Король без трона.
Глава XXIV

XXIV

Три часа. Улица Монблан, 16.

Близ австрийского посольства стоял маленький двухэтажный домик с узким двором впереди и садом, окруженным стеной позади. В глубине находилась маленькая потайная калитка, выходившая в соседний проулок. Через эту калитку час спустя после полудня вошли в дом десять агентов Савари под предводительством Фроамантеля; в числе их был и его приятель Жироль. Луиза Кастеле провела их в одну из комнат второго этажа. Там стоял зеленый карточный стол, за которым покойный капитан часто играл в карты со своими друзьями. Полицейские агенты в ожидании начала комедии или драмы последовали примеру хозяина дома и предались увлекательному развлечению, причем выигрывал все время Жироль. Время для них шло незаметно; между тем вдова Кастеле приготовлялась к приему приглашенных.

Она скрыла под широким чепцом покроя Шарлотты Корде свои золотистые волосы, которые легко могли выдать ее, а сверх него надела еще кружева, падавшие ей на глаза. В своем черном вдовьем платье она походила не то на госпожу, не то на служанку - трудно было решить. Ожидая назначенного часа, она дрожала от нетерпения. Наконец он пробил на соседней колокольне, и ожидаемые посетители стали собираться. Первыми явились Прюнже и Иммармон, за ними де Тэ; третьей, под густой вуалью, вошла в дом Изабелла, четвертой - также тщательно скрытая вуалью Диана д'Этиоль.

Молодые люди были приняты служанкой, в сущности Луизой Кастеле, и слугой в красном жилете и белом переднике; его изображал очень удачно Фроамантель. Пришедших провели в большой, плохо освещенный зал; обеих дам, но порознь, проводили: одну - в будуар, другую - в столовую, причем извинились, что придется немного подождать. Те и другие были удивлены таким приемом и несколько встревожены.

Молодые люди разговорились.

-- Понимаете ли вы что-нибудь? - спросил Иммармон де Тэ.

-- Я получил письмо, - ответил молодой граф. - Там сообщается, что Гранлису грозит большая опасность и указаны этот адрес и час. Вот и все. Я пришел.

-- Как и мы, - сказал Прюнже. - Мы получили такие же письма и ждем... Что все это может значить?

-- Боюсь, не сделал ли принц какой-нибудь неосторожности после вчерашней казни, показавшейся ему ужасной, не сбросил ли своей маски, погубив таким образом и свое дело, и себя самого! Это так похоже на него...

Оба кузена печально поникли головой.

-- Однако что же мы будем делать здесь? - нетерпеливо спросил виконт.

-- Ждать, - пожав плечами, ответил де Тэ.

-- Кажется, письма не солгали, - продолжал Иммармон, - действительно это похоже на ловушку, но не нам ли самим? Послушайте, над нами ходят, и очень тяжелыми шагами, как будто там немало людей. Смотрите - заперли ворота. Окна здесь с решетками... А у нас даже нет при себе шпаги.

Действительно, из предосторожности все были одеты в гражданское платье и не имели при себе никакого оружия.

-- Шпаги не помогли бы нам, - сказал де Прюнже. - Чтобы сделать такую вещь среди бела дня в Париже, надо иметь для этого власть и возможность. Остается только скрестить руки.

-- Как вчера Форас?

-- Может быть, - ответил де Тэ.

Их разговор был внезапно прерван: из правой двери появилась Диана д'Этиоль, из левой - Изабелла Иммармон, в средней показался Гранлис. Все вошедшие не могли ничего разглядеть в полутемной комнате после яркого солнечного света вне ее.

Трое бывших там ранее, уже привыкшие к темноте, узнали принца на самом пороге, бросились вперед и окружили его. Он жестом отстранил их, не зная, с кем имеет дело.

Позади него в оставшуюся непритворенную дверь, прошла быстрым шагом третья женская фигура, трижды закутанная вуалью; она точно ощупью пробралась вдоль стены и притаилась в глубине комнаты, подальше от окон. Ее появление прошло незамеченным: все старались рассмотреть друг друга, но это очень плохо удавалось. Наконец Гранлис узнал графа де Тэ.

