,
И были мысли грубы все мои
И низки так же, как и эта пища.
Я различала только пищу, пол
И прочее подобное - о высшем
Я ни о чем помыслить не могла.
Но вот однажды, по полям блуждая,
Увидела я дерево вдали,
Чьи ветви наклонялися под ношен
Плодов румяных, дивно золотистых.
Я ближе подползла, чтоб посмотреть, -
И вот с ветвей повеял вкусный запах,
Ласкавший вкус мой; мне он был приятней,
Чем аромат сладчайшего укропа,
Чем молоко с сосцов овец иль коз,
Что капает по вечерам обильно,
Не всосано ягненком иль козленком,
Зажглось желанье страстное отведать
Плодов тех чудных, и решилась я
Желанье то немедленно исполнить.
Советники властительные - голод
И жажда - лишь ускорили решимость
Мою достать соблазна полный плод
И остроту моим стремленьям дали,
И, мшистый ствол обвив, полезла я
Наверх: плоды так высоко висели,
Что их насилу б мог достать Адам.
Стояли там вокруг другие звери,
И с завистью, как я, они взирали
На те плоды, но не могли достать.
Среди ветвей высоких очутившись,
Где в изобильи было то, к чему
Стремилась я, - срывать я жадно стала
И есть плоды; дотоле никогда
Не ощущала я такой отрады
Ни от еды, ни от питья. Насытясь,
Какая-то свершилась перемена
Чудесная: рассудок мой возрос,
А с ним явилась и способность речи,
Хотя остался прежним облик мой.
С тех пор высоким и глубоким думам
Я начала все чаще предаваться
И мыслить всеобъемлющим умом
О Небе, о Земле и о предметах
Всех видимых на них и между ними;
Хорошим я, прекрасным все нашла -
Но все, что хорошо, все, что прекрасно,
В божественном я образе твоем,
В небесном красоты твоей сияньи
Нашла объединенным. Нет тебе
Подобной или равной! Потому-то
Я и пришла, хоть, может быть, некстати,
Сюда, чтоб любоваться на тебя
И восхвалять тебя, кого по праву
Владычицей считают всех творений,
»
Так хитрая змея ей дерзко льстила;
А Ева, ей все более дивясь,
Промолвила в ответ неосторожно:
«Змея, твоя чрезмерная хвала
Невольное сомненье мне внушает
В достоинствах чудесного плода,
Так на тебе сказавшихся впервые.
Но где же это дерево растет?
Далёко ли отсюда? Ибо много
Господь в Раю деревьев насадил
Различных: многих мы еще не знаем -
Такое их обилье здесь растет;
Нетронутый, запас плодов великий
Висит на них, не портясь, до поры,
Когда людей на свете больше станет
И большее число рабочих рук
Освободит от бремени природу».
Лукавый уж ей радостно ответил:
«Владычица, нетруден путь туда
За тот ряд мирт, по берегу ручья,
Сквозь группу мирр цветущих и бальзамных
Деревьев. Если хочешь, то тебя
Я проведу туда легко и скоро».
«Веди», - сказала Ева. И лукавый,
Виясь и выпрямляясь с быстротой,
Повел ее туда, на Зло проворный.
Надеждой окрыленная, змея
Сверкающий свой гребень поднимала,
Подобный тем блуждающим огням,
Что из паров сгущенных возникают
Над жирной почвой влажного болота,
В сыром, холодном воздухе ночном
Воспламеняясь от его дрожанья;
В них, говорят, вселяется злой Дух,
И, светом их обманчивым мерцая,
Спешит ночного спутника сманить
С дороги в лужи темные и ямы,
Где гибнет он - и некому помочь.
И Еву, мать доверчивую нашу,
Вслед за собой вела в обман коварный,
Ко Древу знанья, корню наших зол!
Его увидев, Ева так сказала:
«Напрасно мы пришли сюда, змея;
Мне это бесполезно, хоть и много
Плодов я вижу. Свойствам их полезным,
Коль хочешь, верь сама; они, конечно,
Чудесны, если могут совершить
Великое такое превращенье.
Но к этому мы дереву никак
Не смеем прикоснуться, ни отведать
Его плодов. Господь так повелел,
И было то веленье - глас единый
Из уст Его; во всем же остальном
Живем мы лишь по собственным законам,
И разум наш - единый наш закон».
