Кровавое дело.
Часть вторая. По ложному следу.
Глава I. Мать и дочь

Часть вторая
ПО ЛОЖНОМУ СЛЕДУ

Глава I
МАТЬ И ДОЧЬ

Услышав от товарища прокурора, что она свободна, Анжель поспешно вскочила в один из вагонов поезда, отправлявшегося в Марсель и по дороге останавливавшегося в Сен-Жюльен-дю-Со.

Все пережитые ею волнения теперь вступили в свои права и окончательно подавили бедную женщину.

Сколько ужасных, непредвиденных событий с поражающей быстротой последовали одно за другим в течение каких-нибудь нескольких часов! Мысли ее переносились от одного к другому, наполняя легко понятными отчаянием и ужасом.

Эмма-Роза, ее обожаемая дочь, все, что было дорогого в мире, ранена, может быть, уже умерла.

Жак Бернье, ее отец, умер под ножом убийцы.

Фернан де Родиль, виновник ее несмываемого позора, единственный любовник, вдруг предстал перед ней после семнадцатилетней разлуки.

Наконец, эти ужасные подозрения, которые, она чувствовала, тяготели над нею в продолжение нескольких минут.

Без сомнения, тут было достаточно, чтобы потрясти и самую крепкую натуру.

Оставшись одна, Анжель считала лишним продолжать бесполезную борьбу с собой; да она была и не в силах сдерживаться.

-- Господи, Боже мой! - говорила она, между тем как крупные слезы беспрерывно катились по ее щекам. - Какое новое несчастье придется мне еще вынести? Эмма-Роза умерла? Боже, сжалься надо мной! У меня нет сил терпеть. Не карай же меня так жестоко!

Ей казалось, что поезд движется медленнее кареты, запряженной какой-нибудь клячей. Минуты казались часами, а часы - бесконечными днями.

Наконец поезд остановился в Сен-Жюльен-дю-Со.

Услышав это название, Анжель открыла дверцы вагона и выскочила.

Начальник станции стоял на платформе, около своей конторы.

Анжель бросилась прямо к нему.

-- Моя дочь, сударь, моя дочь? - крикнула она умоляющим голосом. - Моя дочь еще жива?

-- Успокойтесь, сударыня! - сказал он.

Но слова эти, вместо того чтобы утешить Анжель, поразили ее прямо в сердце. Она подумала, что он говорит ей о совершившейся катастрофе, и болезненно вскрикнула раздирающим душу голосом.

-- Моя дочь умерла! - проговорила она едва слышным голосом. И, побледнев, зашаталась и упала бы, если б начальник станции не поспешил поддержать ее.

-- Вы ошибаетесь, сударыня, благодарение Богу! - воскликнул он. - Ваша дочь жива и будет жить, могу вас в этом уверить, так как рана вовсе не смертельна. Доктор сперва не мог сказать ничего положительного, теперь же ручается за благополучный исход.

Лицо Анжель просияло, глаза радостно сверкнули, прелестная улыбка показалась на красивых губах. Она поднесла обе руки к груди и прижала их к сердцу. Она буквально задыхалась: счастье, подобно горю, иногда убивает.

Но этот припадок прошел с быстротой молнии.

-- Где она, сударь? - воскликнула Анжель. - Вы оживили меня! Заклинаю вас, скажите, где моя дочь? Ведите меня к ней!

-- Ее здесь нет, сударыня.

-- Ее нет в Сен-Жюльен-дю-Со?!

-- Я хочу сказать, что ее нет на вокзале. Ее отвезли в семейство друзей племянника госпожи Фонтана.

-- A madame Фонтана здесь?

-- Да, сударыня. Она приехала два часа назад, и так как о вашем приезде нас уведомили депешей, то она ожидает вас в моем кабинете и немедленно отведет к вашей дочери. Потрудитесь следовать за мной.

Увидев ее, начальница пансиона бросилась навстречу и крепко обняла Анжель.