-- Рассчитывайте на меня, государь!

-- Конечно! Я в этом уверен.

-- Мы тоже здесь, принц, мы оба! - проговорил Жак Иммармон, указывая на своего кузена.

-- В самом деле? - сказал Гранлис, не подавая руки. - Видно, что мне не был представлен список приглашенных... Отлично, господа: дом принадлежит не мне...

Наконец он различил перед собой две женские фигуры и, встревожившись, обратился к ним:

-- Простите, кто вы?

В один момент Диана и Изабелла сбросили свои вуали. Их узнали, и они узнали одна другую.

Глубокое молчание воцарилось между шестью присутствующими лицами; седьмое оставалось молча, неподвижно в глубине комнаты. Все были поражены неожиданностью встречи после тяжелых сцен гнева и всевозможных приключений. На таком маленьком пространстве соединились здесь людские страсти: зависть, ревность, ненависть, злопамятность и, наконец, любовь, счастливая и несчастная, надеющаяся и пришедшая в отчаяние.

Изабелла грозно смотрела на своего брата и бывшего жениха, затем ее взгляд не особенно дружелюбно остановился на Диане.

Та ответила ей пылающим взором. Но глаза обеих женщин принимали нежное, умоляющее выражение, когда обращались к принцу.

Иммармон и Прюнже смотрели на принца, как побитые собаки на хозяина, а на Изабеллу бросали печальные, сострадательные взгляды.

Принц спокойно улыбался всеми, удивленный этим сборищем.

Де Тэ бесстрастно держался около него.

-- Однако, господа, - заговорил принц, - кто может что-нибудь объяснить мне? Зачем все мы здесь?

В это время разом распахнулись все двери, за ними обрисовались силуэты многих людей, в комнате стало светлее. Из средней двери с шумом выступили вперед Фроамантель и Жироль.

-- Именем императора, - произнес первый, - именем закона, милостивые государи и государыни, я арестую вас!

-- По какому праву? - спросил Гранлис.

Оба сыщика отступили, пропустив вперед молодую женщину с золотистыми волосами. Бледная, но, видимо, радостно взволнованная, она медленно вышла вперед и заговорила:

-- Отвечать вам буду я, я объясню вам все, потому что все это сделано мной, вы здесь из-за меня и - клянусь вам! - ради своей погибели...

Она остановилась на минуту перевести дыхание.

опасность.

-- Слушайте меня и все поймете, - продолжала красавица, несколько успокоившись. - Я - Луиза де Кастеле, вдова капитана, убитого шуанами месяц тому назад в замке д'Этиоль. - Она обратилась к Диане: - У вас, сударыня.

-- Совершенно верно, - кивнула головой та.

-- Теперь я, как вы видите, агент полиции, сыщик, шпион... Но еще недавно я была придворной дамой императрицы, даже ее секретарем и очень многое видела и слышала. Господин Гранлис!

При этом имени все вздрогнули. Луиза говорила наугад, но ее слова так походили на истину... Ей поверили вполне, все были смущены.

-- Я дала клятву, - продолжала вдова, - отомстить за своего мужа вам всем... Здесь не хватает одного Бруслара. Но я найду его, это только отложено. Ваше присутствие здесь, ваша поспешность отозваться на приглашение, где упоминалось имя Бруслара, - уже это одно обвиняет и губит вас. Кроме того, каждый из вас имеет свой обвинительный акт. Выслушайте. - Она развернула лист бумаги и стала громко читать его, прерывая своими замечаниями: - Господин Гранлис, самый главный, самый уважаемый, не правда ли? Вы обвиняетесь в том, что служите в императорской армии под ложным званием и фальшивым именем; что, будучи высланы из Франции, вы вернулись сюда, не имея на то права; что вы носите императорский мундир только для того, чтобы лучше скрывать свою измену и злые замыслы... Все это будет бесспорно доказано, за это я ручаюсь.

-- Отлично! - раскланялся принц.

