Осенние силуэты

Октав Мирбо

Книгоиздательство С. Скримунта, С.-Петербург, 1908 г.

Переводчик: Анастасия Чеботаревская

собирают яблоки, наполняют ими плетеные корзины и холщевые мешки. Две большие белые лошади медленно тащат плуг. напоминающий своим дребезжаньем писк испуганных куропаток. Горизонт окутан прозрачным туманом и его очертания кажутся еще нежнее, еще более уходящими вдаль... Сверху, с неба, пылающего как щеки лихорадочного больного, спускается какая-то торжественная меланхолия, какое-то властное очарование... Там, в высоте, недвижно парит ястреб, и стаи ворон тянутся по направлению к побуревшему лесу.

Изгороди, еще недавно такие зеленые, поредели, и сквозь их порыжелую листву пробиваются пятна света. Стаи птичек, доклевывающих последние кусты терновника и шиповника, при малейшем шуме вспархивают и разлетаются, точно горсть зерен, брошенных в воздух рукой невидимого сеятеля. Притихли дрозды, нахохлилась малиновка; только перепела своим криком выражают негодование по поводу приближающихся холодов.

На дороге.

ПРОХОЖИЙ. Чего ты сидишь тут на дороге, в грязи, и плачешь?

ПРОХОЖИЙ. Куда ты идешь?

РАБОЧИЙ. Вперед, всё время вперед. Во время жатвы я работал и пел. Урожай выпал удачный... А теперь - снопы свезены, полевые работы кончены, сейчас идет молотьба большими машинами - человеческий труд больше не нужен, и хозяин сказал мне: "Можешь проваливать!" Я пошел... По дороге я стучался во все двери, но ни одна не отворилась... Нигде не нашлось для меня работы. Ты видишь, земля опустела, скоро облетят последние листья и землю покроет снег, жестокий и прекрасный как женщина, - снег, который убивает птиц и бродяг... А у меня нет ни плаща, которым я мог бы укрыться, ни очага, у которого я мог бы согреться, ни корки хлеба, чтобы утолить голод. Что будет со мною? Околевать мне что ли? Слушай, нынче утром я шел по дороге с одним молодым господином. Он нес большой мешок золота. Так как ноша была для него чересчур тяжела, то он сказал мне: "У тебя, кажется, спина здоровая да и плечи, должно быть, привычны к тасканию тяжестей; понеси-ка этот мешок". Я взял его и понес; мешок был изрядный, я спотыкался о камни и три раза упал... А господин помогал мне пинками, приговаривая: "Ну, иди же ты, дурень!" На берегу реки, где вода черная и глубокая как пропасть, он остановился отдохнуть. "Хочу чем-нибудь позабавиться", сказал он. "Смотри, я буду бросать золото в воду". "О! сказал я. Если вы будете бросать золото в воду то конечно не откажетесь дать немножко мне. Хотя бы самую малость, только чтобы не поколеть с голода". Он расхохотался, плюнул мне в лицо и прогнал меня прочь. После того он стал бросать золото пригоршнями туда, где вода особенно темна и глубока, а потом ушел, смеясь... По дороге все богатые и бедные низко кланялись ему, меня же били и провожали палками... Видишь, всё мое тело избито...

ПРОХОЖИЙ. Что же ты будешь теперь делать?

РАБОЧИЙ. Буду снова ходить и снова стучаться в двери богатых, ища работы.

РАБОЧИЙ. Я буду просить милостыню у бедных, на больших дорогах.

ПРОХОЖИЙ. А если тебе ничего не дадут?

РАБОЧИЙ. Тогда... тогда я буду подстерегать людей на перекрестках и убивать...

ПРОХОЖИЙ. Бог запрещает убивать.

ПРОХОЖИЙ. Да хранит тебя Господь!

Лес багровеет, точно объятый пламенем. Тропинки покрыты ковром сухих листьев, заглушающим звук шагов; прогалины кажутся еще больше от освещающего их осеннего солнца, желтого как золото, багрового как кровь... Там и сям встречаются фигуры лесных бродяг, согнувшихся под огромными вязанками хвороста, которые издали кажутся самодвижущимися... Несмотря на сверкающее великолепие своего осеннего убора, вид леса в эту пору года наполняет мне сердце смертельной тоской... Под ударами топора, рубящего деревья, мне слышатся человеческие стоны; в шуме, с которым валятся молодые каштаны, чудятся детские рыданья, а унылый шелест ветвей, разносимый ветром, напоминает мне печальные звуки "Miserere". Угольщики, собравшиеся вокруг дымящихся костров, будто совершают какой-то таинственный и мрачный обряд, а мастер деревянных сабо, угрюмо выглядывающий из своего шалаша, покрытого ветками и корой, вызывает в памяти образ сказочного бандита, и я спешу скорее пройти, тихонько крестясь и боясь оглянуться.

Куда направляется браконьер, прокрадывающийся точно зверь в чаще кустарника, сквозь который сверкает дуло его ружья? Когда спустится ночь и луна посеребрит своим светом стволы старых дубов, багровеющих сейчас под заходящими лучами солнца, внезапный выстрел вдруг прорежет тишину, в которой совершается агония умирающего леса. Дикая ли коза падет жертвой этого выстрела, или сторож с пулей в груди покатится на траву, обагряя ее сочащейся из раны кровью?..

На деревенской площади.