-- Будьте мужественны и надейтесь, милая. Бедная девочка теперь вне опасности. Вы сейчас увидите ее и расцелуете.

-- И будьте уверены, - прибавил добродушный начальник станции, - что свидание с вами принесет mademoiselle Эмме-Розе несравненно больше пользы, чем все лекарства и доктора в мире.

-- Пойдемте, голубушка, - сказала madame Фонтана. И, взяв Анжель под руку, увела ее.

-- Она ранена в голову, не правда ли? - спросила Анжель.

-- Да, ударилась лбом о верстовой столб.

-- И вы можете поклясться, что рана не смертельна?

-- Господи, разумеется! Клянусь, если вы этого непременно хотите. Кроме того, я думаю, вы можете судить об этом по моему лицу. Разве я могла бы быть настолько спокойной, если бы жизнь Эммы-Розы находилась в опасности?

-- Да.

-- Узнала вас? Говорила с вами?

-- Нет.

-- Почему?

-- Доктор запретил.

-- Следовательно, я ее не увижу?

-- Разумеется, увидите, но только вы должны сообразовываться с докторскими предписаниями.

-- О да! Только бы дочь моя жила! Больше я ничего не прошу у Бога! К каким ужасным последствиям могло привести это преступление!

-- Преступление? Вы уже убеждены, что тут было преступление, а не просто несчастный случай?

-- Да, я в этом убедилась!

-- Каким же это образом?

-- Когда поезд прибыл в Париж, то в том самом отделении, где сидела Эмма-Роза, нашли убитого человека.

Madame Фонтана не могла удержаться от громкого восклицания.

-- Да, это ужасно! - продолжала Анжель. - Негодяй, зарезавший этого человека, наверное, хотел убить и мою дочь!

-- Мы здесь все думали, что это просто несчастный случай, - сказала madame Фонтана после минутного молчания. - А между тем у моего племянника были сильные подозрения.

-- У вашего племянника? Значит, он здесь?

-- Да, он приехал сюда поохотиться и остановился в семействе своего школьного товарища и друга Дарвиля. Сегодня утром, до рассвета, они шли на охоту по тропинке, параллельно с линией железной дороги, как раз в тот момент, когда наша дорогая девочка с раздирающим душу криком выпала из вагона. Надо признаться, что счастливый случай привел их как раз в тот момент, потому что иначе бедная девочка была бы обречена на неминуемую смерть.

-- Да будет он благословен тысячу раз! - воскликнула Анжель. - Он спас мою дочь! Как я буду любить его! Ведь я всем ему обязана!

Madame Фонтана, несмотря на свое беспокойство, вспомнила о любви Эммы-Розы и Леона. Она была довольна, видя, что рассказ ее поселил в сердце Анжель глубокое чувство благодарности к молодому человеку.

-- Значит, моя девочка находится теперь у друзей вашего племянника?

-- Господи, чем могу я отплатить им за то, что они для меня сделали? Как уплачу я эти долги сердца? - пробормотала Анжель.

-- Вот мы и пришли, - сказала через минуту madame Фонтана.

Анжель вдруг начала дрожать. Она пошатнулась, и начальница должна была поддержать ее, пока они поднимались на крыльцо дома.

А в доме madame Дарвиль, спрятавшись за спущенными занавесками, поджидала их прихода и, завидев, поспешно выбежала навстречу.

Женщины вошли в маленькую комнатку, где сидели доктор, Леон Леройе и Рене Дарвиль.

Доктор встал.

Несчастная мать походила на безумную.

Увидев ее, Леон почувствовал, что его сердце болезненно сжалось. На него страшно подействовала смертельная бледность Анжель и невыносимая мука, которой дышала каждая черта ее лица.

-- Прошу вас, сударыня, успокойтесь и выслушайте меня, - обратился доктор к несчастной матери. - Я оказал первую помощь вашей дочери. Старания мои, к счастью, увенчались успехом, превзошедшим все мои ожидания. Уверяю вас, что теперь вам уже нечего бояться. Ваша дочь теперь вне опасности, но самая элементарная осторожность заставляет меня беречь ее от малейшего волнения. Невозможно, чтобы вы этого не поняли и не согласились бы со мной! Нервное потрясение, которое произведет на больную ваше неожиданное появление, может быть опасно. Я обращаюсь не только к вашему мужеству и выдержке, но и к вашей беззаветной любви.