-- Кроме того, - продолжала Луиза, - господину Гранлису придется еще объяснить свое присутствие в замке д'Этиоль, присутствие офицера императора среди заговорщиков под предводительством Бруслара. Напрасно будете объяснять это присутствие одним очарованием присутствующей здесь хозяйки замка. Такое объяснение принято не будет, несмотря на прославленную красоту упомянутой дамы.

-- Благодарю, малютка! - холодно заметила Диана.

-- Я не вхожу в споры с женщинами, - возвысил голос принц, - мы подождем судей!

-- Вы будете иметь их, - улыбнулась Луиза, - можете рассчитывать на это. Что касается сообщников Гранлиса, то виконт Жак д'Иммармон, граф Жан де Прюнже - оба бывшие эмигранты, допущенные во Францию. Оба вполне сочувствуют господину Гранлису, помогают ему во всем, разделяют его взгляды и надежды. В Компьене он несколько дней провел у них; в Париже они следуют за ним, как верные телохранители, хотя Изабелла Иммармон и произвела некоторое охлаждение их дружбы: говорят, что ее брат и жених, господин де Прюнже, имели полное основание встревожиться...

Женщина, скрытая под кружевами, стоявшая в глубине комнаты, тихо проговорила:

-- Слишком много женщин во всем этом!

Никто не слыхал этого, так как Иммармон уже отвечал Луизе:

-- Мы арестованы, сопротивление бесполезно, мы знаем это. Не возражайте, пожалуйста, и ведите нас куда следует: в Венсен или в другое место. Но не берите на себя смелости изображать собой целый судебный трибунал: это вам вовсе не подходит и удается плохо. Все ваши обвинения недействительны: разве преступление - быть другом офицера императора, как мы, принимать его открыто, на глазах всех в своем доме?..

Луиза с торжеством перебила его:

-- А разве не преступление скрывать в своих стенах, под своей кровлей графа Армана де Тэ, князя де Груа, товарища Бруслара, раненного в деле в замке д'Этиоль, помогать ему бежать и скрыться переодетым за границей? Разве поступать таким образом не преступление для офицеров императора, которыми имеете честь быть вы?

Она замолкла и ждала. Стояло мертвое молчание, все опустили голову... Положительно эта красивая женщина знала слишком много...

-- Вы не отвечаете? - начала она снова, голосом еще более громким и пронзительным. - Тогда я сама скажу вам, как это называется. Это измена, которая кратчайшим путем ведет на Гревскую площадь.

-- Вы только агент полиции, - заметил Прюнже, - сначала вы изображали судью, а теперь хотите играть роль палача... Это, право, слишком много!.. Мы глубоко обязаны вам!

-- Принимаю вашу признательность, граф Прюнже д'Отрем, - мило улыбнулась Луиза, а затем она обратилась к графу де Тэ: - Ваша очередь, господин де Тэ. Вы лучший друг Гранлиса и брат того ужасного шуана, ярого врага императора, которому служите. Родные братья понимают один другого, хотя они и в разных лагерях!..

Он говорил спокойно, неторопливо, с ясным, правдивым взором. Луиза была поражена его кроткой красотой и даже пожалела, что он запутан в это дело. Но затем, отогнав эти мысли, она повернулась к Диане:

-- Вы...

-- Нельзя ли поскорее? Мне некогда, а вы говорите так, что уснуть можно. Лучше уж я сама буду говорить про себя. Я выслана из Франции, и все-таки я здесь. Я подруга Бруслара, дрались в моем замке. Господин Гранлис попал туда случайно и был принят очень дурно. В этом клянусь Богом! Я роялистка, бунтовщица, инсургентка, шуанка! Такова я была всегда, такова теперь и буду такой впредь! С этим ничего не поделаешь - это в крови. Вы можете арестовать меня, посадить в тюрьму, расстрелять, но запугать меня - никогда! Это такое мещанство - бояться!

-- Браво, Диана! - воскликнула Изабелла.

Диана сделала ей дружеский жест рукой: общая опасность сблизила соперниц, забывших в эту минуту свою вражду.