Ей искуситель отвечал коварно:
«Вот как! Господь вам, значит, не дозволил
Хоть господами в мире вас поставил?»
Ему, еще свободна от греха,
Сказала Ева: «Есть Он разрешил нам
Со всех дерев; одно лишь это древо
Прекрасное изъял Он и сказал:
"С него не ешьте и не прикасайтесь
К плодам его, дабы не умереть"».
Едва она промолвила свой краткий
Ответ, как искуситель, осмелев,
Чтоб показать любовь свою и ревность
На пользу человека, как бы видя
Обиду, нанесенную ему,
И воспылав негодованьем страстным,
Ударился в иную хитрость: начал,
Как бы в смущеньи, извиваться он,
Как бы стараясь сохранить приличье,
И принял вид торжественный, как будто
Речь важную сбираясь повести.
Как в древности оратор знаменитый
Великое когда-то красноречье,
Печально замолчавшее с тех пор,
Готовясь к речи важной и серьезной,
Сбирал свои все силы, выдавая
Лишь жестами безмолвное волненье
Свое, и, наконец заговорив,
Пускал высоких слов потоки быстро,
Без предисловий, чтоб не замедлять
Свое стремленье к истине и праву, -
Так искуситель, воодушевись,
Во весь свой рост поднявшись, страстно начал:
«О ты, святое, мудрое и мудрость
Дающее растенье! Матерь знанья!
Как ясно силу всю твою в себе
Я чувствую! Не только различаю
Вещей причины - вижу я пути
Сил высших, хоть они и велемудры!
Не верь, царица мира, и не бойся
Угроз тех страшных: не умрете вы!
Он жизнь вам даст для знанья. От Того,
Кто угрожал вам? Посмотри, однако,
Ты на меня: я ела - и живу
И даже стала много совершенней,
Чем рок судил мне, только потому,
Что свой удел я превзойти решилась.
Ужели недоступно человеку
То, что доступно зверю? Разве Бог
На вас Своим воспламенится гневом
За столь пустой проступок? Разве Он
Не будет вас скорей хвалить за храбрость,
За то, что смерти страх - что б эта смерть
Ни значила - не отвратил нимало
Вас от стремленья смелого к тому,
Что осчастливит вас, что даст вам знанье
Добра и Зла? Добра - как это верно!
А что до Зла, то - если точно Зло
На свете есть - не лучшее ли средство
Узнать его, чтоб после избегать?
А если Он не прав, то Он - не Бог,
А потому и нечего бояться
И слушаться Его, - страх самый смерти
В вас должен страх пред Богом подавить.
Зачем Он запретил вам это? Только
Затем, чтоб вас в невежестве держать,
Чтоб вы пред Ним благоговели слепо!
Он знает, что в тот день, как этот плод
Съедите вы, вмиг озарятся светом
Глаза у вас, бродящих в полутьме;
Откроются, прозреют ваши очи,
Вы будете, как боги, знать Добро
И Зло вполне, как боги это знают.
Я человеком сделалась внутри -
Вы, с этим в соответствии, конечно,
Должны богами стать: как человеком
Стал зверь - так богом станет человек.
Вот ваша смерть в чем состоит, быть может!
Умрете вы как люди, чтобы стать
Ее вам остается лишь желать!
И что такое боги, чтобы люди
В них превратиться не могли, как только
Божественную пищу станут есть?
Нам говорят, что боги были прежде,
Чем мы, и нашей пользуются верой,
Чтоб убедить, что в мире все - от них.
Я в этом сомневаюсь, ибо вижу,
Что эта вкруг прекрасная земля,
Лучами согреваемая солнца,
Все производит, боги ж - ничего.
Ведь если все - от них, кто ж в это Древо
Добра и Зла познанье заключил
И кто поест его плодов - сейчас же
Имеет мудрость против воли их?
И в чем обида им от человека,
Коль также к знанию устремится он?
И чем мешает Богу ваше знанье
Иль пользованье ваше этим древом,
Иль это зависть? Разве может зависть
В груди небесной жить? Вот, вот причина -
И есть еще другие, - почему
Вам плод тот чудный нужен непременно!
Возьми ж его, богиня-человек,
Сорви без страха и вкушай свободно!»
Так кончил он коварные слова,
Которые чрезмерно легкий доступ
Нашли к ней в сердце. Пристально смотрела
Она на плод, который соблазнить
Одним своим мог видом, и звучали
В ушах ее злодея уговоры,
Которые притом казались ей
Исполненными разума и правды.