-- О, сударь! - воскликнула Анжель, протягивая руки умоляющим жестом. - Прошу вас, позвольте мне видеть моего ребенка!

-- Вы увидите ее очень скоро, но прежде всего придите в себя, успокойтесь, обещайте мне не плакать, одним словом, избегать всего, что может вызвать у больной то потрясение, которого я так опасаюсь.

-- Я обещаю вам все, сударь. Я буду холодна, спокойна, буду владеть собой, не пролью ни одной слезинки, буду даже улыбаться, если это нужно... но позвольте мне видеть ее!

-- Вы обещаете мне, что не заставите ее говорить?

-- Да, я буду повиноваться вам во всем! Вам достаточно сделать мне знак - я пойму его!

-- Я не могу отказать вам в свидании. Я, может быть, не прав. Кто знает? Может быть, вы заставите меня жестоко раскаиваться в слабости.

-- Посмотрите на меня, сударь, - проговорила Анжель почти совсем твердым голосом. - Вы видите, я совершенно спокойна, и вы увидите, что я ничем не выдам невыносимых терзаний моего сердца.

-- Идемте же, сударыня!

-- Вы позволите мне идти вместе с вами, доктор? - спросила madame Дарвиль.

-- Не только позволю, но даже попрошу! Ваше присутствие сделает свидание менее интимным, следовательно, волнения с обеих сторон будет меньше, а мне только этого и нужно.

Доктор повел Анжель в комнату, где лежала Эмма-Роза. По дороге он чувствовал, как сильно дрожала на его руке рука Анжель.

Анжель не ответила, но, сделав над собой нечеловеческое усилие, разом овладела своим волнением.

В это время они подошли к комнате больной, и доктор отворил двери.

Яркий огонь горел в камине.

Анжель с первого же взгляда увидела за белыми кисейными занавесками на постели свою дочь. На лбу девушки была повязка из тонкого полотна, на которой выступили кровавые пятна.

Несчастная мать побледнела больше дочери.

Леон, следовавший за нею под руку с госпожой Фонтана, задрожал, и на лбу его выступил холодный пот.

Анжель, задыхаясь от волнения, на минуту остановилась. Доктор взял ее за руку и тихо-тихо подвел к постели.

Эмма-Роза лежала с закрытыми глазами.

-- Она уже говорила с вами? - тихо спросила Анжель.

-- Да, она произнесла несколько слов.

Девушка пошевелилась.

Анжель хотела подойти, но доктор удержал ее.

-- Подождите минутку, - сказал он и, подойдя сам, взял ее за руку, бессильно лежавшую на одеяле.

Эмма-Роза с трудом открыла глаза, но тотчас закрыла их и снова откинула голову

-- Вам больно от света, дитя мое? - спросил доктор, и брови его слегка нахмурились.

-- Да, он как будто жжет меня, - ответила Эмма-Роза слабым голосом.

-- Действительно, свет слишком яркий. Необходимо опустить занавески.

Madame Дарвиль поспешила исполнить его приказание.

-- Как вы себя чувствуете? - снова обратился доктор к Эмме-Розе.

Девочка приложила ко лбу руки и проговорила:

-- Глухая, тупая боль, да?

-- Нет.

-- Резкая? Колет?

-- Да.

-- Не беспокойтесь! Это совершенно естественно. Мною уже приняты меры, так что боль должна скоро пройти. Вам стоит только исполнять в точности мои предписания, а главное, стараться ни о чем не думать.

-- Я не могу, - ответила Эмма-Роза. - Есть нечто, или, вернее, некто, о ком я думаю беспрестанно.

-- Кто же это?

-- Моя мама.