-- Я тоже буду говорить сама, - выступила вперед Изабелла. - К господину Гранлису я питаю безграничную преданность, пламенное уважение - это я заявляю громогласно. Я сопровождала Бруслара в его бегстве; может быть, мое присутствие было ему полезно - тем лучше! У меня шесть степеней дворянства со стороны матери и семь - со стороны отца; мои предки своим оружием служили десяти последним королям, не изменил ни один. В моем семействе гильотина произвела опустошения: мой род принадлежит истории обезглавленных. Я Изабелла д'Иммармон, из рода герцогов Юржель д'Иммармон, которые пользовались правом быть с покрытой головой в присутствии королей Франции.

-- Браво, Изабелла! - в свою очередь горячо крикнула Диана.

Луиза Кастеле пожала плечами.

-- Вероятно, в день суда у вас поубавится гордости! - сказала она, скрестив руки. - Довольно, однако! Господа, я уже считаю себя отмщенной. Поймите меня хорошенько! Вы погибли - я предаю вас. После этого я буду искать и найду Бруслара... Но есть еще одно, неизвестное пока лицо. Правда, об этой личности я не знаю ничего, даже ее имени. Сударыня, - обратилась она к закутанной женской фигуре в глубине комнаты, прислонившейся к стене. - Ваше присутствие здесь уже говорит против вас. Кто вы?

Рука, сверкая бриллиантами, нетерпеливо сорвала с головы черные кружева; показались золотисто-рыжеватые волосы и прекрасное, юное лицо, сияющее красотой, гордостью, сознанием своего могущества. Послышался громкий, смелый голос:

-- Полина Бонапарт! Герцогиня Гуасталла, принцесса Боргезе! Довольно этого с вас?

Мертвое, полное удивления молчание последовало за этими словами. Затем Гранлис бросился было к Полине, но она отстранила его и, подойдя к пораженной Луизе, промолвила:

-- Ты узнаешь меня, Луиза? Что за игру ты затеяла? Так-то ты отблагодарила императора? Я лично знаю - слышишь? - знаю присутствующих лиц. Я за них отвечаю. Они свободны, я так хочу! - Потом она обернулась к Фроамантелю, Жиролю и другим полицейским: - А вы убирайтесь отсюда! Вон, и как можно скорее: вы ничего не видели, ничего не слыхали. Смотрите, будьте осторожны; берегитесь моего гнева - он справедлив и жесток. Ступайте!

Все полицейские моментально скрылись. Тогда Полина вновь заговорила:

-- Луиза, ты не создана для такой роли, тебе придется отказаться от нее. Все это очень печально... - Затем она повернулась к группе обвиняемых заговорщиков и повторила с надменным, высокомерным взглядом: - Я - Полина Боргезе!

Все низко поклонились: им было приятно, что их спасла она. Обе женщины побледнели и не сводили с Полины глаз. Она улыбнулась им, так как умела понимать и ценить красоту. Тогда обе, Диана и Изабелла, против своей воли, к своей величайшей досаде впоследствии, ответили ей также улыбкой и низким придворным реверансом, как бывало когда-то принято в Версале. Она очаровывала и пленяла невольно, от нее, как и от ее брата, точно исходила какая-то могучая, всепокоряющая сила.

Через мгновение Полина величественно и торжественно пошла к выходу. У дверей она остановилась и, полуобернувшись, громко скомандовала:

-- Офицеры - к своим частям! Война объявлена.

Она вышла, оставив всех в полном остолбенении.

* * *

Некоторое время спустя Савари узнал об исходе этого дела: открытие Прусской кампании принудило его занять свое место адъютанта императора. Его пост наследовал Фуше, соединив в своих руках управление тайной полицией и жандармской частью вместе с общей полицией.

"дело улицы Монблан". Сначала его изумление, а потом его гнев были беспредельны.

Кантекор получил очень нелестные отзывы за то, что дал себя провести и осмеять таким образом. Ему посоветовали, вернее, просто приказали снова поступить в военную службу и сопутствовать принцу в армии. Кантекор принял предложение поневоле, без особенного восторга. Но он решил до своего отправления свести некоторые счеты.

В одно прекрасное утро Жироль был найден мертвым, с ножом между лопатками, а три дня спустя труп Фроамантеля всплыл на поверхность реки под Новым мостом: обоим сыщикам больше не представилось возможности вмешиваться в чужие дела.

