| Автор: | Монтепен К., год: 1878 |
| Категории: | Роман, Приключения |
CCV. Объяснения и предчувствия
В нескольких словах расскажем, "какие средства употребил Рауль де ла Транблэ для своей фантасмагории.
Мы уже говорили о глубоких амбразурах окон, закрытых чрезвычайно толстыми занавесями. В одной из этих амбразур спрятался Жак с лампой, весьма похожей на волшебный фонарь. По воле того, кто держал эту лампу, она могла концентрировать все свои лучи в одной точке, которую обливала ослепительным светом, или тотчас же могла оставить все в совершенной темноте. В первую минуту Жак направил свет на изображение царицы на обоях, чтобы это изображение привлекло и сосредоточило все внимание регента. Потом, закрыв лампу, он погрузил зал в темноту, и в это время Жанна - в восточном костюме царицы - заняла место на эстраде. Потом лампа облила своим светом молодую женщину, и, так как обои оставались в темноте, регент не мог заметить, что в эту минуту пред ним находились две царицы. Что же касается таинственной музыки, то мы уже говорили, что Рауль и маркиз де Тианж повесили обои таким образом, что позади их образовался треугольный кабинетик, в котором была дверь наружу. Один приятель Рауля, которому герой наш сообщил свою тайну, находился в соседней комнате с музыкальным инструментом, ныне уже неизвестным, а тогда называвшимся внль-д'амуром. Он то приближался, то удалялся от Ночной залы, извлекая из своего инструмента слабые и меланхолические звуки.
Как только окончилась последняя часть сцены вызывания, Жанна сняла свой библейский костюм, опять сделать негром и в сопровождении Жака дошла до кареты, которая ожидала ее у дворца. Молодая женщина отправилась домой изнуренная усталостью и волнением. Маркиз и кавалер остались ужинать с регентом.
Произнеся слова, оканчивавшие предыдущую главу, Рауль де ла Транблэ подошел к Филиппу Орлеанскому и встал перед ним в почтительной позе, как будто ожидая приказаний, между тем как в действительности он надеялся, что регент поздравит его с успехом.
-- Кавалер, - сказал ему Филипп, - вы из числа тех людей, которые, владея знанием, делающим их могущественными, не хвалятся этим знанием, ни этом могуществом, а такие люди редки! Вы из числа тех, которые, обещая что-нибудь, делают более, нежели обещали. Такие люди тоже очень редки! Достоинства ваши велики, потому и награда должна быть соразмерна с ними... Скажите мне сами, какой награды хотите вы?
Радость и гордость торжества заставили сердце Рауля забиться.
-- Ваше высочество, - пролепетал он, - я не хочу никакой награды... Я счастлив тем, что мне удалось доказать вашему высочеству, что я не совсем достоин славного титула адепта и посвященного. Осмелюсь только на коленях умалять ваше королевское высочество оставить без внимания клевету, которую мои враги, завидуя благосклонности, которой ваше королевское высочество удостаиваете меня, без сомнения, не преминут распространить против меня.
-- Будьте спокойны, любезный кавалер, я не бросаю тех, кого уже удостоил моим доверием. Притом то, что я видел сегодня - могущественный щит, о который разобьются нападки клеветников.
В ту минуту, когда начался этот разговор, регент приказал принести свечи в Ночную залу, которая оказалась вдруг блистательно освещенной. Филипп Орлеанский вошел на эстраду и приблизился к обоям.
-- Как она хороша! - прошептал он в последний раз, смотря на царицу. - Когда подумаешь, - прибавил он громче, - что эта безжизненная фигура сейчас была одарена жизнью, движением, дыханием, взором! Не в состоянии ли это испугать мысль? Поставить в тупик человеческий разум?
-- Да, конечно, ваше высочество, - подхватил Рауль, - всякий раз как совершается чудо, человеческому разуму остается только преклониться, не стараясь понять то, что непонятно для него...
-- Не покажете ли вы мне опять это чудо, кавалер?.. - спросил Филипп.
-- В любой момент, как только ваше королевское высочество пожелаете, - отвечал молодой человек.
Но, давая этот ответ, кавалер де ла Транблэ втайне умолял небо, чтобы к Филиппу пореже приходило это желание.
-- Ну, милостивые государыни, - сказал тогда герцог Орлеанский, обращаясь к мадам де Парабер и Эмили, которые стояли поодаль и разговаривали с маркизом де Тианжем, - довольно фантастического на сегодня, не правда, ли? Нас ждет ужин, пойдемте. Прощай, Балкис! Прощай прелестная царица! Ах, Соломон, ты был так счастлив!!
За ужином было только пятеро собеседников: две женщины и трое мужчин, из которых один был актером, а другие - зрителями предшествующей сцены. Мадам де Парабер сидела с правой стороны регента, Эмили с левой, а Рауль и маркиз напротив него.
В эту минуту к регенту подошел лакей и на серебряном подносе подал ему какую-то бумагу. Филипп с изумлением взглянул на имя подписавшего эту бумагу.
-- Что это значит? - спросил он.
