| Автор: | Монтепен К., год: 1874 |
| Категории: | Роман, Приключения |
XXIII
Мы не будем шаг за шагом следить за развитием любви, так внезапно вспыхнувшей в сердце Одилии. Одиночество, система воспитания, чтение романов Скюдери - все это было причиной того, что чрезмерно развитое воображение способствовало развитию страсти в сердце девушки. Теперь она уже знала, кто он, которого она полюбила всем сердцем. Письмо Каспара д'Эспиншаля заключало следующие строки:
"Имя мое Каспар д'Эспиншаль, граф де Мессиак.
Вы меня знаете, как знаете и то, что уже несколько веков ненависть делит наши фамилии. Но я лично чем виноват? Жизнь Башу мне удалось спасти. Никакой обиды Вашему отцу я никогда не наносил. Напротив, уважаю его от всего моего сердца и буду его любить как родного отца, если он отдаст мне Вашу руку. Неужели же старая ненависть будет жить вечно? Но я не прошу, чтобы Вы склонили благосклонность графа Шато-Морана в мою пользу. Думаю, просьбы останутся бесплодными. Но помните: с этого мгновения Ваша жизнь будет моей жизнью; где Вы будете, там буду я. Против воли Вашего отца, против целого света пойду, но ты будешь моей, я буду у ног твоих даже и в том случае, когда бы пришлось умереть под кинжалами вооруженных стражей вашего замка".
Смелое, исполненное страсти письмо Каспара д'Эспиншаля произвело впечатление на Одилию; она заметно изменилась. Исчез румянец со свеженького личика, пропал аппетит. Она избегала общества отца и сестры и целыми днями блуждала по парку.
Однажды Одилия не явилась вовсе в залу. Встревоженный отец отправился к ней в комнату и нашел бедную девушку погруженной в глубокую меланхолию, до того слабой и бледной, точно ее завтра должны были класть в гроб.
-- Что с тобой, дитя мое? - спросил граф.
-- Ничего, - ответила она слабым голосом. - Но мне кажется, я умираю.
И колеблющимися шагами подошла к окну и грустно поглядела. Она надеялась увидеть еще раз того, которого любила. Но Каспар д'Эспиншаль целую неделю уже не показывался.
Шато-Моран попытался расспросить дочь о болезни, но Одилия отвечала уклончиво. Она решила лучше умереть, но не выдать свою тайну. Ненависть отца ко всем д'Эспиншалям была ей хорошо известна.
Призванный домашний доктор объявил болезнь опасной, но был не в состоянии оказать помощь. Бесполезные рецепты, им прописанные, только еще более увеличили огорчение Шато-Морана. Донат - интендант графа - явился с советом.
-- Наш домашний доктор, - сказал он, - очевидно, не очень искусный человек. Осмелюсь предложить вашему сиятельству пригласить знаменитого Лагульфа.
-- Кто он такой?
-- Известный доктор в Клермоне, вылечивший от подагры отца князя де Булльона.
-- Поезжай в таком случае за ним.
Донат велел оседлать лошадь и отправился немедля в Клермон. На второй версте от замка интенданта догнал какой-то горбатый крестьянин, едущий на лошади чистейшей арабской крови. Вол и карета больше подходили один к другому, чем крестьянин к своему жеребчику. Он едва не падал с седла при всяком резвом повороте скакуна. Донат начал смеяться, глядя на горбатого, со страхом хватающегося за гриву.
-- Этот конь создан не для тебя, - заметил он.
-- Что же делать. Господин мой послал меня в Клермон, - был ответ крестьянина.
-- А кто твой господин?
-- Граф д'Обюссон. Я угольщик из Серве.
-- Почему ты знаешь графа Шато-Морана?
-- Еще бы не знать! Я и вас знаю, метр Донат.
-- Но я тебя не знаю и никогда не видел. Дело, однако, не в этом: не хочешь ли поменяться? Дай мне свою лошадь, а я тебе дам мою.
-- Мое гораздо важнее твоего. Знаешь ли ты графиню Одилию?
-- Случалось слышать о ее доброте.
-- Она очень опасно больна.
Крестьянин задрожал.
-- Вы говорите, болезнь ее опасна?
-- Меня послали за доктором Лагульфом.
Услышав эти слова горбатый схватился за гриву жеребчика; конь взвился на дыбы и пустился вперед как стрела.
-- Ну, я не поручусь за его кости, - заметил Донат и продолжал свой путь легким галопом.
Опередив интенданта рокверского замка на несколько лье и не будучи видим им, горбатый крестьянин очень ловко остановил свою лошадь. Не сходя с коня, он сбросил черный парик, вытащил из-под кафтана плащ, заменявший ему горб, выпрямился, накрылся плащом и, преображенный, подобный демону, летящему на гипогрифе, поскакал с одуряющей быстротой по дороге к Клермону.
-- Его нет в городе. Он уехал в Орадокс.
Это была дача Лагульфа и лежала между Клермоном и Менжераном. Через четверть часа неутомимый скакун принес его в Орадокс, и он явился к доктору, высокому угрюмому мужчине, одетому во все черное, согласно докторской моде той эпохи.
-- Что вам от меня угодно? - спросил Лагульф.
-- Я должен доверить вам тайну. Могу я это сделать?
-- Очень рад, я рассчитываю на это. Но прежде чем выскажу вам мою тайну, получите от меня сто пистолей.
Лагульф отодвинул руку искусителя.
-- Я живу с доходов моего ремесла, но прежде чем решусь взять плату за мою работу, мне нужно знать, какая это будет работа?
-- Ничего не имею против такого правила. Знаете ли вы графа Каспара д'Эспиншаля и сеньора де Селанса?
-- В таком случае скажу вам, эти господа должны сегодня встретиться у моста через Алагону.
-- Начинаю понимать, в чем дело. Дуэли строго воспрещены, и мне придется секретно выполнить мою обязанность.
-- Мое поручение, - прибавил искуситель доктора Лагульфа, - состоит в том, чтобы пригласить вас сегодня же в замок Мессиак. Там вы спросите Мальсена, интенданта, и покажете ему этот перстень.
Перстень в руках мнимого крестьянина был тот самый, который Эвлогий отнял у убитого им Шандора. Оставив на минуту доктора под предлогом идти за каретой, Каспар д'Эспиншаль (а это был он), выйдя из дома, открыл перстень, положил в его впадину записку:
"Одари подателя этого перстня".
Достав карету, через четверть часа посадил и отправил уже доктора по дороге в Мессиак. Затем он написал второе письмо и, наняв за полпистоля крестьянина, велел ему идти в иссоарский лес и положить конверт в дупло одного дерева. У продавца старого платья была куплена одежда, приличная доктору, и вторично переодетый, снова в черном парике, энергичный владелец Мессиака вернулся к жилищу Лагульфа и ждал приезда Доната из Роквера.