Анжель задрожала от этих слов, как от действия электрического тока, и прижала одну руку к сердцу, чтобы заглушить его биение, а другую поднесла к губам, так как боялась громко закричать.

-- Маму предупредили? - продолжала девушка. - Она знает, что со мной случилось?

-- Да, дитя мое.

-- Ну, тогда, значит, она скоро приедет. Она уже едет. Когда она будет здесь?

-- Очень скоро.

-- Это не ответ. Я хочу знать, когда именно. Ведь подумайте только, доктор, что один поцелуй мамы может разом вылечить меня.

-- В настоящее время она находится уже очень близко от вас.

-- Значит, она едет по железной дороге?

-- Нет, ближе.

-- На вокзале? Уже приехала?

-- Еще ближе. Она здесь, в доме, в этой комнате. Она видит вас, слышит и сейчас поцелует, так как этот поцелуй должен вас вылечить.

Эмма-Роза открыла глаза.

-- Дитя мое, дочь моя! - прошептала она.

Девочка порывисто поднялась на постели, схватила голову матери обеими руками и, прижав к груди, покрыла поцелуями.

-- Мама! - повторяла она. - Мама!

Вслед за этим глаза ее закрылись, и бледная головка снова бессильно упала на подушку.

Анжель громко вскрикнула.

-- Тише! - проговорил доктор.

-- Доктор, да взгляните же! Она, кажется, умерла.

-- Она в обмороке, вот и все, и я очень рад! Теперь все пойдет хорошо. Но вы должны оставить меня наедине с девочкой.

-- Неужели я не могу остаться?

-- Вы должны удалиться, сударыня, потому что в данный момент я опасаюсь именно вашего присутствия больше всего остального. Впоследствии вы будете видеться с ней сколько угодно. Нужно только иметь немножко терпения.

Анжель хотела было возразить, но madame Фонтана, не дав ей открыть рот, взяла ее за руку и проговорила:

-- Слушайтесь же доктора, голубушка. Ведь он действует исключительно в интересах нашей милой девочки.

Анжель опустила голову и вышла из комнаты, в сопровождении всех свидетелей этой трогательной сцены.

Доктор остался один.

-- Вы можете быть совершенно спокойны, сударыня, - обратилась к Анжель хозяйка дома, когда все вернулись в гостиную. - Всякая опасность миновала. Бедная девочка потеряла много крови, и это единственная причина ее слабости.

-- О да, теперь я спокойнее! Мои терзания улеглись немного, и пользуюсь этим, чтобы от всего сердца поблагодарить вас за чисто материнские заботы, которыми вы окружили мою дочь. Я вам всем обязана! Я не могу выразить вам мою благодарность словами, но уверяю вас, что сердце мое переполнено.

Леон хотел что-то ответить, но от волнения не мог выговорить ни слова.

Рене Дарвиль сказал, что ей следовало не благодарить их, а только радоваться за них, потому что, спасая mademoiselle Эмму-Розу, они сохранили лучшей из матерей прелестнейшую в мире дочь и этим только исполнили свой долг, что и делает их совершенно счастливыми.

За это время Леон успел настолько оправиться, что смог ответить.

-- О да, мы очень счастливы! - пробормотал он. - Я испытываю такое счастье, какого никогда не мог и вообразить. Страшный крик mademoiselle Эммы-Розы при падении из вагона, коснувшись моего слуха, отдался у меня в самом сердце. Мне казалось, что я знаю этот голос, и я не ошибся! Мой инстинкт сослужил мне верную службу, и Господь Бог помог нам вырвать ее из когтей смерти!

-- Моя дорогая девочка обязана вам жизнью, сударь, - сказала она. -Верьте мне, что я никогда, никогда не забуду этого!

Помолчав, Анжель спросила:

-- Вы говорите, что узнали ее голос? Значит, вы знали раньше мою дочь?

-- Позвольте представить вам моего племянника Леона Леройе, - ответила за него madame Фонтана. - Он часто видел у меня в пансионе нашу милочку.