Меж тем уж час полуденный пришел,
И голод в ней проснулся, ароматом
Прекрасного плода еще усилен,
И засветилось у нее в глазах
Стремленье плод тот тронуть иль отведать;
Она сама с собою рассуждала:
«Действительно, достоинства твои,
О лучший из плодов, хоть человеку
Ты запрещен, должны быть славны, дивны,
Коль скоро запрещенное твое
Вкушенье твари, прежде бессловесной,
Такое красноречье принесло
И языку безмолвному внушило
Такую произнесть тебе хвалу.
Тебя и Тот хвалил, Кто запрещает
Плоды твои: тебя Он называл
Познанья Древом - Деревом познанья
Добра и Зла. Вкушать твои плоды
Он не дозволил, - это запрещенье
Тебе, однако, только к чести служит:
Ты можешь, значит, сообщить Добро,
Которое нам не дано; не зная
Добра, нельзя иметь его; иль, если
Его имеем мы, о том не зная,
Нам, попросту сказать, запрещено
От Бога знанье; нам Он запрещает
Добро! Он мудрость запрещает нам!
Такой запрет нас связывать не может.
Но если смерть нас после цепью свяжет,
К чему свобода внутренняя нам?
В тот самый день, как мы тот плод прекрасный
Отведаем, должны мы умереть.
А что ж змея не умерла? Вкусила
Она плодов - и все-таки живет,
Владеет знаньем, говорит и мыслит,
А прежде лишена была рассудка.
Иль смерть для нас придумана одних?
Иль пища та разумная доступна
Животным лишь, а нам запрещена?
Да, кажется, животным лишь… Однако
Животное, которое впервые
Ее вкусило, зависти чуждаясь,
Нам радостно приносит то добро,
Вот нам свидетель, чуждый подозрений,
Бесхитростный, правдивый, дружелюбный!
Чего же мне бояться? Иль, верней,
Как знать, чего мне следует бояться,
Когда ни Зла не знаю, ни Добра
И ничего не ведаю о Боге,
О смерти, о преступном и законном?
Но здесь растет лекарство от всего -
Божественный плод этот, милый взору,
Меня зовущий взять его, отведать,
Дающий мудрость силою своей!
Что ж мне мешает взять его спокойно,
Чтоб разом ум и тело напитать?»
И вот она в недобрый час поспешно
Достала плод, схватила, стала есть…
Земля свою почувствовала рану;
От недр своих глубокий, тяжкий вздох
Природа испустила, знаки горя
Во всех своих делах она явила,
Коварная змея в кусты нырнула -
Легко ей было сделать это: Ева,
Поглощена вкушением плода,
Уж ничего вокруг не замечала.
Такого наслажденья ни один
Дотоле плод ей не давал, казалось, -
Действительно ли это было так
Иль рисовалось лишь в воображеньи
От гордого желанья все познать, -
Достигнуть и божественности также.
Поспешно, жадно ест его она,
Не зная, что ест - смерть. И вот, насытясь,
Как будто опьяненная вином,
В шутливом и приятном настроеньи,
Она себе самодовольно молвит:
«Могучее и доблестное древо,
Дражайшее из всех дерев в Раю!
Благословенный дар твой сообщает
Нам мудрость! Обесславлено ты было,
Как будто сотворен он был без цели.
Отныне будешь первой ты моей
Заботой; утро каждое я с песнью
К тебе пойду, воздам тебе хвалу,
И буду вечно облегчать я бремя
Ветвей твоих, доступное для всех;
И, вскормлена тобою, я созрею
Для знанья; все, как боги, буду знать -
И пусть тогда завидуют другие
Мне в том, чего мне дать они не в силах.
Будь этот дар от них, не рос бы он
Здесь так свободно. И тебя я также
Благодарю, о мой руководитель
Надежнейший - мой опыт: без тебя
Я вечно бы в невежестве осталась,
А ты мне двери мудрости открыл,
Дал доступ к ней, таившейся так скрытно.
И я, быть может, скроюсь: далеко
И высоко отсюда небо, слишком
Оттуда все, что на Земле творится;
Другой заботой занят, может быть,
Великий Запретитель наш и ею
От вечного надзора отвлечен,
Иль мирно со шпионами своими
Сидит. Но как к Адаму я явлюсь?