-- Это очень странно!.. - воскликнул герцог, выслушав лакея, который тотчас вышел из комнаты. - Кавалер, - продолжал он, - угадайте, кто пишет к нам?
-- Как могу я угадать? - отвечал Рауль, смеясь. - Разве только великий царь Соломон, узнав, что сегодня вы принимали у себя его возлюбленную Балкис, тоже захотел явиться в Пале-Рояль. Иначе я не вижу...
-- Вы правы, - перебил Филипп, - вы никогда не угадаете... Это пишет Антония Верди...
-- Антония Верди? - повторил Рауль, задрожав, как будто услыхал какое-нибудь гибельное известие.
-- Это молодая чародейка, - продолжал регент, - о которой я, впрочем, не хочу говорить ничего дурного, потому что, хотя она и гораздо ниже вас, однако тоже имеет свои достоинства, являлась в полночь в Пале-Рояль. Ей отвечали, что я дал строжайшее приказание не пускать никого в маленькие апартаменты. Тогда она предлагала моему камердинеру пятьсот луидоров, если он согласится впустить ее в Ночную залу. Камердинер отказал. Антония Верди решилась уехать, говоря, что завтра я буду очень жалеть, что несколькими часами ранее не узнал того, что она хотела мне сообщить... Что вы на это скажете, кавалер?
-- Я скажу, ваше высочество, - заявил Рауль, очень побледнев, - что если предчувствия меня не обманывают, то Антонию Верди надо поставить в первом ряду между теми моими врагами, о которых я имел честь говорить вашему королевскому высочеству...
-- Зачем же ей вас ненавидеть? - спросил Филипп.
-- Зачем? - вскричал Рауль. - Затем, что она считает себя моей соперницей, затем, что она пугается милости, которою ваше королевское высочество удостаиваете меня... зависть доводит до ненависти, Антония Верди мне завидует...
-- Весьма может быть, что вы и не ошибаетесь, кавалер, - отвечал регент, - но я повторяю вам, не бойтесь ничего... я заставлю молчать всех тех, которые поднимут против вас свой голос...
-- Дай Бог, чтобы ваше королевское высочество всегда так думали! - пролепетал Рауль.
-- Неужели вы сомневаетесь? Вспомните, что это значит, подозревать мое слово и мое благородство?!
-- Сохрани меня Бог сомневаться в слове моего государя, подозревать благородство первого дворянина королевства! Но...
-- Кончайте, кавалер, - сказал регент несколько надменно.
-- Увы! ваше королевское высочество, - прошептал Рауль, - я предчувствую, что такая сильная и искусная вражда окружит меня со всех сторон, что не могу не опасаться за себя... Ложь умеет иногда принимать вид истины; вкрадчивая клевета проскользает везде как змея; она никогда не теряет бодрости и на другой день снова принимается за труд, прерванный накануне... Я боюсь, чтобы ложь и клевета, беспрерывно повторяемые, когда-нибудь не очернили меня в глазах вашего высочества... А если я должен буду лишиться милости вашего высочества, мне остается только умереть.
-- Кавалер, - возразил Филипп, улыбаясь, - мне кажется, вы обладаете превосходным средством, чтобы избавиться от всякого беспокойства.
-- Каким средством, ваше высочество?
-- Неужели вы не догадываетесь?
-- Нет, ваше высочество.
-- Спросите Балкис - вы ведь знаете, что она вас не обманет, и поверьте, она вам ответит, что если бы клевета и приняла вид истины, я никогда не буду сомневаться в вас...
-- Вот и прекрасно! теперь постараемся, чтобы наш ужин был весел и для начала выпьем за всех хорошеньких женщин прошлого и настоящего времени, начиная с Балкис, царицы Савской, и кончая моими прелестными Парабер и Эмили...
Подавая пример собою, Филипп скоро заставил маркиза де Тианжа и обеих женщин разделить свою веселость. Но Рауль, как ни старался сбросить мрачную озабоченность, овладевавшую им, не мог рассеяться, и в продолжение ужина веселость его была притворна и улыбка принуждена. Он боялся Антонии Верди!
Возвратившись домой к пяти часам утра, Рауль увидел, что Жанна, вместо того чтобы лежать в постели и спать, как он думал, ждала его с нетерпением и засыпала вопросами о том, хорошо ли она разыграла свою роль, какое впечатление произвела на регента вся эта фантасмагория и, наконец, каких счастливых результатов дождался Рауль. Терзаемый этими наивными расспросами, Рауль успел, однако, принудить себя лгать целый час, притворяясь совершенно довольным. Жанна, обманутая ложным спокойствием мужа, легла в постель веселая и довольная, и едва ее хорошенькая светло-русая головка коснулась изголовья, как она заснула спокойным и глубоким сном.
Рауль, пожираемый беспокойством, мучимый самыми зловещими и мрачными предчувствиями, не мог заснуть несколько часов. Невольно к нему приходили на память два происшествия: во-первых, странная выходка Матьяса Обера, который довел свою дерзость до того, что вскочил на подножку карсты, чтобы бросить внутрь ее смелый взгляд своих рысьих глаз; потом поступок Антонии Верди, приехавшей в полночь в Пале-Рояль и предлагавшей огромную сумму лакею за то, чтобы тот впустил ее тотчас же к регенту, ее слова о том, что Филипп Орлеанский завтра пожалеет, что несколькими часами ранее не узнал того, что она хотела сообщить ему...