Леон вспыхнул.

-- Теперь я понимаю, - проговорила Анжель. - В моем страшном горе ваша встреча с Эммой является большим счастьем. По крайней мере меня смогли вовремя уведомить об этом ужасном преступлении!

-- Преступлении? - повторили молодые люди в один голос.

-- Значит, ваша дочь не была жертвой несчастного случая? - спросила madame Дарвиль.

-- Нет, это было убийство!

-- Я предчувствовал, я угадывал это и говорил Рене, - тихо проговорил Леон Леройе.

-- Это был не первый опыт убийцы, - продолжала Анжель. - Он уже совершил одно преступление. Он убил человека в том самом вагоне, куда села моя дочь в Лароше.

-- Убил человека! - воскликнула madame Дарвиль в ужасе.

-- Да. Тело было найдено по приезде в Париж тем самым обер-кондуктором, которому вы поручили мою девочку.

-- А узнал кто-нибудь убитого? - спросила madame Фонтана.

-- Да... - ответила Анжель глухим голосом.

-- Кто же это?

-- Бывший купец. Он ехал из Марселя, где получил громадную сумму денег, которую и вез с собой. Его убили, чтобы ограбить.

-- Господи, даже дрожь пробирает! - проговорила madame Дарвиль. - Вероятно, бедная девочка заметила, что около нее труп, и убийца решил во что бы то ни стало отделаться от нее.

-- Да, это должно было произойти именно так, - как бы про себя заметила Анжель.

-- Вы не слышали имя жертвы?

-- Как же звали покойного?

-- Жак Бернье.

Леон Леройе задрожал.

-- Жак Бернье! - воскликнул он. - Жак Бернье, бывший марсельский купец?

-- Да, - ответила Анжель, глядя на молодого человека с удивлением. - А разве вы его знаете?

-- Я - нет. Но он старинный друг и клиент моего отца, который говорил мне о нем очень часто.

-- А где живет ваш отец?

-- В Дижоне. Он нотариус.

-- В Дижоне, - повторила Анжель, как бы что-то припоминая. - Позвольте, из дознания выяснилось, что Бернье ехал именно из Дижона. Это говорили при мне сегодня утром. Не заходил ли он к вашему отцу?

-- Очень может быть! Это даже более чем вероятно, но мне ничего неизвестно, потому что я уехал из Дижона уже несколько дней назад. Господи, как будет опечален отец, когда узнает о смерти старого друга!!! Скажите, сударыня, злодей в руках правосудия?

-- Нет еще.

-- По крайней мере кого-нибудь уже подозревают?

-- Никого. - Анжель глубоко вздохнула": ей припомнились оскорбительные подозрения.

-- Когда я посадила Эмму-Розу в этот вагон, - сказала madame Фонтана, - то я видела, что там сидят двое мужчин. Это я прекрасно помню. Один сидел в уголке, в глубине отделения, и, по-видимому, спал, наглухо укутанный пледом и кашне. Другой стоял у самой дверцы, как бы собираясь выскочить. Но, увидев нас, он сел на место. Как только Эмма-Роза вошла, кондуктор захлопнул дверцу, и поезд немедленно тронулся, так как он уже запаздывал на несколько минут и надо было наверстать потерянное время.

-- Тетя, - спросил Леон, - вы не запомнили лицо того человека?

-- Нет, дитя мое, я только беспокоилась о том, как усадить мою дорогую девочку, и поэтому не обратила никакого внимания на лицо этого пассажира.

-- Но, вероятно, mademoiselle Эмма-Роза будет иметь возможность ответить на этот вопрос утвердительно, - продолжал молодой человек. - Невозможно предположить, чтобы она не видела лица убийцы, так как, поверьте, этот человек был убийцей.

-- Никто еще не спрашивал ее об этом? - проговорила Анжель.