- Добрые люди, я обращаюсь ко всем вам, богатые и бедные, честные и преступники, а также и к вам, убогие, калеки и паралитики, слушайте меня и смотрите на меня! Я - кандидат, хороший кандидат. Я тот, который превращает в дворцы бедные хижины, наполняет золотом старые пустые сундуки и вливает радость в озлобленные и измученные сердца. Спешите сюда, добрые люди, я вложу в вас надежду и упование на чудесное будущее. Я повелеваю граду - не падай, войне - не убивай, смерти - не приходи. Я претворяю в чистое вино тухлую воду болот, и из чертополоха, которого я коснусь рукой, течет сладчайший мед.

Так говорил кандидат, и вокруг него собралась большая толпа народа.

- Мой добрый господин, - сказала старушка, плача, - у меня был сын на войне, далеко отсюда, и его там убили.

- У меня только одна нога, - жалуется калека.

- Я дам тебе две.

- Посмотрите, какая ужасная язва разъедает мне грудь, - говорит один несчастный, издавая мучительные стоны.

- Я украшу твою грудь парламентской медалью и ты выздоровеешь.

- Я отниму у тебя пятьдесят.

- Вот уже три дня, как у меня не было во рту сухой корки, - вопит нищий.

- Я накормлю тебя пирожным.

Последним пришел преступник.

- Я снесу все тюрьмы, уничтожу правосудие с его гильотиной, а тебя сделаю блюстителем порядка.

- Помещик слишком богат, - говорит крестьянин, - его кролики пожирают мой хлеб, а лисицы таскают кур.

- Я водворю тебя в его поместьях, и ты повесишь его детей как сов на дверях овина.

- Ах, господин! - вздыхает молодая девушка. - Эти проклятые колонии отнимают у нас всех поклонников!

- Я не нахожу рынков для сбыта моих продуктов, - жалуется фабрикант.

- Я раздвину наши владения до краев света.

- Да здравствует республика! - выкрикивает чей-то голос.

Кандидат отвечает: - Да здравствует республика!

Кандидат отвечает: - Да здравствует король!

Да здравствует император! - восклицает третий голос.

И кандидат отвечает: - Да здравствует император!

В эту минуту из толпы осмелилась женщина, прекрасная и печальная, и подошла к кандидату.

- Нет, - осветил он. - Где я тебя видел, мрачная незнакомка?

- Я - Жизнь, - сказала она. - Что сделаешь ты для меня?

- Я сделаю то, мой друг, что делают другие: буду есть, пить, спать, холить свое тело. На деньги, которые я буду черпать из твоего неистощимого кармана, я буду покупать себе красивых женщин, прекрасные поместья и еще в придачу ко всему этому, если ты этого пожелаешь, почет и уважение. Ну, а если себе всего этого будет мало, я отколочу тебя, мой друг, этой самой палкой...

Река течет медленно, так медленно, что осокори, растущие на берегу, пожелтевшие и неподвижные, смотрятся в спокойное зеркало её вод. Тихо, на поверхности ни малейшей зыби; ни одна тростинка камыша не шелохнется, не поколеблется своим гибким стволом. В том месте, где я расположился под ольхами, поверхность воды, черная и мрачная, резко пересекается отражением неба, нежного, жемчужно-матового цвета. И я слышу голос, кажущийся мне выходящим со дна, голос мертвеца, голос, который рыдает. Голос говорит:

"Я видел тебя эту ночь. Это было в твоей комнате, запертой и душной. Шторы на окнах были спущены. Бледные лучи ночника дремали на мебели и драпировках. И твое лицо, прекрасное и печальное, обрисовывалось поверх покрывал, слегка освещаемое слабым светом. Одна из рук свешивалась, обнаженная, перехваченная у кисти золотым браслетом. Другая, тоже обнаженная, была томно откинута назад, под голову... Лицо твое было озарено кроткой улыбкой. Твои губы искали моих, ты смотрела на меня глазами, влажными и блестящими как вода, в которой отражается луна. Я закричал тебе: Жанна, моя дорогая Жанна! И ты ответила мне таким же страстным призывом: Жан, мой дорогой Жан!"

"Я видел тебя эту ночь. В твою комнату, запертую и душную, вошел человек, маленький, безобразный и богатый. И тогда я услыхал смех, тихий, заглушенный смех, смех его и смех твой, и потом я услыхал звук поцелуев, его поцелуев и поцелуев твоих. Я закричал тебе с мольбою: Жанна, моя дорогая Жанна! Но ты не ответила мне как прежде: Жан, мой дорогой Жан!"

"Я видел тебя эту ночь. Маленький, безобразный и богатый человек вышел из твоей комнаты и ушел, напевая. Возле тебя он оставил ларчик, из которого, как из фонтана, лилось золото, лилось и рассыпалось по постели, совсем около тебя, вокруг тебя... И оно росло, и подымалось вокруг, и засыпало тебя... Ты погружала в него руки, твои алчные руки, и брала его пригоршнями, огромными пригоршнями, и оно струилось по тебе, и ты купалась в золотых волнах этого сверкающего потока. Золото, золото! Всеочищающее золото, золото, которое смывает все пятна! Еще, еще! И ты смеялась, смеялась всё время! И золото струилось, струилось по тебе, струилось всё время! И так же как ты не видала раньше моих слез, так ты не видала теперь крови, которая, красная, дымящаяся, лилась из моей груди, как лилось золото из шкатулки. Бледный, умирающий, я вышел из твоей комнаты и пошел на берег реки. Прощай, дорогая Жанна! Ты не увидишь больше своего Жана!"