Скажу ль ему о важной перемене,
Случившейся со мной, чтоб разделить
С ним все мое блаженство, или, лучше,
Избыток знанья удержу себе
Без дележа, чтоб этим мне пополнить
Все то, чем обделен наш женский пол,
И тем его любовь еще усилить,
Стать равною ему иль, может быть,
Кой в чем и выше; я того желала б:
Кто ниже - разве может быть свободен?
Так было б хорошо… А если Бог
Все это видел, если смерть наступит?
Тогда - тогда я перестану быть
С ней будет наслаждаться, я ж - исчезну…
Нет, нет, об этом мысль одна есть смерть.
Так, решено: пускай Адам разделит
Со мной удел блаженства или горя!
Он так мне мил, что тысячи смертей
Перенесу я, только бы с ним вместе,
А без него мне будет жизнь не в жизнь!»
Сказав, она от дерева пошла,
Но прежде перед ним склонилась низко,
Как будто силу в нем почтить желая,
Дающую сок мудрости, рожденный
От нектара, питья богов. Меж тем
Адам, свою подругу ожидая,
Ей из цветов отборных сплел венок,
Чтоб золотые кудри ей украсить
И сельский труд наградой увенчать,
Как делают жнецы с царицей жатвы.
О радости великой он мечтал,
Утешиться хотел в разлуке долгой;
Предчувствуя недоброе невольно:
Он слышал, как оно неровно билось.
Навстречу к ней пошел он тем путем,
Какой она избрала утром; должен
Он проходить был мимо Древа знанья;
Там он ее и повстречал, как только
Она пошла от дерева. В руке
Она держала ветвь с плодами, нежно-
Пушистыми, чудесный аромат
Струившими, вновь сорванными ею.
К нему она спешила. На лице
Адам увидел у нее уж слово
Готовое, стремленье оправдаться,
И льстиво Ева молвила ему:
«Адам, ты удивлялся, что не шла я?
Я о тебе соскучилась сама -
Таким мне время долгим показалось!
Такого нетерпения любви
Доныне, право, я еще не знала
Нет, пробовать теперь я не отважусь,
К чему, без пробы, так стремилась я:
Мучительно в разлуке быть с тобою!
Но странною причиной я была
Задержана: ты, верно, удивишься,
Узнав ее. То дерево ничуть
Не вредно нам, как это нам сказали,
И не опасно есть его плоды;
Вкушенье их нисколько не приводит
К неведомому Злу; напротив, нам
Оно глаза чудесно открывает
И делает богами тех, кто ест!
И я недавно также их поела.
Премудрая змея (быть может, ей
Тот плод не запрещен был иль запрета
Не слушалась она), отведав их,
Не умерла, как этим нам грозили,
А получила человечий голос
И ум и дивно стала рассуждать:
Что я плодов отведала и сразу
Увидела ее всю правоту.
Я вижу ясно то, что прежде смутным
Являлось мне; расширился мой дух,
Окрепло сердце - к божеству я ближе.
Я к этому стремилась для тебя
Главней всего, а без тебя готова
Была бы я всем этим пренебречь.
Блаженство мне тогда блаженство, если
Участвуешь ты в нем, а если нет -
Противно, скучно, надоест мне скоро.
Поэтому отведай же и ты,
Чтоб нас соединил единый жребий,
Одна была б нам радость и любовь!
А если не отведаешь, мы будем
Различьем нашим разъединены
И для тебя нельзя мне будет сбросить
Божественность: уж поздно, не судьба!»
Так молвила она с веселым видом,
Румянец нездоровый. Страшной вестью
О преступленьи Евы поражен,
Стоял Адам, весь бледный; хладный ужас
По жилам заструился у него,
И задрожали все его суставы.
Из ослабевших рук упал венок,
Сплетенный им для Евы, и увяли
Печально обвалившиеся розы.
Безмолвно, бледный, долго он стоял,
И речь он вел немую сам с собою:
«О ты, из всех прекраснейшее Божьих
Созданий, ты, последнее из них
И лучшее, в котором воплотилось
Все высшее, что зренью или мысли
Представиться могло бы, - все святое,
Божественное, доброе, любви
Достойное! Зачем ты так погибла!