-- Нет, сударыня. Если бы даже кто-нибудь из нас и имел намерение сделать это, то доктор воспротивился бы самым энергичным манером и, конечно, был бы совершенно прав. Мне известно, что начальник станции и полицейский комиссар Сен-Жюльен-дю-Со составили протокол, две копии с которого посланы одна - в Париж, в администрацию железной дороги, а другая - в суд, в Жуаньи. Весьма вероятно, что прокурор или товарищ прокурора не замедлят явиться, чтобы допросить mademoiselle Эмму-Розу, если только она будет в состоянии отвечать. Такое зверское преступление не может остаться безнаказанным! Пролитая кровь требует мщения! Злодея должна постигнуть злейшая кара! Он должен искупить на эшафоте как совершенное убийство, так и покушение! Если правосудие и полиция признают себя неспособными найти его, то я примусь искать его сам и, клянусь, найду злодея, из-за которого вы пролили столько слез и который хотел убить вашего ребенка!

Анжель глядела на Леона Леройе с некоторым удивлением. Какое чувство заставляло его взять на себя отмщение и смотреть на это как на свое личное дело? Откуда этот гнев, от которого так ярко сверкали глаза юноши? Был ли он внушен злодейским поступком негодяя или жалостью к бедной, невинной жертве?

В это время в гостиную вошел доктор, и строй ее мыслей разом изменился.

-- Ну что, доктор? - спросила она дрожащим голосом.

-- Обморок прошел, сударыня. Я дал ей еще ложку микстуры, а теперь жду, чтобы она произвела свое действие. Наступит сон, и я возлагаю громадные надежды на несколько часов абсолютного покоя. Это должно ускорить выздоровление.

-- Могу я вернуться к дочери?

-- В настоящую минуту - нет.

-- Почему же?

-- Ваше присутствие помешает ей уснуть, а это обстоятельство может очень вредно отозваться. Я первый скажу вам, когда можно идти к ней. Теперь я отправлюсь домой. Мое отсутствие продолжится самое короткое время, а затем я вернусь и уже останусь. Вообще вы можете быть совершенно спокойны. Уверяю вас, что теперь больше нет никаких причин волноваться. Это не банальные фразы и не пустые слова, которые я говорю с целью утешить вас. Я отвечаю за жизнь вашей дочери. Слышите, за ее жизнь!

-- О, сударь, как я вам благодарна! Я благословляю вас!

-- Одно только скажу вам: вы должны вооружиться терпением. Выздоровление этой милой девочки будет очень медленным.

-- Я вас прошу чувствовать себя здесь как дома, - прибавила madame Дарвиль. - Я сейчас велю приготовить комнаты для вас и для madame Фонтана, которая, надеюсь, и не думает уезжать в Ларош.

-- Я с благодарностью принимаю ваше любезное приглашение, - ответила начальница пансиона. - Если только вы позволите, то я останусь здесь до прибытия суда.

-- Как вы добры, сударыня! - воскликнула Анжель в сильнейшем волнении. - И я тоже с глубокой благодарностью принимаю ваше сердечное приглашение! Ведь вы до сего дня не знали ни меня, ни Эмму-Розу!

-- Я - мать, - просто ответила госпожа Дарвиль. - Мое сердце сочувствует всем вашим страданиям, и для меня большое счастье, что я могу принести вам хоть маленькое облегчение.

Доктор обменялся тихим голосом несколькими словами с Леоном и Рене.

Молодые люди вышли из гостиной. Леон казался очень встревоженным.

-- Доктор! - проговорил он, как только затворилась за ними дверь. - С Эммой-Розой происходит что-то такое, что вас сильно беспокоит, не так ли?

-- Да, вот именно поэтому-то я и попросил вас выйти со мной.

-- Есть опасность?

-- Смертельной опасности нет! Я не лгал, когда говорил этой бедной матери, что жизни ее дочери не грозит ни малейшей опасности. Но я боюсь одного страшного осложнения и хотел предупредить вас.

-- Говорите, доктор, - пробормотал Леон едва слышным голосом, - ради Бога, говорите скорее...

зло.