Несколько утешенный Кантекор записался сержантом в полк Тур д'Оверна. Однако с этих пор он стал меньше любить "своего" принца и изменил свое мнение о некоторых вещах.

Действительно, война была объявлена. Уже с месяц, как Наполеон поставил прусскому королю категорический вопрос: "Со мной вы или против меня?"

После целого месяца уклончивых переговоров берлинский кабинет сбросил наконец маску и одновременно с Россией объявил Франции войну. Принц Людовик, племянник короля, ненавидящий Францию и французов, королеву, знать, армию, весь народ, был заодно с ним.

Обыкновенно спокойная, апатичная германская нация вдруг точно сошла с ума, охваченная общим порывом ненависти. Население оскорбляло французов на улицах, весь Берлин кричал, угрожал, размахивал кулаками. Наконец дело дошло до того, что жандармы осмелились обнажить свои сабли на пороге французского посольства.

При этом известии Наполеон покраснел от гнева; он схватился за эфес своей шпаги и крикнул, задыхаясь:

-- Наглецы! Хвастуны! Безумцы! Наше оружие всегда наготове! Мы покажем вам! Война!

Глухой шум собирающихся полков, топот лошадиных подков, потрясающий землю, звук сигнальных рожков, труб, грохот барабанов...

-- Офицеры - на свои места! Вперед, кадеты императрицы!

радости и горести ради общего дела.

Гранлис был уже не принцем, а только поручиком. Ему было тяжело расставаться с Полиной, но она сразу стала равнодушной, холодной, и ему так и не удалось разогреть ее. Но он решил идти на войну, покрыть славой свое имя, там, на поле битвы, тогда, может быть, она простит ему...

Простит ему! Что, однако?

Диану д'Этиоль, Изабеллу Иммармон. Она видела их и не могла поверить, чтобы при пламенной любви таких красавиц ее принц остался равнодушен, верен ей одной. Да если даже и так, то это ей тоже не нравилось... Почему? Кто может сказать это? Это тайна, загадка. Конечно, он не виноват, это просто случай... Очень возможно! Но ведь прежде всего Полина не признает дележа, а кроме того, у нее теперь много других забот... Может быть, ей уже кажется слишком долгой шестимесячная связь, может быть, она думает уже теперь о другом? Все ее помыслы заняты войной; она дрожит от нетерпения, как ее брат, пока не будет смыто кровью оскорбление, нанесенное императорскому достоинству.

Война, война! Она разрывает все связи, обрывает идиллии, прекращает элегии.

Бертран Микеле де Марш вздыхал, глядя последний вечер на Олимпию Мартенсар, опечаленную вдвойне отъездом брата и слишком застенчивого возлюбленного.

Евгений Мартенсар, подобно Рантиньи, разъезжал по городу в экипаже, спеша в четырех его концах на последнее нежное свидание...

Мадемуазель де Ваденкур, тетки Орсимона, покрывали слезами бонбоньерки, которые украдкой укладывали в погребец так усердно, и столько молились и будут еще молиться... Сам племянник был до слез растроган прощанием.

Зато какая радость была другим - де Тэ, Иммармону, Прюнже! Можно идти сражаться! Можно идти умирать! Можно, забывая себя, снова служить принцу, защищая его от надвигающейся смерти! Можно сражаться, забыть все на свете - мужчин и женщин, успокоить свои нервы, удовлетворить ненависть, дышать запахом пороха, слушать свист пуль! Вперед!

деньжонок.

Маркиз де Невантер помнил милости к нему Наполеона, и под красными отворотами его белого мундира билось восторженное сердце, полное преданности императору.

Все единодушно, забывая другие чувства, интриги, рознь происхождения и мнений, были рады призывному кличу войны и радостно обнажали шпаги.

Сторонники империи, республиканцы, роялисты - все без различия смешивались в общей массе. Поднималась и шла вперед вся нация, вся Франция!

Война! Война!

"Родина", 1911. --192 с.; (Интимная жизнь монархов; Кн. No 14).