О, для чего внезапно пала ты,
Искажена, и растлена, и смерти
Запрет тот строгий, оскорбить тот плод
Священный! Некий хитростный, проклятый
Обман Врага тебя на то сманил
И погубил меня с тобою вместе;
Да, я решился умереть с тобой!
Как жить мне без тебя? Как мне лишиться
Твоей беседы милой и любви
И снова жить в лесу здесь одиноко!
Пусть Бог другую Еву сотворит,
Пусть вновь возьмет ребро мое - разлука
С тобою вечно в сердце будет жить!
Нет, нет! С тобою тесно от природы
Я связан: плоть от плоти ты моей,
Кость от костей моих; твой жребий будет
Моим всегда - в блаженстве или в горе!»
Так думал он и, как бы овладев
Собою после страшного испуга
И после дум смущенных подчинись
Тому, что он считал непоправимым,
«Отважный шаг затеяла ты, Ева
Бесстрашная, огромную опасность
Ты вызвала, так смело посягнув
На плод святой, которой с вожделеньем
Нельзя нам было даже созерцать
Как запрещенный и тем меньше трогать.
Не говоря уже о том, чтоб есть.
Но прошлого, конечно, не воротишь;
Что сделано, то сделано: не может
Того никто поправить - ни судьба,
Ни даже Сам Господь всесильный. Впрочем,
Быть может, не умрешь ты; может быть,
Проступок твой теперь не так уж гнусен,
Затем что плод уж был вкушен другими:
Он ранее был осквернен змеею,
Он стал доступен, святости лишен;
Да и змея осталася живою,
Не умерла и, как ты говоришь,
Достигла высшей жизни, человеку
И нас, плода отведав, как она,
Стремиться, соответственно, стать выше,
А это может лишь повесть к тому,
Что будем боги мы иль полубоги,
Как Ангелы. Не думаю я также,
Что Бог, Создатель мудрый, хоть грозил,
Серьезно пожелал бы уничтожить
Нас, лучшее Его созданье, выше
Всех дел Его поставленное Им.
С паденьем нашим все, что сотворил Он
Для нас, должно, конечно, также пасть;
И так весь Свой великий труд напрасным
Признал бы Он; творить и разрушать,
Труд даром тратить неприлично Богу;
И если даже может Он создать
Все заново, губить нас не захочет,
Чтоб не доставить торжества Врагу,
Который бы сказал: неверно счастье
Любимцев Бога; долго угодить
Меня, потом сгубил Он человека -
За кем-то будет очередь теперь?
Врагу такого повода к злословью
Не даст Он. Впрочем, жребий мой с твоим
Связал я и готов на ту же кару:
И если это - смерть, то смерть с тобой
Мне будет жизнью. Чувствую я сердцем,
Как тесно я с тобой природой связан;
В тебе - мое все существо; что будет
С тобою - то же будет и со мною,
И разлучить нельзя нас: мы - одно,
Едина плоть. Ты сгинешь - и я сгину».
Так говорил Адам; она ж в ответ:
«О, славное свидетельство безмерной
Любви, пример возвышенный и дивный!
Хотела бы ему я подражать,
Но далеко не так я совершенна,
Как ты, Адам: достигну ли того?
Как я горжусь своим происхожденьем
Словам твоим о единеньи нашем!
Одно в нас сердце и одна душа,
И этот день всего докажет лучше
Нам это; он покажет, что скорей,
Чем убояться смерти или худших,
Чем смерть, последствий, из любви ко мне
Ты совершишь такое ж преступленье,
Такой же грех - коль это грех, - как я,
Вкусив плода прекрасного, чья сила
(Добро всегда к Добру приводит, прямо
Иль косвенно) сегодня нас приводит
К такому испытанию любви,
Какого мы доныне не знавали!
Когда б подумать я могла, что смерть,
Которою грозили нам, наступит
Вслед за моей попыткой, - я одна
Все вынесла б тогда, не убеждала б
Тебя к тому, что мир погубит твой,
Особенно теперь, когда я вижу,
Твоя любовь, что нет ей равной в мире.
Но чувствую совсем иное я -
Не смерть, а жизнь, еще полнее прежней,
Свободный взор, и новые надежды
И радости, и столь чудесный вкус,
Что все, что прежде мне казалось сладким,
Теперь мне пресным кажется и грубым.
Верь опыту, Адам, отведай смело,
А смерти страх пусть ветер унесет!»