его мысли, и хотя его имя не было произнесено в этой фразе, но она казалась ему исполненною страшных угроз, направленных прямо против него. Почему? он сам не понимал, но ему говорило это предчувствие, а мы знаем уже, что Рауль предчувствиям верил.
Давным-давно уже настал день, когда он закрыл свои утомленные веки и, может быть, проспал бы до вечера, если бы сон его не был прерван происшествием, о котором мы сейчас расскажем.
Кавалер де ла Транблэ лежал один на супружеском ложе, с которого Жанна тихо встала уже несколько часов назад. В дверь тихо постучались. Рауль не слыхал. Дверь тихо отворилась, и Жак вошел в спальню.
-- Кавалер, - сказал он очень тихим голосом, чтобы не испугать своего хозяина.
Сон Рауля был так тяжел и так глубок, что эти слова, произнесенные таким образом, не могли прервать его, тогда Жак подошел к постели и слегка дотронулся до плеча кавалера. Рауль вздрогнул, открыл глаза, приподнялся и осмотрелся вокруг с удивлением и почти с ужасом, но увидел только честное лицо Жака, который стоял перед ним и, казалось, очень досадовал на то, что он сделал.
-- Вас кто-то спрашивает, - отвечал Жак.
-- Ты должен был сказать, что я сплю!
-- Я говорил.
-- Ну?
-- Приказал? в моем доме?! моему слуге?! Ты должен был выгнать этого дерзкого нахала...
-- Я сделал бы это очень охотно, но...
-- Но что же?
-- В ту минуту как пришла мне эта фантазия, незнакомец, без сомнения читая в моих глазах, что я был полон недобрых намерений на его счет, объявил мне, что он приехал из Пале-Рояля и что если настаивает таким образом, так потому, что прислан его королевским высочеством по делу, не терпящему отлагательства. Тогда я счел долгом повиноваться...
-- Где посланный его высочества?
-- В гостиной.
-- Как он одет?
-- Весь в черном...
-- Да, кавалер.
Задавая эти вопросы, Рауль поспешно оделся, потом приказал Жаку просить в спальню неизвестного посетителя...
Незнакомец, вошедший в спальню Рауля, в самом деле имел приятную наружность. В глазах его видно было чистосердечие, а постоянная улыбка, игравшая на губах, обнаруживала очень белые зубы. Он поклонился Раулю, но не сказал ничего, по-видимому ожидая вопроса от того, к кому явился так неожиданно.
-- Вы присланы его королевским высочеством? - спросил Рауль, отвечая на поклон своего гостя.
Гость вынул из кармана две вещи: пергамент, сложенный вчетверо, и довольно большой конверт, запечатанный красным сургучом. Рауль бросил недоверчивый и беспокойный взгляд на пергамент; но незнакомец положил его в карман, а Раулю отдал только конверт, говоря:
-- Вот письмо, кавалер.
С лихорадочной поспешностью сорвал Рауль печать. В письме содержались следующие строки:
"Предписывается Раулю де ла Транблэ тотчас же явиться к его высочеству Филиппу Орлеанскому, регенту Франции, в какое бы время дня или ночи ни было вручено ему это повеление".
-- Знаю, - отвечал посланный.
-- Итак, его королевское высочество меня ожидает?
-- Точно так, кавалер.
-- Верно, по делу очень важному?
-- Вам не известно, в чем заключается это дело?
-- Решительно неизвестно.
-- Впрочем, каково бы оно ни было, главное, я не должен заставлять его высочество ждать. Отправляйтесь вперед и предупредите регента, что я сейчас буду иметь честь явиться к нему...
Незнакомец отрицательно покачал головой и сказал:
-- Вы не можете ехать вперед?
-- Нет.
-- Почему?
-- Потому что я получил приказание не оставлять вас с той минуты, как отдам вам это письмо, до тех пор, пока вы не явитесь к регенту.
И Рауль протянул руку к колокольчику. Незнакомец остановил его.
-- Это не нужно, кавалер, - сказал он.
-- Однако мы не пойдем же пешком!
-- Конечно, нет, но нас ждет карста.
Он взял шляпу, пристегнул шпагу, надел перчатки и сказал:
-- Я готов.
-- Так пойдемте же, если вам угодно.
-- Ступайте, я иду за вами.
Рауль пожал плечами и пошел. На дворе он увидел трех мужчин, одетых точно так же, как и его неизвестный гость, но с весьма зловещими физиономиями. Люди эти прохаживались, засунув руки в карманы и посматривая на окна. Два огромных лакея, похожие, как две капли воды, на переодетых полицейских, стояли возле дверей кареты. Один из них отворил дверцу.
-- Садитесь, кавалер, - сказал незнакомец.
Рауль повиновался. Спутник его сел не возле него, а напротив, приказал ехать в Пале-Рояль. Два лакея встали на запятки, и карета покатилась.