-- Господи, Боже мой! Да что же это такое? В чем тут дело? - с ужасом воскликнул сын нотариуса. - Ради Христа, доктор, объясните, в чем дело! Умоляю вас!

-- Заметили ли вы, что, когда мы вошли в комнату, Эмма-Роза, открыв глаза, не могла вынести дневного света, несмотря на то, что маленькие кисейные занавески на окнах были задернуты?

-- Да, доктор, я заметил. Я видел также, что вы сильно нахмурились, когда велели опустить гардины.

-- Действительно, я увидел в этом тревожный симптом.

-- Чего же вы, собственно, опасаетесь?

-- Когда девушка выпала из вагона - или была выброшена, - то она ударилась о верстовой столб с такой силой, что удар этот произвел сотрясение мозга.

-- Ну, и что же?

-- От этого сотрясения могут быть даже очень серьезные последствия.

-- Какое первое?

-- Потеря памяти, полная и совершенная.

-- Потерять навсегда память! Да ведь это было бы ужасно!!! - воскликнул Леон.

-- В этом случае я бы не отчаивался и надеялся на излечение, - возразил доктор. - Но есть и другое...

-- Вы положительно ужасаете меня! Что же другое?

-- Постепенное ослабление зрения, которое может дойти до полной его потери. Mademoiselle Эмма-Роза может ослепнуть!

-- Я считал своей обязанностью предупредить вас! Я возвращаюсь теперь к себе домой для того, чтобы приготовить необходимое оружие в борьбе с этим врагом. Во всяком случае, прошу вас: ни слова несчастной матери! К чему причинять ей заранее ужасное горе? Если мои зловещие предчувствия сбудутся, она и без того слишком рано узнает ужасную правду. Вернитесь к ней, господа, и смотрите за тем, чтобы она не входила в комнату дочери до моего разрешения.

Молодые люди расстались с доктором и пошли обратно к печальному жилищу госпожи Дарвиль.

Леон шел, грустно опустив голову. На сердце у него был тяжелый камень, и крупные слезы сверкнули на глазах.

Рене Дарвиль потихоньку взглянул на него с глубоким состраданием; добрый юноша всем сердцем сочувствовал печали своего друга.

Леон поднял голову.

-- Да, о да! Я страдаю жестоко, и если бы в душе моей глубоко не укоренились верования, присущие всякому честному человеку, то я положительно усомнился бы в справедливости Божией!

-- Усомнился бы в справедливости Божией! - с ужасом воскликнул Рене. - Бог с тобой, Леон, что ты такое говоришь! Ведь это положительно святотатство!

злодей остается безнаказанным! Нет, говорю тебе еще раз, что если человеческое правосудие останется безоружным и безвластным, то, право, можно будет усомниться в правосудии Божием!

-- Не следует ни сомневаться, ни отчаиваться! - возразил Рене Дарвиль. - Докажи же, наконец, что ты мужчина! Знаешь, я считал тебя несравненно мужественнее и сильнее! Правосудие отыщет убийцу. Для меня в этом нет и тени сомнения. Что же касается Эммы-Розы, то к чему ты создаешь сам себе химерические тревоги? И без того беды немало, нечего еще преувеличивать ее собственным воображением. У доктора есть серьезные опасения, допустим. Но я его знаю очень хорошо и очень давно! Он похож на большую часть своих коллег, которые, из принципа, представляют состояние здоровья своих пациентов гораздо более опасным, чем оно есть на самом деле. Излечивая больных, состояние которых казалось безнадежным, они поднимают свой престиж в глазах общества, а может быть, даже и в своих собственных. Они кончают тем, что начинают верить совершенному ими чуду. Последуй совету друга: не приходи в отчаяние и надейся, потому что ведь ничто еще не потеряно. Она выздоровеет, и единственным результатом катастрофы, от которой мы все приходим теперь в отчаяние, будет то, что сердце ее матери будет всецело на твоей стороне, так же как и неоспоримые права на ее благодарность. Нет худа без добра, верь мне, товарищ!

-- Да услышит тебя Бог! - проговорил Леон.