Так говоря, супруга обнимала
И плакала от радости она,
В восторге от его столь благородной
Любви, что он готов из-за нее
Понесть и Божий гнев, и кару смерти.
В награду (за угодливость такую
Злосчастную такая и награда
Прилична) искусительных плодов
Она дала ему с той ветки вдоволь,
А он не постеснялся их поесть,
Он не обманут был, но обольщен,
Вполне поддавшись чарам женской ласки.
Вновь задрожала внутренность Земли,
Как будто вновь страданья ощутила,
И снова вся природа восстонала;
Стемнело небо, прокатился гром,
И капли слез с Небес упали грустно;
Свершился первородный смертный грех!
Адам на то не обращал вниманья -
Ел досыта; и Ева не страшилась
Свой повторить проступок, чтоб смягчить
Сообществом супруга преступленье.
И вот, как бы опьянены вином,
Они в блаженстве плавали, и в грезах
Казалось им, что в них уж расцвела
Божественность и на могучих крыльях
Возносит их над жалкою землей.
Но лживый плод совсем не в этом виде
На них свое влиянье показал:
Адам на Еву похотливо стал
Смотреть - она ему платила тем же;
Горели оба страстью. Наконец
Адам ей так сказал в шутливом тоне:
«Я вижу, Ева, что твой вкус хорош,
Изящен; вкус же в доброй мере - мудрость:
Ко всякому сужденью прилагаем
Мы это выраженье, веря Небу.
Хвалю за угощенье: ты сегодня
Прекрасно позаботилась о нем.
Мы много потеряли, не вкушая
Доныне этих сладостных плодов,
И вкуса настоящего не знали.
Коль вещи запрещенные всегда
Так хороши, то пожалеть нам надо,
Что дерево одно лишь, а не десять
Запрещены. Однако же теперь,
Насытясь, нам с тобой подумать надо,
Как трапезу прекрасную такую
С тех пор как в первый раз тебя я встретил
И в жены взял, ни разу не была
Краса твоя такою совершенной,
Не возбуждала так во мне желанья
Тобою насладиться, ты милей
Сегодня, чем когда-нибудь, - конечно,
Благодаря чудесному плоду».
Так он ей молвил, взором и руками
Любовные намеренья свои
Ей выражая; Ева понимала
Его вполне, и взор ее горел.
Взяв за руку жену, ее к скамейке
Тенистой он повлек, над коей крыша
Ветвей зеленых низко наклонялась, -
Он вел, и не противилась она.
Покрыто было ложе все цветами:
Фиалки, асфодель и гиацинт -
Земли цветущей нежная одежда -
Его устлали густо; здесь они
Запечатлели грех совместный свой
И долго пылкой страстью утешались,
Пока не погрузились оба в сон,
Утомлены любовною игрою.
И скоро сила лживого плода,
Которая веселыми парами
Их душу обольстила и ввела
Их внутренние силы в заблужденье,
Вся испарилась, и тяжелый сон,
Рожденный нехорошими мечтами,
Обремененный совестью нечистой,
Покинул их. Проснулися они,
Не отдохнув, взглянули друг на друга
И сразу увидали, как открылись
У них глаза и как темно в душе.
Невинность, им служившая завесой,
Собою заслонявшей знанье Зла,
Исчезла; их спокойствие, сознанье
Их правоты, природная правдивость
Остался обнаженным грешный стыд:
Лишь он их покрывал, своим покровом
Еще ужасней обнажая их.
Так некогда потомок мощный Дана,
Самсон[152], могучий Геркулес, восстав
От ложа филистимлянки Далилы
Позорного, проснулся, потеряв
Красу своих кудрей и с ней всю силу.
Утратив добродетель всю свою,
Безмолвно, со смущением на лицах,
Они сидели долго, как немые,
И наконец Адам, хотя смущен
Не меньше Евы, так сказал печально:
«Не в добрый час склонила ты свой слух
К словам червя фальшивого, о Ева,
Который у кого-то научился
Подделаться под голос человека:
Он лживо возвышенье нам сулил,
Действительно, открылись наши очи,
Узнали мы Добро и Зло - и что же?
Добро утратив, Зло мы обрели!
Печален плод познанья, если в этом
Его вся суть: нагими нас с тобой
Оставил он, невинности, и чести,
И чистоты, и верности лишил
И запятнал природные все наши
Достоинства; на лицах наших он
След наложил позорный сластолюбья,
Откуда много Зла произойдет
И кончится стыдом, что Злом зачато.
