Чревовещатель.
Глава V

V

-- Но как же? - осведомился господин Фовель.

Сильвен не ответил. Он побежал, наклонившись к земле. Затем, преодолев около десяти метров, остановился.

-- Трава окрашена кровью только до этого места, - сказал он. - Вот место, где Мунито боролся со своими убийцами или убийцей.

Мэр, мировой судья и жандармский начальник подошли к нему. На площади в три или четыре фута трава была смята, а земля взрыта когтями Мунито. Множество мух кружилось над комками высохшей крови.

-- Услышав, как я звонил, - объяснил Сильвен, - бедное полумертвое животное собрало последние силы и поползло мне навстречу...

-- Это невероятно... - покачал головой судья.

-- Однако очевидно, - сказал господин мэр.

-- Мне очень бы хотелось обнаружить какой-нибудь след, оставленный обувью злодеев, - обратился к Сильвену мировой судья. - Вы охотник, и зрение у вас прекрасное... Поищите же хорошенько!

Сильвен наклонился к траве и внимательно стал осматривать землю, раздвигая траву руками. Но вскоре он встал и безнадежно покачал головой.

-- Невозможно! Ни капли дождя за всю неделю! Земля суха как мел... Ни малейших следов!..

-- В таком случае пойдем дальше, - предложил мировой судья.

Мирового судью звали Ривуа. Это был высокий и худощавый человек лет шестидесяти, с редкими сероватыми волосами. Отличный юрист, одаренный необыкновенной проницательностью, он составил себе небольшое состояние за время службы в руанском суде. Но в ту самую минуту, когда он, устав от дел, подал в отставку, его банкир обанкротился. Лишившись состояния, Ривуа принял предложение занять место мирового судьи в Рошвиле, в котором с тех пор и жил на свое скромное жалованье.

Господин Ривуа пользовался в округе безграничным уважением и огромным влиянием, и вполне заслуженно. Господин Фовель, сам о том не подозревая, больше чем кто-либо поддавался влиянию господина Ривуа. Наконец, все собрались на парадном крыльце.

-- Ну, за дело, Клод, и живо! - приказал мэр.

Слесарь вставил отмычку в отверстие массивного замка.

-- Черт возьми! - проворчал он. - Если заперта на два оборота, то нелегко будет...

Однако замок уступил его усилиям. Дверь отворилась, и можно было переступить через порог. Вошли в обширную переднюю. Слева широкая лестница с железными перилами вела в комнаты первого этажа. Большой фонарь, предназначенный для того, чтобы освещать лестницу, висел высоко под потолком. И никакой мебели, кроме украшенных резными фигурами скамеек черного дерева и большого квадратного стола, на котором стоял подсвечник из полированной меди в духе эпохи Людовика XVI. Различные охотничьи принадлежности и доспехи были развешены по стенам. Все эти древности принадлежали прежним владельцам замка. Гаврский судовладелец, купив это имение, не стал ничего в нем менять. Открыли ставни на двух окнах. В передней царил полный порядок.

-- Осмотримся, - сказал господин Фовель. - Я немного знаю расположение комнат, так как не раз посещал почтеннейшего господина Домера... Эта дверь ведет в залу, если я не ошибаюсь, дверь слева ведет в столовую, дверь справа - в кухню и хозяйственные помещения... Кто знает, где находятся комнаты Жака Ландри и Мариетты? - спросил он.

-- Я знаю, - выступила вперед Колетт. - Они находятся по ту сторону кухни и прачечной, они соединены коридором, а в комнате Жака две двери, из которых одна выходит в парк, к ограде...

-- О да, господин мэр!.. Проведу, только...

Колетт запнулась.

-- Что только?

-- О, Пресвятая Богородица!.. Если там, внутри, совершено преступление, я не осмелюсь войти туда первой!

Вступился Сильвен.

-- Я знаю дорогу, - сказал он. - Не угодно ли вам следовать за мной?

С этими словами Сильвен отворил дверь в кухню. Все увидели просторное и чистое помещение. На стенах висели полки, на которых были расставлены различные кухонные принадлежности. Посередине комнаты находился массивный белый стол. На нем, рядом с грудами вымытых тарелок, стояли три серебряных блюда с вензелем господина Домера. На одном из этих блюд лежало полцыпленка, на другом - копченый окорок, на третьем - коробка из белой жести, в каких обыкновенно продают гусиную печень с трюфелями.

-- Итак, очевидно, что вчера вечером в замке был гость, и гость не простой, - проговорил как будто про себя мировой судья.

-- Почему вы так думаете? - поинтересовался господин Фовель.

Такие деликатесы указывают на прихотливый вкус.

-- Я согласен с вами, - поддакнул господин Фовель.

-- Притом Сильвен, Колетт и маленький Жак сказали нам, что в замке кого-то ждали, - продолжал мировой судья, - и, чтобы достойно принять этого человека, готовились и делали заказы. Очевидно, что этот кто-то прибыл раньше, чем думали... Тогда, не теряя ни минуты, на стол выложили все, что можно было найти в замке. Но кто же этот неизвестный? Быть может, мы скоро узнаем...

-- Будем надеяться!.. - воскликнул господин Фовель.

После этого они прошли обширную комнату для прислуги и большую прачечную. Обе комнаты были в таком же порядке, как передняя и кухня.

замке...

-- Я тоже надеялся бы на это, если бы не была убита собака, - возразил господину Фовелю мировой судья.

-- И это объяснится, как и все остальное...

Сильвен направился к двери, что виднелась в глубине прачечной, и, взявшись за ручку, сказал:

-- Мы сейчас войдем в коридор, который находится между комнатами Жака и Мариетты... Не пройдет и минуты, как господину мэру и господину мировому судье все станет ясно.

-- Что? Что там?! - спросил господин Фовель.

-- Смотрите!.. - пробормотал Сильвен.

Мэр и мировой судья заглянули в коридор. Оба вздрогнули - страшное зрелище представилось их глазам: посреди коридора на спине, со скрещенными на груди руками, в целой луже крови лежал труп Мариетты. Еще вчера эту несчастную девушку видели живой и здоровой. Очевидно, ночью ее разбудил какой-то внезапный шум, который заставил ее вскочить с постели и выйти в коридор, где ее и нашла смерть. Одним лишь ударом ножа - но каким ужасным ударом! - ей разом перерезали горло.

Длинные темные волосы, распустившиеся во сне или во время падения, прикрывали прекрасную грудь и обнаженные до плеч руки. Лицо, белое, как маска из воска, резко контрастировало с окровавленной шеей. Губы были плотно сжаты. Большие черные открытые глаза смотрели перед собой. Во всем выражении прекрасного, но неподвижного лица, читалось какое-то смешанное чувство удивления и ужаса.