Как покажу теперь свое лицо
Я Богу или Ангелам, которых
Так часто я с восторгом созерцал?
Их образы небесные отныне
Своим сияньем будут ослеплять
Земное существо мое: не в силах
Их лицезренье вынесть буду я!
Мне вечно жить в каком-нибудь лесу,
Где ветви бы дерев не пропускали
Ни света звезд, ни солнечных лучей
И покрывали б все густою тенью,
Подобно тьме вечерней! Вы меня
Покройте, сосны! Кедры-исполины,
Ветвей своих бесчисленных стеной
Меня загородите, заслоните,
Чтоб больше их не видеть никогда!
Теперь пойдем с тобою в нашем горе
Поищем, чем бы лучше нам прикрыть
На первый раз хоть эти наши части,
Которые нам кажутся стыдней
Всех прочих и для взора неприличней;
Быть может, здесь мы дерево найдем,
Которого широких, мягких листьев
По нескольку сошьем и опояшем
Вкруг наших чресл, чтоб средние те части
Прикрыть, затем чтоб гость наш новый, стыд,
».
Такой совет он дал; в густую чащу
Они вдвоем пошли и вскоре там
Нашли одно из фиговых деревьев -
Не то, чьи громко славятся плоды, -
Из тех, что в Малабаре и Декане[153]
Индийцы знают и поныне[154]: ветви
Оно распростирает в ширину
И, наклонясь, они пускают корни,
Из коих вновь дочерние деревья
Толпой вкруг древа-матери растут;
Так на колоннах этих создается
Высокий свод тенистый, а меж них
Блуждает эхо, и пастух индийский,
Полуденного зноя избегая,
В прохладную туда приходит тень
И загоняет стадо в промежутки,
Прорубленные в чаще той густой.
С таких дерев они собрали листья,
И, кое-как их сшив, вкруг чресл надели -
Покров напрасный, если им они
Свой грех и грозный стыд прикрыть мечтали!
На прежнюю нагую славу их
Так не похож он был! Подобный пояс -
Из перьев лишь - носили дикари
В Америке, когда она открыта
Была Колумбом; дикие, нагие,
Они среди дерев по островам
И по лесистым берегам блуждали.
Так нарядившись и свой стыд отчасти
Прикрыв, как им казалось, но в душе
Не чувствуя нимало облегченья,
Уселись рядом Ева и Адам
И стали плакать; и не только слезы
Из глаз струились - худшая внутри
В душе у них забушевала буря:
Проснулись страсти, ненависть и гнев,
Сомненье, недоверье, несогласье
Когда-то область мира, а теперь -
Обитель беспокойства и тревоги;
Рассудок власть над ними потерял,
И слов его не слушала их воля,
И взяли страсти чувственные верх
Над разумом и власти домогались,
Стремясь над высшим низшее поставить.
И вот Адам, расстроен, с искаженным
Лицом и в новом необычном тоне
Возобновил прервавшуюся речь:
«О, если б ты послушалась меня,
Осталась бы со мною, как просил я,
Когда в несчастный утренний тот час
Тобою овладело вдруг желанье
Какое-то гулять! Тогда бы мы
Счастливыми остались, не сидели б
Так, как теперь, лишась всего добра,
Посрамлены, обнажены и жалки!
Да, пусть никто не ищет без нужды
Которую обязан он хранить:
Исканья эти - самый лучший признак,
Что верность та уже готова пасть».
В ответ ему, оскорблена упреком,
Вскричала Ева: «Как ты мог сказать
Такие мне слова, Адам жестокий!
На недостатки, слабости мои
Иль, как сказал ты, на мое желанье
Гулять свалить ты хочешь всю вину
В том, что и при тебе могло случиться,
Пожалуй, и с самим тобой! Случись
То искушенье там иль здесь, в обмане
Ты сам не заподозрил бы змею,
Когда она так ясно говорила:
Как ждать вражды могла б я от нее?
Не видно было, почему бы стала
Она желать мне зла иль мне вредить?
Что ж, ты хотел бы, чтоб ни на мгновенье
Я от тебя не смела отойти?
Ребром твоим, на месте неподвижным!
А если я уж так слаба, зачем
Ты, мой глава, не запретил мне прямо
Идти, коль так опасно это было?
Чрезмерно ты сговорчив был тогда:
Ты сам одобрил, отпустил, позволил!
А если б сам ты был довольно тверд,
Не согрешила б я, ни ты со мною!»
Ей, гневом в первый раз воспламенясь,
Вскричал Адам: «Так вот любви награда
За то, что я неблагодарной Еве
Остался верен даже и тогда,
Когда она уже погибла! Мог бы
Я жить и все блаженство сохранить,
Но предпочел ему я смерть с тобою, -
И ты меня же укоряешь в том,
Что согрешила ты, что слишком слабо
Я от греха удерживал тебя!
Но что же мог я сделать? Я усердно
Предсказывал грозящую опасность
От скрытого лукавого Врага;
Что ж больше? Мог употребить я силу -
Но над свободной волей силы нет.
Тебя самонадеянность объяла,
Уверена была ты, что не встретишь
Опасности иль выдержишь ее
Со славой! Виноват и я, быть может,
Но только в том, что слишком я ценил
Все, что в тебе казалось совершенным,
Воображая, что не смеет Зло
Тебя коснуться. Ныне в этом горько
Раскаиваюсь я: ошибка эта
Меня до преступленья довела,
Так будет с каждым, кто, чрезмерный вес
Придав жены достоинствам, позволит
Ей действовать, как воля ей велит.
Ни в чем она знать удержу не хочет,
Ты ж виноват, что слаб ты и уступчив!»
Так бесполезно тратили они
Часы, в беде друг друга обвиняя,
Себя же не желая осудить,
…Чем в повести о том, как гнев Ахилла преследовал бегущего врага… - в «Илиаде» Гомера описывается, как Ахилл гнался за Гектором, убившим его друга Патрокла, и как они три раза обежали вокруг Трои.
…Иль как ярился Турн… - в «Энеиде» Вергилия описывается борьба пришельца с латинскими князьями, между прочим с Турном, женихом Лавинии, которой завладел Эней.
Цитера - Венера (мать Энея).
Колурии - два больших круга небесной сферы, из которых один проходит через точки равноденствия (см. выше), другой - через точки солнцестояния (последние лежат на окружности эклиптики на середине между точками равноденствия).
Оронт - река в Сирии, ныне Нахр-эль-Ази.
Дария - страна в Центральной Америке, на Панамском перешейке.
Делия - одно из прозвищ Дианы, богини охоты, по месту ее рождения (остров Делос).
Ореада - нимфа гор.
Палес - богиня скотоводства.
Вертумн - древнеиталийский бог времен года и их различных даров, влюбленный в Помону, богиню плодов.
Адонис - прекрасный мифический юноша; погиб на охоте, сраженный вепрем. Он был символом весны; в честь его в Греции и Риме существовали празднества, продолжавшиеся два дня во время весеннего равноденствия: в первый день вспоминалась его гибель, а во второй - его воскресение, причем, между прочим, выставлялись сосуды со скоро увядающими растениями (Адонисовы сады).
Премудрый царь - Соломон.
…Ни те, в которых Кадм и Гермиона в Иллирии когда-то превратились… - здесь у Мильтона Гермиона смешивается с Гармонией, супругой Кадма. Зевс дал Кадму в супруги Гармонию, с которою Кадм царствовал в основанном им городе Кадмее (впоследствии Фивах); затем Кадм сделался царем в Иллирии и, оставив власть своему сыну, превратился в дракона, как и жена его, и оба они переселились в елисейские поля.
Эпидавр - город в Арголиде; там находился храм Эскулапа с культом священных змей.
Сципион (Публий Корнелий Сципион Африканский; ок. 234-183 до н. э.) - о происхождении Сципиона Великого, знаменитого победителя Ганнибала при Заме, ходили разные чудесные слухи. Говорили, например, что его мать Олимпия родила его от Юпитера, который посещал ее в образе огромного змея.
…стадо превращенных Цирцеи зова слушалось - волшебница Цирцея превратила часть спутников Одиссея в свиней («Одиссея», глава 10).
Самсон - ветхозаветный Судья - герой, прославившийся своими подвигами в борьбе с филистимлянами. История его обмана Далилой излагается в Книге Судей (16: 19).
…Нашли одно из… деревьев… из тех, что в Малабаре и Декане индийцы знают и поныне… - речь идет о так называемых мангровых деревьях, растущих в разных тропических странах.